Ведьма и князь - Симона Вилар

– Пошто ты с ним? – тихо, но грозно спросил Мокей. – Пошто меня гнала, чарами путала, а его привечаешь? Родней Стогнана решила стать?

Учко наконец очнулся. Поднялся, заслоняя собой знахарку, подбоченился.

– Тебе-то какое дело, Мокей? У тебя Простя есть, а я свободен, как одинокий волк. И могу взять за себя кого пожелаю.

Малфрида осталась сидеть, глядя на них обоих. Ей даже смешно сделалось, было забавно наблюдать, как эти двое разберутся.

Разбираться они стали скоро. Первым Мокей огрел Учко по голове костылем. Да так, что тот охнул, затряс головой, пошатнулся. А тут и второй удар последовал. Но Учко уже опомнился, ринулся вперед, сбил в прыжке Мокея, повалил на землю. Мокей ловок был, извернулся, заехал кулаком сыну старосты промеж глаз, сбил ушастую шапку, рванул за волосы. Учко сжимал его железным кольцом, наваливался большим сильным телом. А Малфрида в стороне только сдерживала лающего пса да хохотала, видя, как эти двое тузят друг друга, катаясь по земле. Даже не подозревая, что это не самое страшное их единоборство.

Последняя мысль, однако, заставила ее прийти в себя. И, продолжая смеяться, она бросилась их растаскивать. Пес помог ей: лаял, наскакивал, хватал зубами. Дерущиеся сперва не обращали на него внимания, но постепенно не столько укусы пса, сколько странное веселье Малфриды поубавило у них прыти. Лежа на земле и тяжело дыша, они глядели, как смеющаяся знахарка оттаскивает своего пса.

– Тебе так весело, Малфрида? – первый подал голос Мокей. Она еле перевела дыхание от смеха. Махнула рукой.

– Иди, Учко. В селище тебя заждались, а мне еще рану у Мокея осмотреть надо.

Учко взглянул на нее не так зло, как вдовий сын. Даже заулыбался.

– Пойду, коли велишь. Все сделаю, как скажешь. Но ответь: принимаешь мое подношение? Станешь моей?

Малфриду опять начал разбирать смех. Только и смогла, что кивнуть, когда ее жених-оборотень прошел мимо Мокея, гордо вскинув голову. Подобрал шапку, отряхнул и удалился с видом победителя.

Мокей не разделял ее веселья. Мрачно вошел в избу, наблюдал исподлобья, как она подкидывает на руке пышный мех чернобурок, любуется им, все еще посмеиваясь. Потом уложила в ларь и повернулась к нему.

– О, не гляди так хмуро, вдовий сын! Так ты меня только опять рассмешишь.

Велела жестом, чтобы он разулся. Сама же – веселая, красивая, в сползшем на плечи ярком шарфе. И беспечностью от нее веет. Впору и самому посмеяться с пригожей, да только у Мокея сердце кровью исходило. Потому молча разулся, молчал, и когда она осматривала его раненую ногу, и когда стала задавать вопросы. Ведьму это не смутило. Раз молчит – значит, случившееся уже не так страшит его, значит, в порядке все. И отчего пришел тогда?

Она взглянула на него снизу вверх игриво, закусила губу, опасаясь, что вновь рассмеется.

– Ну, ответь, Мокеюшка. Какая забота привела тебя ко мне? – И глаза засверкали, задышала бурно. Нравился он ей, такой сердитый, красивый, растрепанный. Даже привычное нежелание лишиться из-за мужика сил своих отступило. Она ведь уже решила про себя, что примет предложение Учко, станет жить под защитой рода Сладкого Источника, пока не бросит тут все и не уйдет в Киев. То, что Учко оборотень, ее не пугало, знала, что сумеет отвадить его от себя, когда придет пора полнолуния. Учко – он послушный и недалекий. Но сильный. А ей так недоставало мужской силы! Мокей же... Мокея она желала давно. И сейчас решила: хватит ей мучить себя.

Протянув руку, Малфрида огладила бедро Мокея, ее ладонь медленно двинулась к застежке его портов. Но Мокей быстро поймал ее руку, сильно сжал. Смотрел на нее, и лицо его – такое знакомое, но странно потемневшее, с полуопущенными веками, отмеченное печатью тяжелого, внутреннего переживания – словно было лицом чужого враждебного ей человека.

– Ты и впрямь себя Учко обещала? – спросил глухо.

– Что с того?

