Автобиографические статьи. Дореволюционные работы - Надежда Крупская

Конечно, в каждой стране, в зависимости от общих общественных условий, Руссо понимался по-своему. Идеи, проповедуемые в «Эмиле», у каждого мыслителя преломлялись через призму его общего мировоззрения.

В отсталой тогда в экономическом и политическом отношении Германии образовалось новое педагогическое течение – «филантропистов». Во главе его стояли Базедов, Кампе, Зальцман, Гутсмут. Филантрописты обратили больше всего внимания на проповедуемую Руссо необходимость возвращения к природе, к естественным условиям. Они устраивали свои школы не в городах, а на лоне природы, обращали очень большое внимание на здоровье, на закаливание, путешествия, игры на свежем воздухе. По мнению Зальцмана («Etwas fiber Erziehung»), в первом катехизисе, который должны усваивать дети, должен стоять ряд вопросов, касающихся здоровья, вроде: как лучше всего предохранить себя от зубной боли, как поддержать остроту зрения и т. п. В филантропинах ученики носили простую одежду, ели простую пищу. В первом филантропине, основанном в 1774 г. в Дессау Базедовым, в осуществление мысли Руссо, что у ребенка не должно воспитывать привычки к какому-либо определенному режиму, заведены были так называемые «дни случайностей», когда обычная жизнь перевертывалась вверх дном: например, целую ночь ученики бодрствовали, не ели до вечера и т. п.

Немецкий писатель Жан Поль Рихтер (автор педагогического произведения «Левана») называет Базедова «духовным истолкователем и популяризатором Руссо». Но он говорит так только потому, что сам слишком узко, иногда даже карикатурно, понимал Руссо. В общем филантропистам был совершенно чужд тот глубоко демократический дух, которым пропитан «Эмиль», они не понимали того уважения к труду, к трудящимся, каким дышит это произведение.

Зальцман, например, пишет роман для народа «Конрад Кифер», в котором в беллетристической форме старается показать, как могут быть применены идеи Руссо к условиям крестьянской жизни. Но так как он берет у Руссо только то, что было осуществимо при тогдашних политических и общественных условиях Германии, то он выбрасывает всю общественную сторону дела, все то, что составляет «душу» «Эмиля», что обеспечило ему такое громадное влияние на современников.

Гоняясь за буквой, филантрописты совершенно игнорировали дух «Эмиля».

Так, например, в «Эмиле» Руссо берет своего воспитанника из богатого круга. Но почему он это делает? Он преследует цель показать, как надо воспитывать человека вообще. Для этого ему нужны исключительные- условия. Такие условия может создавать для своего сына только богатый человек, а не бедняк.

Базедов же истолковал этот выбор так, что внимание надо обратить исключительно на воспитание богатых, – совершенно вразрез с общим духом произведений Руссо. «Мои предложения и педагогические труды, – писал Базедов, – предназначены лишь для состоятельных сословий, начиная с принцев и кончая детьми купцов и художников включительно. Светское воспитание этого большого и наиболее ценного слоя должно неоспоримо носить практический, нужный этому сословию характер. Нужен минимум знаний, но они должны быть очень старательно выбраны из всего запаса знаний, имеющихся у высших сословий».

Руссо говорит о воспитании «человека», Базедов – о воспитании детей привилегированных сословий.

Насколько далек был Базедов от понимания Руссо, видно из того, что в своем филантропине он завел «фамулаитов», учеников-слуг, бывших в распоряжении учеников привилегированных сословий. Фамулаиты чистили им сапоги, убирали кровати, были у них на посылках. В наказание привилегированные ученики переводились в разряд фамулаитов и должны были делать черную работу. Эта работа считалась унизительной, пригодной лишь для низших сословий. Хотя физический труд и применялся в филантропинах, но лишь как забава, как развлечение, как средство развития физической силы, – настоящий производительный труд считался трудом низким.

Иначе смотрит на дело Руссо:

«Вне общества одинокий человек, не будучи обязан ничем никому, имеет право жить, как ему вздумается; но в обществе, где он неизбежно живет па счет других, он должен трудом оплачивать стоимость своего содержания; тут нет исключения. Труд является, таким образом, неизбежной обязанностью общественного человека. Будь он богат или беден, могуществен или бессилен, всякий праздный гражданин является вором» («Emile», стр. 380).

