История абдеритов - Кристоф Виланд

Это была последняя абдеритская комедия в жизни Демокрита. Ибо вскоре после того он ушел со всеми своими пожитками из земли абдерской,[327] не сказав никому, куда он направляется. И с того времени не было о нем более никаких известий.

Книга ПЯТАЯ. Лягушки Латоны

Глава первая

Главная причина несчастья, вызвавшая впоследствии гибель Абдерской республики. Политика архижреца Агатирса. Он приказывает вырыть лягушачий пруд. Ближайшие и отдаленные последствия этого мероприятия

После столь опасных для Абдеры и – благодарение ее доброму гению! – столь же счастливо окончившихся потрясений, вызванных процессом об ослиной тени, республика несколько лет наслаждалась полнейшим внутренним и внешним спокойствием. И если было бы возможно здравствовать абдеритам и долее, то, судя по внешним признакам, их благоденствие обещало быть продолжительным. Но, к несчастью, скрытая от всех причина – тайный неприятель, и тем более опасный, что он притаился в сердце, – незаметно подготавливала их гибель.

Как мы знаем, абдериты с незапамятных времен поклонялись Латоне, своей богине-покровительнице. Что бы там вполне справедливо ни возражали против культа Латоны, но он был их народной и государственной религией, унаследованной от предков. В этом отношении они были не хуже, чем все прочие греки. И дело не в том, кому они поклонялись – Минерве ли, как афиняне, Юноне, как самосцы, Диане, как эфесцы, Грациям, как орхоменцы,[328] или же Латоне. Они должны были иметь религию, и за недостатком лучшей, любая религия была предпочтительней, нежели всякое отсутствие таковой.

Однако культ Латоны мог бы обходиться и без лягушачьего пруда. Зачем им нужно было украшать наивную веру древних теосцев такими опасными нововведениями? Зачем им нужны были лягушки Латоны, разве им было недостаточно самой Латоны?

И уж если абдеритской вере так необходима была пища в виде наглядного напоминания о чудесном превращении, пережитом ликийскими поселянами, то разве не сослужили бы такую же службу их религиозному воображению полдюжины лягушачьих чучел?[329] Их можно было бы установить в капелле храма Латоны с соответствующей красивой золотой надписью, завесить парчовой тканью и показывать ежегодно народу с большой торжественностью.

Демокрит, их добрый согражданин, – к несчастью, однако, человек, которому нельзя было верить ни в чем, ибо о нем шла худая молва, будто он сам ни во что не верит, – в бытность свою в Абдере как-то однажды обронил такие слова: можно легко перестараться, особенно там, где дело касается лягушек.

Отвыкнув за время своего двадцатилетнего отсутствия в Абдере от очаровательного «Брекекек, коакс, коакс», непрерывно звеневшего теперь днем и ночью у него в ушах, более чувствительных, чем у его тугоухих земляков, он несколько раз настойчиво предупреждал их против деисибатрахии[330] (как он выражался) и часто то в шутку, то всерьез предсказывал, что если они своевременно не предпримут мер, то их квакающие сограждане, в конце концов, «выквакают» их из Абдеры.

Знатные абдериты легко сносили шутки Демокрита на сей счет, желая показать, что они не более, чем Демокрит, верили в лягушек Латоны. Но, увы, он был не в состоянии ни шуткой, ни всерьез убедить их в необходимости внимательно отнестись к делу. Если он шутил, они поддерживали его шутку; начинал он рассуждать серьезно, они смеялись над тем, что он может говорить о таких вещах серьезно. Таким образом, несмотря на все доводы, все оставалось, как и всегда в Абдере, по-старому.

Тем не менее, уже во времена Демокрита можно было наблюдать, как среди знатной молодежи начинало распространяться некоторое равнодушие к лягушкам. Во всяком случае, жрец Стробил часто заводил жалобные песни о том, что многие известные семьи позволяют постепенно пересыхать лягушачьим рвам, издавна имевшимся в их садах, и только, пожалуй, одни простолюдины еще придерживаются старых похвальных обычаев и оказывают свое почтение священному пруду также и добровольными подаяниями.

И кто же при таких обстоятельствах предположил бы, что тот, кого менее всего из абдеритов можно было заподозрить в деисибатрахии, короче, что именно жрец Агатирс станет тем человеком, который вскоре после окончания распри между «ослами» и «тенями» вновь оживит остывающее рвение абдеритов к лягушкам?