Другой рукой она стала игриво пробираться туда, куда он не допускал ее, и только недоуменно вскинула темные брови, когда Мокей отшатнулся.

– Я ведь ведаю, кто ты... Но все равно люблю тебя. Измучился весь. Ты же играешь со мной, как со щенком непутевым. Али вообще ни во что не ставишь? Не по-людски это, так мучить. Но ведь ты и впрямь не совсем человек... Ведьма проклятая!

И он вдруг с размаху, сильно ударил ее в лицо кулаком.

Малфрида не ожидала этого. Она отлетела от Мокея, больно ударившись о столб-подпору у себя за спиной. Потом ощутила привкус крови во рту, провела рукой по разбитым губам и с удивлением обнаружила на кончиках пальцев кровь. Несколько мгновений глядела на нее, потом перевела тяжелый взгляд на Мокея, в глазах затеплилось желтое марево. И прежде чем успела подумать, что делает, она резко взмахнула рукой.

Мокея подбросило, крутануло в воздухе, стукнуло о стену так, что изба содрогнулась, горшки полетели с полок, серый мох трухой посыпался из пазов бревенчатой стены. Малфрида же поднялась, несколько минут ходила по избе, чуть не налетела на перегородку, за которой топталась коза.

– Убирайся, – молвила. – Я любить тебя хотела, теперь же хочу только одного, чтобы ты сгинул с глаз моих. А не то... Сама боюсь того, что могу с тобой сделать.

Мокей едва смог подняться. В голове гудело, еле нашарил костыль, почти вывалился из дверей. Но неожиданно замедлил шаги.

– Сука! И все же я...

– Прочь поди, пока я добрая.

Дверь за ним захлопнулась, и Мокей, втянув голову в плечи, похромал прочь. Только зайдя в чащу, остановился. И вдруг заплакал. От обиды, от жалости к себе. И еще оттого, что Малфрида сказала, что хотела его любить. Почему-то это ранило сильнее всего. Сильнее испытанного унижения и страха перед ней. Ибо понял – больше у него с чародейкой Малфридой ничего не будет...

А Малфрида несколько дней провела в раздумьях. О Мокее и не вспоминала, отчего-то уверенная, что он будет молчать о случившемся. Гордость не позволит ему признаться, как поборола его лесная знахарка. Люди, скорее над ним посмеются, чем поверят, что она чародейка. Учко же, постоянно слонявшегося по округе, ведьма отгоняла заклинанием, заставляла блуждать, а то и забывать, куда и зачем отправлялся.

Дни стояли короткие, приближалось время Корочуна, когда по обычаю люди гасили все огни старого солнцеворота[103] и зажигали трением сухого дерева о дерево новое пламя. За Корочуном у древлян следовало время свадеб, когда парни приводили в селение своих избранниц, а девушки уходили жить в новый род мужа. Вот вскоре и Учко захочет привести милую его сердцу знахарку в избу Стогнана, но Малфрида была бы слишком наивна, если бы считала, что Стогнан такое позволит. Да и гневная вспышка, вызванная поступком Мокея, навела ее на другие мысли. Малфрида поняла, что ей лучше сохранить силу. Мирное родовое селение, в котором она надеялась обрести покой, не было мирным по отношению к ней. Тот же Мокей наверняка будет теперь строить козни, да и злоязыкую Горуху не стоит сбрасывать со счетов, обиженного Стогнана также... О Стогнане Малфрида теперь думала особенно часто. Ведь скоро наступит очередное полнолуние, и сын Стогнана, оборотень Учко, опять отрастит клыки и захочет глотнуть крови. Староста должен узнать об этом. Как и о том, что она задумала. Ибо Малфрида, отрезвев от мучавшего ее любовного угара, уже и не думала сходиться с ним, наоборот, все больше приходила к мысли, что надо попытаться поворожить над сыном старосты, попытаться как-то снять с него чары. Это было неимоверно трудно, однако сила бродила в Малфриде, она ощущала ее мощь, и ей было интересно попробовать такое трудное дело – превратить оборотня в человека. Она была чародейкой не из последних, вот и хотелось испытать себя там, где даже ученые волхвы разводили руками. Но староста должен помочь ей. Пока она не разберется, как поступать, пока не вспомнит все, чему ее учили. На это уйдет время, может, понадобятся месяцы, сейчас же ей надо было поговорить со Стогнаном, умолить его услать сына, чтобы тот не натворил бед.