Чистое небо - Роман Куликов

Полгода мы кружили по Зоне, но так и не встретились. На этот раз судьба преподнесла мне подарок.

— Время пришло, Егор, — негромко проговорил я.

— Убьешь меня, не сможешь вернуться на Росток, — резонно возразил Висельник, — Воронин лично тебя застрелит.

— Мертвым я уже был, — усмехнулся я.

Егор очень хорошо помнил мой «ГШ-18». Слишком хорошо. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, может быть, даже молить о прощении, но негромкий хлопок выстрела заглушил его реплику. Точно в лоб…

Я медленно собрался и вышел из сарая. Медленно и устало побрел по старой дороге на Кордон…

…Спустя сутки на ПДА сталкеров Зоны пришло новое сообщение: «Кордон. Сталкер Сергей „Одиночка“ Алексеев. Кровосос»…

…В Зоне опять шел дождь. Так бывало достаточно часто — после второй Катастрофы здесь воцарилась Вечная осень, с ее промозглыми туманами, противными дождями, низкой облачностью и безнадегой. Говорят, на Большой земле все это становится причиной многих самоубийств — после летнего буйства красок осенние пейзажи наводят жуткую депрессию. Но только не в Зоне. Здесь не бывает суицидов. И так слишком много смертей…

Сергей Берков aka Zed

ЗАМКНУТЫЙ ЦИКЛ

Грязно-оранжевое солнце, мутно-серое небо и пучки бурой травы. Ах да, еще и этот треклятый нескончаемый дождь. Все верно, именно так меня и встретила Зона. Воздух здесь тяжелый и настолько густой, что иногда с трудом удается вдохнуть. Словно не дышишь, а пьешь тягучий, с металлическим привкусом, кисель. Правда, через какое-то время все же привыкаешь и к этому, и к постоянной сухости во рту, и даже к вечному голоду. К слову, первые дни есть не то чтобы не хотелось, а просто не лезло ничего, и все. Зато потом чувство сытости возникало у меня довольно редко. По ночам, закутавшись в спальник и тщетно пытаясь согреться, я постоянно думал: на кой черт меня потянуло в это богом проклятое место? Так и не найдя ответа на этот вопрос, я в конце концов забывался беспокойным сном. А утром старался не думать об этом.

Мне осталось совсем немного. Я чувствую Ее. Этот отвратительный и одновременно манящий запах. Да, Она где-то рядом. Когда Она впервые коснулась меня, я ощутил, как внутри что-то оборвалось. Сжалось в комок, а потом лопнуло, вызвав приступ удушья и отвращения к самому себе. Ощущение, словно я был неким сосудом, до краев наполненным вязкой и вонючей жидкостью. Меня рвало, но это не помогало избавиться от подобного ощущения. В желудке уже не осталось влаги, но он продолжал инстинктивно сокращаться, пытаясь очистить организм. А Она стояла рядом и, глядя на меня, улыбалась. Улыбалась. Улыбалась и улыбалась, улыбалась и улыбалась, улыбалась и улыбалась. Улыбалась! Мне хотелось выцарапать Ей глаза, разбить Ее безмятежное и такое красивое лицо. Превратить его в месиво. Растоптать и уничтожить Ее плоть и много еще чего, что я не хотел бы перечислять. Все это время где-то на задворках моего сознания притаился некто, наблюдающий за всем этим с интересом. Он не был недоволен или рассержен. Нет, ничего подобного. Казалось, он лишь немного огорчен или расстроен. Печально взирая из своего укрытия на происходящее вокруг, горестно вздыхал и качал головой. Когда я уже подумал, что этот кошмар будет длиться вечно, Она вдруг наклонилась ко мне и обняла. Прошептав что-то нежно, погладила по голове. А затем, словно любимое дитя, поцеловала в лоб. И агония закончилась. Когда я пришел в себя, Ее уже не было.

Я сдаю очень быстро. Мысли путаются. А мне так нужно все записать. Надо вернуться к началу. А что там, в начале?

Три дня в полной темноте. Вроде бы звучит не страшно. Но это только звучит. Свой последний день в большом мире я провел дома. Сначала хотел как-нибудь отметить это дело, что-то такое сделать, чего раньше никогда не делал. Что-то такое учудить напоследок, чтоб надолго запомнилось. Но потом, по мере того как я перебирал варианты, в моей голове созрела ужасающая на первый взгляд мысль, — оказалось, что я ничего не хочу. Ни в данный момент, ни вообще. Мне ничего не нужно было от этого мира. Больше ничего. То немногое ценное, что у меня было, я уже потерял в ту страшную ночь, вместе с женой и ребенком. С ними ушел и смысл жизни. Что бы ни делал впоследствии, больше я не чувствовал себя живым. И это ощущение ходячего мертвеца постепенно вытеснило все остальные, превратив мою жизнь в существование. Словно я — гнилой овощ на грядке, или нет, сорняк в чужом огороде. Словом, лишний и больше никому не нужный предмет, фальшивая нота в сложном музыкальном произведении.