Конечно, трудно оправдать в нем это странное противоречие между внутренними убеждениями и поведением. И если бы нам был неизвестен его образ мыслей, то вряд ли можно было бы объяснить такое поведение. Но мы знаем жреца как честолюбивого человека. Во время последних беспорядков он являлся главой сильной партии и склонен был променять это удовольствие только на влияние, которое смог бы оказывать продолжительное время на дела умиротворенной республики. Отныне он имел возможность сохранять его, прибегая к верным средствам – снискивая популярность у простонародья и угождая его предрассудкам, что в сущности для него ничего не стоило, ибо по примеру многих себе подобных, он рассматривал религию просто в качестве политического орудия. Для него было в высшей степени безразлично, каким путем беспрепятственно и надежно удовлетворить свою господствующую страсть – с помощью лягушек, сов или же бараньих шкур.[331] По этой причине, а также стремясь самым дешевым образом завоевать расположение народа, он тотчас же после окончания ослиной войны изгнал из окрестностей Леонова храма не только аистов, вызывавших нарекания попечителей пруда, но и проявил такую услужливость по отношению к своим новым друзьям, что приказал вырыть посреди площади, предназначавшейся одним из его прадедов для народного гулянья, пруд и для заполнения его весьма любезно выпросил у верховного жреца Стробила несколько бочек лягушачьей икры из священного пруда. С великими церемониями она была доставлена ему в сопровождении всего народа после торжественного жертвоприношения Латоне.

С этого дня Агатирс стал народным кумиром, и лягушачьим прудом, своевременно вырытым, он достиг того, чего не смог бы добиться всей своей политикой, красноречием и щедростью. Как неограниченный монарх властвовал архижрец в Абдере, никогда даже не переступая и порога ратуши. И так как он два или три раза в неделю давал обеды для советников и цеховых старшин и внушал им свои приказы не иначе, как предварительно наполнив их бокалы хиосским вином,[332] то никто не имел ничего против такого любезного тирана. Тем не менее, господа полагали, что в ратуше они высказывают свое собственное мнение, хотя оно было только эхом решений, принятых накануне в трапезной архижреца.

В дружеском кругу Агатирс позволял себе посмеиваться над новым лягушачьим прудом. Но до народа слух об этом не доходил. И поскольку на знатных абдеритов его пример оказывал большее влияние, чем его шутки, то надо было только видеть усердие, с каким они, стремясь тоже угодить народу, восстанавливали в своих садах пересохшие лягушачьи рвы или рыли новые.

Подобно всем глупостям в Абдере, эта оказалась такой же заразительной, и ее не миновал никто. Сначала она была просто модой, свидетельствовавшей о хорошем тоне. Более или менее зажиточный гражданин считал бы для себя позором отстать от своего соседа. Но незаметно мода стала требованием, определявшим хорошего гражданина. Абдерит, не имевший хотя бы небольшой лягушачьей ямы во дворе своего дома, объявлялся врагом Латоны и предателем родины.

При таком горячем усердии со стороны частных лиц легко можно себе представить, что сенат, цехи и прочие корпорации не замедлили выразить Латоне подобные же свидетельства своего благочестия. Каждый цех имел свой лягушачий питомник. На каждой городской площади, даже перед ратушей, где и без того было шумно от зеленщиц и торговок яйцами, были сооружены большие бассейны, обсаженные тростником и дерном. А полиция, на обязанности которой лежала главная забота об украшении города, вздумала даже провести по обеим сторонам всех прогулочных дорог, окружавших Абдеру, узкие каналы и заселить их лягушками. Проект был представлен в совет, и его единодушно утвердили, хотя для того, чтобы снабдить эти каналы и прочие общественные лягушачьи пруды необходимым количеством воды, нужно было отвести почти все воды реки Неста. Но ни обременительные расходы городской казны из-за этих мер, ни многообразный вред, который мог бы возникнуть из-за отведения реки, совершенно не были приняты во внимание. И когда какой-то молодой советник мимоходом упомянул, что река Нест и без того высохла, то один из лягушачьих попечителей воскликнул: «Тем лучше! Мы получим новый лягушачий пруд, не истратив на это ни гроша!»

Кому особенно пришелся по душе энтузиазм в украшении города, так это жрецам храма Латоны. Несмотря на то, что они продавали икру из священного пруда очень дешево, а именно, всего по две драхмы за абдеритский киат[333] (примерно половина нашей кружки), однако кто-то все-таки подсчитал, что в первые два-три года, когда религиозный фанатизм особенно захватил абдеритов, они заработали свыше пяти тысяч дариков. При всем том сумма эта кажется нам слишком завышенной, хотя следует признать, что икру, поставляемую ими республике, они продавали вдвое дороже, получая за нее деньги из строительной казны.