Конец Подземного города (с иллюстрациями) - Яков Кальницкий

— Ах ты шалунишка! Нарушил, нарушил порядок, не выполнил моего желания… За это заставлю тебя, во-первых, сказать, кто сочинил эти морские песни, во-вторых — пропеть вашу самую любимую так, как вы исполняете ее на море.

— Есть, адмирал! — ответил Боб, опуская руки по швам. — Песни сочинил капитан «Наяды» господин Боб Менкс, самый-самый-самый младший.

— О, да вы, капитан, еще и поэт? — Дед делает вид, что для него это приятная неожиданность. — Поздравляю, поздравляю! Впрочем, послушаем. Может быть, песни никуда не годятся?

— Годятся, дедушка! — восклицает Боб и подает знак Джен.

Та выходит в коридор и возвращается с тремя коренастыми мальчуганами, одетыми в морскую форму, придуманную для них самим дедушкой Джо. Боб звонко командует:

— Боцман!

Один из мальчуганов выскакивает вперед и прикладывает руку к виску:

— Есть боцман!

— Построить экипаж!

— Есть построить экипаж!.. Эй, на борту! Выстроиться на шканцах!

— Есть, — отвечают оба матроса в один голос, — выстроиться на шканцах!

Мальчишки вытягиваются, прижимают руки по швам брюк, впиваются глазами в лицо своего капитана.

— Боцман! Песню «Нам ветер морской дует в лицо».

— Есть, капитан! «Нам ветер морской дует в лицо»… — запевает боцман.

Остальные, в том числе и капитан, подхватывают:

Нам ветер морской дует в лицо,Соленой водой мы омыты давно.Нам буря подруга и шторм нам брат!Сразиться за славу,За славу я рад.

Все аплодировали чинно и добросовестно. Дедушка Джо попросил:

— Представь мне, капитан, свою команду.

— Есть, адмирал, представить команду… Боцман, два шага вперед! Дик Мортон, четырнадцати лет, боцман «Наяды», лихой моряк, не укачивается, сам ставит все паруса.

— Очень приятно, я очень рад, — пробормотал дедушка Джо. — А чем ты, дружок, занимался до поступления на «Наяду»?

— Собирал устриц во время отлива, крабов. Иногда за это попадало.

— Разве ты не знал, что весь сбор на побережье принадлежит обществу «Мерхли-компания»? Нехорошо, нехорошо! Ты воровал добро почтенной фирмы. Надеюсь, с тех пор, как ты получил эту службу, ты больше не занимаешься воровством?

— Нет, дорогой господин!

— Ну-с, и дома лучше стало?

— Так точно. Теперь мы живем в настоящем доме, не в ящике. Правда, немного сыро, подвал, но мы так вам благодарны, добрый господин!

— Ну, ладно, не люблю… — грубовато, с некоторой брезгливостью, выпятив нижнюю губу, господин Менкс-старший отклоняет благодарность. Не так уже приятно в день рождения слышать о подвалах и сырости.

Впрочем старик обласкал всю команду:

— Можете идти, моряки-молодцы. Старайтесь! Я позабочусь о вас. Работайте только добросовестно и берегите своего капитана. Клавдия, прикажи дать им немного шоколаду.

— Счастливо оставаться, великодушный господин! Салют, капитан!

Выстроившись в одну шеренгу, осмелевшая команда зашагала через всю комнату, громко чеканя шаг.

— Хорошие ребята, — со вздохом сказал господин Менкс. — Как жалко, что средства еще не позволяют нам взять на воспитание всех таких ребят. Вот где ключ к разрешению наших социальных противоречий и зол.

— Совершенно правильно, совершенно верно, — подхватил господин Пейдж. — Это тема моей докторской диссертации. Классы состоят из людей. А люди, раньше чем стать самостоятельными, всегда бывают детьми. Наша миссия — завладеть душами детей из необеспеченных классов.

— Недурно, — похвалил патриарх. — Право, над этим стоит подумать. А что же наши педагоги? Разве они не понимают, что именно здесь ключ к спокойствию страны? У них нет средств? Но ведь на такое дело каждый даст… Я первый.

— О, моя диссертация, дорогой господин Менкс, докажет, что это самый верный путь борьбы с коммунистической инфекцией. Достоинства этого метода в сочетании….. м-м… с сильными мерами очевидны. А теперь разрешите мне в этот высокоторжественный и радостный день преподнести вам в качестве дара сердца вот эту небольшую рукопись. Здесь квинтэссенция моей диссертации. Если вы на досуге познакомитесь с нею, я буду безмерно счастлив.

— Спасибо, дорогой Генри! Я очень тронут… Я постараюсь дать ход вашему высокополезному труду. — Господин Менкс передал папку жене. — Но что я вижу? Целый заговор! Сговорились не выполнять моей просьбы. Решили сегодня не признавать стариковского права на капризы… Ну, уж так и быть: ты. Боб, и вы, Пейдж, так меня растрогали, что я готов снять запрещение. Давайте уж все, выкладывайте, что вы там припасли…

Госпожа Клавдия поднесла платочек к глазам и прижала руку к своей далеко не тощей груди. Подарки были один лучше другого, и главное — от чистого сердца. Райт подарил отцу коробку гаванских сигар столь редкой марки, что даже старик удивился:

— Ого, Райт! Где ты их достал? Со времени последней войны я мечтаю о них… Мистер Грей, будучи на Кубе, обыскал все плантации и фабрики, но не нашел даже следов табака этого сорта. Говорят, неурожай… Очень благодарен, дорогой мой!

Да, это была именно она, любимая марка Менкса-старшего: «Кровь негра». Этот табак выращивался в особо благоприятные годы. Говорят, что из семи лет только один приносит урожай этого сорта. И то лишь в том случае, если рабочие откажутся от сна и отдыха, если по ночам они будут окуривать стебли и поливать их особым раствором. Недаром на плантациях дали этому сорту такое жестокое название. И не случайно оно привилось даже среди белых, хотя надпись на коробках и утверждала, что сигары называются «Черная красавица».

Лиззи подарила дедушке собственной работы комнатные туфли — красивые, удобные и очень теплые.

— Я хочу, дорогой дедушка, — сказала она, поднося подарок, — сделать тебе не менее пятидесяти пар таких туфель — каждый год по одной.

Все были растроганы столь тонко высказанным пожеланием. И опять бабушка Клавдия поднесла прозрачный платочек к глазам:

— Милые, милые дети…

Франклин и Гвендолен поднесли имениннику на золотом подносе хрустальный бокал, отливавший радужными гранями. Это было совершенное творение человеческой фантазии.

«Я готов служить до двухтысячного года. Пей на здоровье!» — гласила надпись, золотой вязью опоясывавшая хрусталь.

— А что, — сказал, подмигивая, дедушка Джо, — в самом деле, не учредить ли нам сегодня «Общество двадцать первого века». Ведь это идея! Каждый член общества должен дать обязательство дожить до двухтысячного года, и тот, кто нарушит обязательство, будет оштрафован в пользу нуждающихся соотечественников и исключен из числа членов — конечно, при соответствующей церемонии.