Так что последние часы до отъезда я провел, лежа на диване, уставившись в потолок. Рассуждая о смысле жизни и жалея себя. Не ахти какое занятие. Однако это помогло мне хоть как-то морально подготовиться. Голова, впервые за много месяцев, прояснилась, и я даже немного повеселел.

На место я приехал загодя. Сначала хотел на попутке добраться, но потом все же решил, что поеду на своей машине. Трасса была почти пуста. Иногда навстречу из ниоткуда вылетала какая-нибудь машина. Одна, вторая, третья, они со свистом проносились мимо. За долю секунды можно было рассмотреть напряженное и уставшее лицо водителя, старающегося успеть попасть в город до полуночи. Мгновение — и он уже далеко, где-то позади, все еще мчится по этой темной и чужой дороге. А его уже сменяет другой, такой же уставший и погруженный в свои мысли. Замкнутый в своем маленьком мирке. Пусть даже неказистом на первый взгляд, но зато своем. А иллюзия абсолютной власти над этим миром как нельзя лучше согревала уставшую от постоянной неустроенности человеческую душу.

Уже второй поезд проследовал мимо меня без остановок. Я начал было думать, что про меня забыли или попросту развели. Нервно теребя в руках сигарету, я периодически порывался закурить. Но каждый раз останавливал себя, напоминая, что давно бросил. И вот когда я уже готов был окончательно сдать позиции, а пагубная привычка одержать верх, очередной поезд, на этот раз товарный, ни с того ни с сего начал резко тормозить. Похоже было, что кто-то сорвал стоп-кран. Состав дернулся и, скрипя всеми сочленениями, встал. Откуда-то появился бородатый дед, лет семидесяти пяти, в грязной форме обходчика. При помощи трехэтажного мата он затолкал меня в один из товарных вагонов, и, прежде чем я успел опомниться, дверь с лязгом захлопнулась, и я погрузился в полную темноту.

Что было дальше, я плохо помню. Я старался побольше спать и поменьше думать. Думать в темноте опасно. Иногда цепочка рассуждений может завести так далеко, что уже неясно, кем ты являешься на самом деле и существуешь ли ты вообще.

Свернувшись клубком на мешках с какой-то крупой, я периодически проваливался в беспокойный сон. Даже пересказывать не хочу, такие кошмары мне раньше никогда не снились, я их и не старался запомнить. Последнее, что я увидел перед тем, как проснулся, — это лицо моей Кати. Бледное и встревоженное. Ее губы шевелились, но слова тонули в нарастающем гуле. Рана на ее голове начала кровоточить. Поднимаясь все выше и выше, густая алая жидкость начинала заполнять все вокруг. Пока я не понял, что тону в ней. Я захлебывался. Дышать становилось все трудней и трудней. Грудь сдавливали тиски, а солоноватый привкус во рту вызывал рвоту. Сквозь кровавую пелену я в последний раз увидел Катино лицо. Даже в этом хаосе оно выглядело прекрасным. Силы были на исходе, но прежде чем меня окончательно поглотила тьма, я услышал ее крик и проснулся.

Я кубарем скатился со своего насеста, больно при этом ударившись головой о дощатый пол вагона. Уже собирался подняться, как вдруг ясно различил рокот двигателя вертушки. В следующий момент дверь вагона, визжа, распахнулась, и его залил свет прожектора. Я зажмурился, после долгого времени, проведенного в темноте, глаза нещадно резало, заставляя их слезиться. Прикрыв лицо ладонью, я разглядел, что лежу за своеобразной баррикадой из мешков, и меня не видно со стороны двери. Я был в относительной безопасности, пока кто-нибудь не полезет в вагон. Послышался шорох. Пол дрогнул и прогнулся под вошедшим. Я выругался про себя. Накаркал! Оставался все же шанс, что осмотр будет поверхностным.

— Ну че там, Петруха? А?

— Да хрен его знает. Щас посмотрю, погодь.

Говоривший начал медленно обходить вагон, ворочая мешки. Мои последние надежды рухнули. Помню, я лихорадочно придумывал, чем бы его таким треснуть, как вдруг снаружи раздались выстрелы, и кто-то завопил.

— Петруха! Давай сюда! Тикають, гады! Тикають! — Петруха с грохотом пронесся рядом со мной и выпрыгнул из вагона. Вскоре крики и выстрелы стали удаляться, и поезд вновь тронулся. Но перед этим дверь вагона вновь лязгнула, и опять воцарилась темнота. Но теперь я был ей рад. Рад и тому, что так легко отделался. Просто у кого-то нервы сдали раньше, чем у меня. Больше мой сон ничто не нарушало.