Синие линзы и другие рассказы (сборник) - Дафна Дюморье

Если человек фанатик, этим все сказано, только хочу уточнить, что в данном случае речь идет о фанатизме особого свойства. Он почти ничего общего не имеет с одержимостью политика, например, или творца, которые в той или иной степени осознают, чтó ими движет. Но охотник-фанатик – совершенно иное дело. Мысленно он уже видит на стене новый трофей: ружейный выстрел прокатился эхом среди скал – и глаза, еще недавно живые, остекленели, трепетные ноздри замерли, чуткие уши больше никогда ничего не услышат… Такой охотник преследует добычу, повинуясь какому-то темному, ему самому неведомому инстинкту.

Стивен был из этой породы. Им двигало не стремление продемонстрировать свое охотничье мастерство, не упоительный азарт погони, а неодолимое желание – как я сама себе это объясняла – уничтожить что-то исключительно красивое и редкостное. Вот откуда его одержимость сернами.

Серны, как хорошо знает всякий охотник, в последнее время попадаются все реже. В Швейцарии и Австрии их почти не осталось. Причин много, и однажды Стивен попытался перечислить главные из них. Раздробление крупных частных владений, две мировые войны, бесконтрольный отстрел дичи местными крестьянами, что в прежние времена было бы запрещено законом, и, наконец, растущая популярность Альп, да и любого горного региона, у альпинистов и обычных туристов – все это привело к тому, что люди истоптали и испоганили некогда священную вотчину серн.

Серны – самые пугливые существа на свете. Они бегут от людей и сторонятся косуль и оленей. Они всегда начеку и, едва почуяв опасность, издают характерный протяжный свист и стремглав взлетают на самые высокие и недоступные кручи. Взрослые самцы бо́льшую часть года держатся особняком, и только поздней осенью, в короткий период гона, когда меняется химический состав крови, они ищут общества самок. Тогда, если верить Стивену, их и можно выследить, тогда они чаще всего становятся добычей охотника. Неусыпная бдительность, врожденное чувство опасности, то самое чувство, которое в обычных условиях надежно оберегает их, – все отступает перед инстинктом спаривания. Самец покидает скалистые уступы и крутые горные склоны и присоединяется к небольшому стаду самок с козлятами – осторожных, робких мамаш, которым еще недавно он был совершенно не нужен; но теперь они откликаются на зов крови, и начинается гон, бешеная скачка по горам и ущельям, и козлята-несмышленыши смотрят и не понимают, что вдруг нашло на их всегда тихих матерей, почему они срываются с места, чем напугал их черный чужак. Черный – потому что к зиме взрослый самец серны чернеет: ржаво-рыжая летняя шерсть сменяется густым зимним покровом, а на спине топорщится темный гребень.

Стоило Стивену заговорить про охоту на серн, как его лицо преображалось. Черты делались резче, орлиный нос еще острее, подбородок ýже, а в глазах – голубых со стальным отливом – проглядывал холодный блеск северного неба. Я говорю о муже с полной откровенностью. В такие минуты он меня привлекал и в то же время отталкивал. Этот человек, сказала я себе, когда мы с ним только познакомились, – перфекционист до мозга костей. И сострадания от него не жди.

Но какая женщина не испытает тайной радости оттого, что мужчина добивается ее расположения, что она желанна?.. С первой же встречи у нас обнаружилось нечто общее – любовь к музыке Сибелиуса, и всего через несколько недель знакомства я перестала выискивать у Стивена недостатки – мне просто нравилось быть с ним. Это льстило моему самолюбию: перфекционист, на которого засматривались женщины, остановил свой выбор на мне. Сам по себе брак – это уже очко в мою пользу. Далеко не сразу я поняла, как обманулась.

Бывают такие люди – взрослые от рождения, в них нет и никогда не было ничего детского, ни одной простительной милой слабости; Стивен был именно такой. Его воспитывали в большой строгости отец-шотландец и мать-итальянка – нет, отнюдь не обворожительная оперная дива, а всего-навсего дочь миланского промышленника. В пятнадцать лет он порвал все семейные связи и начал самостоятельно зарабатывать на жизнь, поступив на службу в небольшую транспортную контору в Глазго. О первых годах его карьеры стоило бы написать книгу, и вполне возможно, что когда-нибудь она будет написана, но не сейчас. Сейчас речь об охоте на серн.

За завтраком Стивен протянул мне письмо и коротко сказал:

– Я немедленно телеграфирую Бруно, что наши планы изменились.

Бруно был тот самый знакомый, который рьяно взялся помочь Стивену и убил массу времени и сил на то, чтобы организовать для него охоту в Австрийских Альпах. Охоту на серн, само собой разумеется. Водившиеся в изобилии олени Стивена бы не прельстили – его интересовали исключительно серны.

