Толкиен - Две твердыни - Джон Толкиен

— Да, я его тоже припоминал, — сказал Арагорн. — Мы навидались таких полуорков в Хельмовом ущелье. Теперь-то ясно, что тот южанин был шпионом Сарумана, но стакнулся ли он с Черными Всадниками или соблюл верность здешнему хозяину — кто его знает. Да и то сказать: разве их, лиходеев, разберешь, когда они служат верой и правдой, а когда плутуют и мошенничают?

— Короче говоря, набралось Сарумановой рати самое малое тысяч десять, — сказал Мерри. — Час или около того выходили они из ворот. Одни отправились к Бродам, другие — прямо на восток. Там был мост, примерно за милю отсюда, где река глубоко уходит в каменное русло. Да вон он, что там от него осталось: если встанешь, отсюда видно. Они сипло орали песни, гоготали и галдели. Ну, подумал я, ристанийцам-то, пожалуй, худо придется. Но Древень и ухом не повел. Он сказал: «Нынче мне до них дела нет. Я займусь Изенгардом, скалами и стенами».

В кромешной тьме Много не увидишь, но мне почудилось, будто гворны помалу двинулись на юг, как только затворились ворота. Должно быть, им-то было дело до орков. А поутру они продвинулись далеко в долину: там лежало темное пятно.

Как только удалилось Саруманово воинство, настал наш черед. Древень опустил нас наземь, подошел к воротам и принялся колотить в них, вызывая Сарумана. Со стен посыпались стрелы и полетели камни. Ну, стрелы онтам нипочем: они их только язвят, будто осиные укусы. Онта можно истыкать стрелами, как игольник, а он почти и не заметит. Отрава их не берет, да и кожа потолще древесной коры. Разве что если изо всех сил рубануть топором: вот топоров они не любят. Много, однако, понадобится дровосеков на одного онта, тем более что, единожды рубанув его, в живых уж точно не останешься. Онтский кулак мнет броню, как жесть.

Ну и вот, обстреляли они Древня, и тот малость осердился, «поспешничать» стал: есть у него такое словечко. Как гаркнет: «Хрру-ум — ху-ум» — и, откуда ни возьмись, явилась ему на подмогу добрая дюжина онтов. А уж сердитый онт — это не шуточки. Пальцами — что рук, что ног — они мало сказать, впиваются в камень: они его крошат, что твой черствый хлеб. Представьте, что сделают со скалами лет за сто древесные корни; так вот, это делалось у нас на глазах.

Они шатали, трясли, дробили, колотили, молотили — бум-бам, тррах-кррах, — и через пять минут эти огромные ворота валялись, где сейчас; а стены они рассыпали, как кролики роют песок. Не знаю уж, что там подумал Саруман, понял ли он, какая напасть на него свалилась; но надумать он ничегошеньки не надумал. Нынче он и маг-то, видно, так себе, плохонький, но волшебство побоку, просто кишка тонка, а для храбрости ему нужны рабы в ошейниках и колеса на ремнях, извините, конечно, за красивое выражение. Да уж, не то что старина Гэндальф. Саруман небось потому и прославился, что всех облапошил, запершись в Изенгарде.

— Нет, — возразил Арагорн. — Когда-то он был достоин своей громкой славы. Велики были его познания, победительна сметка, на диво искусны руки, а главное, он имел власть над чужими умами: мудрых он уговаривал, тех, кто поглупей, запугивал. И эту власть он сохранил: во всем Средиземье немногие устоят или поставят на своем, побеседовав с Саруманом, и это даже теперь, после его поражения. Гэндальф, Элронд, пожалуй, Галадриэль, а кто еще — не знаю, даром что козни его и злодейства очевидны и несомненны.

— Онты — они устоят, — сказал Пин. — Однажды ему их удалось объехать на кривой, другой раз не удастся. Да он про них мало что понимает и очень ошибся, исключивши их из расчетов. В его замыслах им места нет, а передумывать уж теперь поздно, когда они сами за ум взялись. Словом, онты пошли на приступ, остатки изенгардского гарнизона разбежались кто куда и, точно крысы, полезли изо всех дыр. Людей онты отловили, выспросили и отпустили; их здесь вылезло дюжины две-три, не больше. А вот из орков, крупных и мелких, вряд ли кто спасся. От онтов — может быть, но от гворнов — никак, а они тогда не все еще покинули долину, Изенгард был наглухо оцеплен.

Так вот, когда онты развалили и искрошили южные стены, а гарнизона и след простыл, откуда-то выскочил и сам Саруман. Он, верно, ошивался у ворот, провожал свое достославное воинство. Поначалу он ловко укрывался, и его не заметили. Но тучи разогнало, звезды засияли; словом, для онтов стало светло, как днем, и вдруг слышу — Скоростень кричит: «Древогуб, древогуб!» Он по натуре тихий и ласковый, Скоростень, но тем страшнее ненавидит Сарумана — его самые любимые рябины погибли под оркскими топорами. Он спрыгнул со стены у внутренних ворот и помчался по дороге к Ортханку: они, когда надо, быстрее ветра. Серенькая фигурка перебегала от столба к столбу и уже была у башенной лестницы, но еще чуть-чуть — и Скоростень сцапал бы и придушил его возле самых дверей.

Забравшись в Ортханк, Саруман тут же запустил на полную катушку все свои прохиндейские машины; а в стенах Изенгарда уже набралось порядком онтов — одних призвал своим криком Скоростень, другие вломились с востока и севера — расхаживали и крушили что ни попадя. И вдруг скважины и шахты повсюду стали изрыгать огонь и вонючий дым. Кого обожгло, кого опалило. Один высокий, красивый онт — Буковец, кажется, его звали — попал в струю жидкого огня и загорелся, как факел: ужас несусветный!

Вот когда они впрямь рассвирепели. Я по глупости думал, что они и так уже здорово сердитые; но тут такое поднялось! Они трубили, гудели, голосили — от одного этого шума камни стали сами трескаться и осыпаться. Мы с Мерри забились поглубже в какие-то щели, заткнув уши плащами.

Точно смерч обрушился на Изенгард: онты выдергивали столбы, засыпали шахты валунами и щебнем; обломки скал летали кругом, как листья, взметенные вихрем. И посреди этого бушующего урагана незыблемо и невозмутимо высилась башня Ортханка: ни малейшего вреда не причинял ей град каменьев и железок, взлетавших на сотни футов.

Спасибо, Древень головы не потерял; его, кстати, по счастью, даже не обожгло. Похоже было, что онты, того и гляди, угробят самих себя, а Саруман улизнет в суматохе каким-нибудь тайным подземным ходом. Они с разгону, как на стену лезли, кидались на черную гладкую башню — и без толку, разумеется. Тут, видно, постарались чародеи почище Сарумана. Ни щелочки в камне не сделали онты, только сами расшиблись и поранились.

Тогда Древень вышел за кольцо стен и затрубил так громко, что перекрыл голосом дикий шум и грохот. Вдруг наступило мертвое молчанье, и из верхнего окна башни донесся злорадный, пронзительный, леденящий хохот. Чудно он подействовал на онтов. Только что они были сами не свои от ярости — и вмиг стали угрюмые, холодные и спокойные. Собрались они в круг возле Древня: тот держал к ним речь, а они молча, неподвижно внимали. Говорил он на их языке; я так понял, что разъяснял им свой план, который был у него готов заранее, а может, и давным-давно. Потом они словно растворились в серой темени; как раз уже начинало светать.