«Из всех занятий, которые могут прокормить человека, занятие, наиболее приближающее его к естественному состоянию, – это ручной труд; из всех профессий наиболее независимая от богатства и людей – это профессия ремесленника. Ремесленник зависит только от своего труда; он свободен, настолько же свободен, насколько земледелец – раб, раб потому, что привязан к земле, плоды которой в распоряжении другого. Неприятель, князь, могущественный сосед, тяжба могут лишить его земли, при помощи земли могут ему причинить тысячи неприятностей; но если хотят причинить неприятности ремесленнику, он запаковывает свой багаж, уходит, унося свои руки. Конечно, земледелие – самый лучший труд, самый честный, самый полезный и потому самый благородный из всех. Я не говорю Эмилю: изучай земледелие. Он его знает. Все сельские работы ему хорошо знакомы; с них он начал, к ним постоянно возвращается. Поэтому я говорю ему: обрабатывай наследие твоих отцов. Но если ты потеряешь это наследие или у тебя его нет, – что делать? Изучи ремесло» («Emile», стр.381).

Наивные страницы! Теперь их мог бы написать лишь лицемер. Теперь мы знаем цену свободе ремесленника, не имеющего ничего, кроме своих рук. Но 150 лет тому назад, когда промышленность только расцветала, когда капитализм еще не показал во всей своей прелести своих темных сторон, эти слова, звучали совсем иначе. Они звучали глубоким уважением к труду, в них звучал негодующий протест против построенного на привилегиях, разделенного на сословия общества.

Ко всему этому остались глухи филантрописты, все это было для них книгой за семью печатями.

Зато живой отклик нашла общественная сторона педагогических идей Руссо в Швейцарии, переживавшей тогда, как и Франция, предреволюционный период, хотя и в несколько другом масштабе. В числе мыслителей Швейцарии, на которых «Эмиль» произвел глубокое впечатление, был Песталоцци. Вот как описывает он в своей «Лебединой песне» то впечатление, которое произвел на него «Эмиль»: «Когда появился его «Эмиль», мой, в высшей степени непрактичный, мечтательный ум, под влиянием этой, в такой же степени непрактичной, мечтательной книги, охватил энтузиазм. Я сравнивал воспитание, которое получил дома, у матери, и потом в школе, с тем, на что претендовал и что требовал для своего Эмиля Руссо. Домашнее воспитание и воспитание общественное повсюду, во всех сословиях, стало казаться мне безусловно калечением. Мне казалось, что можно было искать и найти общее противоядие лишь в возвышенных идеях Руссо. Идеалистически обоснованная Руссо и оживленная им система свободы еще повысила во мне мечтательное стремление отыскивать широкий, плодотворный круг деятельности на пользу парода» (Pestalozzi, «Schwanengesang», bei Seyffarth, XIV, 200).

Мы видели, что Руссо считает труд общественной обязанностью каждого. Из этого положения следует, что образование должно научить трудиться. Эмиль хорошо знает земледельческий труд, он изучает ряд ремесел.

В ручном труде Руссо видит также средство развития умственных сил ребенка.

«Читатель, ты не должен видеть в этом (в занятиях ручным трудом) лишь физическое упражнение и развитие ловкости руки у нашего ученика; надо обратить внимание на то, в .какую сторону мы направляем его детскую любознательность, как развиваем его сообразительность, дух изобретательности, предусмотрительность, как мы формируем его ум. Во всем, что он увидит, что он будет делать, он захочет знать все до конца, захочет знать причину всего; переходя от инструмента к инструменту, он всегда захочет узнать, что чем сделано; он ничего не будет предполагать; он не возьмется за изучение того, что требует предварительных знаний, которых у него нет: если он увидит, как делается пружина, он захочет знать, как сталь, из которой она сделана, добыта из земли; если он видит, как собирают из отдельных частей сундук, он захочет знать, как было срублено и распилено дерево; когда он работает, при употреблении каждого инструмента он будет себя спрашивать: если бы у меня не было этого инструмента, что бы я предпринял для того, чтобы изготовить подобный инструмент, или как мог бы обойтись без него» («Emile», стр. 364).

Цель детского труда для Руссо – не результаты этого труда, а его воспитательное значение для ребенка. Нужен не механический труд, а труд, направленный к определенной цели, труд, вызывающий работу мысли.

Хотя Руссо находит, что его воспитанник должен изучить какое-либо ремесло, но главное значение он придает не профессиональному обучению, а политехническому, не подготовке к какой-либо одной специальности, а к труду вообще.