– Какая разница, – удивилась я, – в Австрии серны или в Северной Греции?

Меня охота не прельщала. Я ездила с мужем ради острых ощущений и горного воздуха. Пусть Стивен хоть целыми днями гоняется с ружьем за дичью – один или в компании таких же, как он. Мой отпуск удачно вписывался в его планы – и почему бы не дать себе передышку, не поразмыслить о жизни вдали от суеты? Бездетные женщины должны использовать свои привилегии!

– Разница есть, – сказал Стивен, и его голубые глаза сделались холоднее льда, – разница в уникальности добычи. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь подстрелил серну в горах Пинда – и вообще в Греции.

– Тогда, может быть, лесорубы ошиблись? – предположила я. – Вдруг они видели вовсе не серну, а обычного дикого козла?

– Вполне возможно, – ответил Стивен, вставая из-за стола, и через пару минут я услышала, как он диктует по телефону текст телеграммы своему приятелю в Австрии.

Я смотрела на его спину и мощные плечи: спортивная фигура добавляла ему росту – он казался выше своих шести футов и двух дюймов[38]. В его голосе сквозило неприкрытое раздражение: он стал диктовать австрийский адрес по буквам, так как с первого раза телефонистка не все разобрала. Он вообще раздраженно реагировал на тех, кто не обладал таким же складом ума, как у него, систематическим и острым. Я заподозрила это еще десять лет назад, когда мы только-только обручились. Он повез меня к себе – хотел показать свой аскетически обставленный дом рядом с Портленд-плейс (о таком младший клерк из транспортной конторы в Глазго не мог бы и мечтать, но к этому времени Стивен был уже главой лондонского офиса) и похвастать коллекцией охотничьих трофеев. Я сразу подумала: как он может вечерами сидеть в этой комнате один, под шеренгой рогатых голов, и выносить их застывший взгляд? Ни картин, ни цветов, ничего – одни головы на стене. Единственная уступка была сделана для музыки: радиола и набор пластинок с классическими записями.

– А почему только серны? – спросила я по наивности.

– Их труднее всего добыть, – не раздумывая ответил он.

За этим обменом репликами мог бы последовать разговор о животных вообще, домашних и диких, таких, которые умеют приспособиться к причудам и вывертам человечества. Но он внезапно сменил тему, поставил пластинку Сибелиуса и обнял меня; действовал он настойчиво, но бесстрастно. Я была приятно удивлена. Мне подумалось: «Мы подходим друг другу. Мы будем свободны от взаимных претензий. Каждый сам по себе, никаких обязательств».

Все так и вышло, но чего-то не хватало. В нашем браке наметился какой-то изъян. Дело не только в отсутствии детей – скорее в разобщенности духа. Союз плоти, соединивший нас, на поверку обернулся глубокой пропастью, а мост, который мы пытались через нее перекинуть, оказался довольно хлипким. Думаю, мы оба это ощущали. Все десять лет я пыталась соорудить для себя безопасную ступеньку над бездной.

– Итак, едем в Грецию? – спросила я Стивена вечером, когда он позже обычного явился домой и бросил на стол авиабилеты, туристический проспект и карту. – Вижу, ты все решил, не дожидаясь подтверждения слухов насчет серн, которых якобы видели у перевала?

– Подтверждение я получил, – сказал Стивен. – Я разыскал этого Эванса – он служащий банка в Афинах – и связался с ним по телефону. Он уверяет – всё правда. Тот монах в Метеорах успел еще раз поговорить с водителем автобуса. Водитель – шурин хозяина лавки, который слышал рассказ лесорубов. Горные козлы там не водятся. Это серны.

Улыбка, по логике вещей, задумана как средство общения. Однако это не всегда так. В случае Стивена, когда он говорил о сернах, это была улыбка совсем иного рода: улыбка для себя, улыбка без радости, словно молчаливый ответ на вопрос, который он сам себе задавал. Он прошел из гостиной в комнату, которую мы называли музыкальной из-за радиолы, телевизора и моего пианино, предметов родственных, хотя не слишком сочетавшихся друг с другом, – и я знала, что он сейчас стоит и смотрит на стену с трофеями. Голов общим числом было двадцать, включая трех самок и двух козлят, подстреленных по ошибке. Все безупречно выделаны, укреплены на полированных медальонах; под каждой серебряная пластинка с датой и местом. Как я уже говорила, серны нынче большая редкость. Они все чаще и чаще спасаются от людей на недоступных кручах. Давно канули в прошлое времена, когда в Швейцарии серн загоняли целыми стадами; теперь, чтобы выследить животных, нужно хорошо знать местность и подыскать надежного проводника, а это нелегко.