Кудесник - Евгений Салиас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не успела графиня Ламот спросить у перепуганной Лоренцы, что бормочет по-итальянски их Джеральди, как дверь из коридора растворилась тихо и в комнату вошли один за другим несколько военных… Это был офицер с вооруженной ружьями командой солдат.
— Я вас прошу не двигаться из комнаты ни на шаг, — произнес он, обращаясь к дамам вежливо, но не кланяясь. — Ни на шаг! Иначе вас свяжут…
Оставив караул около трепещущих женщин, две пары солдат, офицер с остальной командой двинулся в ту же сторону, куда убежал Калиостро. Через полчаса хозяин дома, граф Феникс, его жена и баронесса д'Имер были снова одни в квартире и снова свободны… Но ребенок был уже взят и увезен. Пока офицер обыскивал дом, внизу, в карете своей, ожидала исхода обыска взволнованная, бледная, плачущая от боязни и неизвестности сама графиня Софья Осиповна…
Теперь она с замиранием в сердце прислушивалась к лепету младенца и, не видя лица его, на этот раз чувствовала, знала не разумом, а всеми фибрами своего существа, что везет «своего» ребенка, а не чужого.
А граф Феникс и Иоанна сидели пораженные, раздавленные, молчаливые. На столе лежала казенная бумага с печатью, оставленная офицером.
Это был приказ полиции в 24 часа собраться и выехать из столицы, к тому же с условием в две недели времени и пути быть вне пределов русских.
— Но нам не на что ехать! — вымолвила наконец Иоанна. — У нас нет ни гроша.
— Я так и скажу… — отозвался Калиостро. — Нет, Лоренца… — обратился он к жене. — Собирайся тотчас к Потемкину и объясни все… Проси денег на путевые издержки. Ну а вы, графиня, возьмите у Самойлова.
— Он меня вчера оскорбил и выгнал от себя! — произнесла Иоанна глухо.
XXX
Весь вечер и до полуночи в доме Зарубовских было движение. Маленький графчик был жив и невредим, снова в своей опочивальне, и половина домочадцев ликовала по этому поводу. Другая половина с Макаром Ильичом во главе, большей частью пожилые люди и старики, ликовали не менее от известия, что изуверы Норичи покаялись в клевете, а графиня уже подала просьбу царице, прося за них и за себя прощения… Стало быть, сын покойных господ — графа Григория Алексеевича и Эмилии Яковлевны — снова признан за их барина. Всю ночь просидела Кондратьевна над изголовьем обожаемого ею Гришеньки и вздыхала:
— Как его итальянец уходил, родного… Чуть жив. Теперь в месяц не оправится. Наверное, не кормили ребенка или кормили своей какой дрянью. Вот и извели!
Софья Осиповна несколько раз за ночь вставала и приходила поглядеть на Гришу… Ребенок смущал ее своей хилостью и бледностью и слабым голосом. Так ли он кричал прежде, когда его только тронешь или даже только слово скажешь! Наутро графиня побывала у мужа и, не объясняя ничего, объявила, что так как мальчику гораздо лучше, то она принесет его. Граф очень обрадовался. Лицо его засияло.
— Слава Богу! Шутка ли, сколько времени я его не видал. Давай! Давай!..
Около полудня Софья Осиповна собралась нести ребенка к мужу и заметила, что он спокойнее и тише… Ей казалось, что Гриша смотрит лучше… Так умно, серьезно… Только чуть-чуть будто тоскливо… Кондратьевна, напротив, предпочитала его «воевательства» этому спокойствию и этим «нехорошим» глазам.
Когда ребенка принесли к графу, он протянул к нему ручки, а граф прослезился… Тотчас устроили две подушки на кресле, придвинутом поближе к графу, и усадили Гришу как в футляр…
Ребенок тяжело дышал и странно глядел куда-то в пространство, будто не видя никого и ничего…
— Мамушка… Да ему будто хуже? — вымолвила графиня стоящей на коленях у кресла Кондратьевне…
— Гри-ша! А Гри-ша! — ласковым, но дряблым голосом восклицал старый граф, усмехаясь и заигрывая с сынишкой. — Чего букой глядишь! Не признаешь. Забыл, что ли, отца, разбойник…
— Графинюшка… Графинюшка… — вдруг забормотала Кондратьевна, нагибаясь и приглядываясь ближе к ребенку.
— Что ты?! — вскрикнула графиня от странного голоса мамки. Что с тобой…
— Графинюшка… Графинюшка… — чуть слышно повторяла Кондратьевна, будто не сознавая даже, какое слово произносит. — Матерь Божья, заступи! — вдруг всхлипнула она.
— Да что же? Что? — дрогнувшим голосом отозвалась Софья Осиповна и тоже опустилась на колени около кресла, где сидел ребенок на подушках с осунувшимся лицом и с повиснувшей набок головкой…
Вдруг Гриша вздохнул глубоко, больше раскрыл глаза и тихо пискнул. И он стал сразу смотреть совсем иначе, он будто приглядывался внимательно к чему-то…
Граф глядел тревожно на сына, жену и мамку; он начинал понимать или чуять, что тут творится нечто необычайное.
Но вдруг дикий и пронзительный крик жены потряс все дряхлое существо 70-летнего старца; жена повалилась без чувств на пол между ним и креслом, где по-прежнему сидел неподвижно ребенок и будто глядел на него.
Прибежавшие люди вынесли графиню в другую горницу и положили на диван… Затем Кондратьевна, тихо и молча, опустив глаза в землю, понесла в детскую тело неприметно скончавшегося младенца.
Старый граф остался один в своем кресле с искривленным и бессмысленным лицом, руки и ноги его подергивало судорогой… Он хотел крикнуть, позвать, и язык не повиновался ему… Горницу застилало туманом… Туман сгущался, становился розовый, красный, багровый…
XXXI
В квартире Алексея было особенно тихо. Молодой человек не выходил из своей горницы и почти не говорил ни слова. Невеста и сестра ухаживали за ним, появляясь с заплаканными глазами и тоскливым лицом. Алексей был не болен, а сражен всем, что пережил за один день… Результата его приключения в Летнем саду и его свидания с Потемкиным еще не было никакого. Он ничего не знал о своей судьбе, как решит ее царица, которую он обманул по милости проклятой женщины.
Он знал только одно, что Калиостро с женой, графиню Ламот и Вильета — всех выслали уже вон из столицы. В 24 часа времени они собрались и выехали.
Однажды, через неделю после его приключения, среди дня, Эли быстро вошла к нему в сопровождении встревоженной Лизы и принесла письмо.
— Курьер из дворца, — выговорила Эли дрожащим голосом и, чувствуя, что не устоит на ногах, опустилась на диван около жениха. Лиза стала на колени около них.
На письме был адрес:
«Поручику Лейб-гвардии Ее Величества графу Алексею Григорьевичу Зарубовскому».
Молодой человек вздрогнул, двинулся и опять опустился на диван, замирая всем существом. Дрожащими руками развернул он письмо и прочел:
«Любезнейший и благороднейший государь мой! Сим извещаю, что Царица повелевает в наказание за ваши преступления служить тебе в рядах ее гвардии впредь до особого разрешения ехать в Гишпанское королевство. Я же со своей стороны предлагаю в обстоятельствах тебе известных отправляться в свой дом, чтобы самолично, по долгу христианскому и родственному, каковой обычай указует, благочинно приступить к похоронам покончивших живот свой, ваших малолетнего дядюшки и деда. А за сим, войдя во владение всем имуществом, представиться имеете ко двору Ее Величества купно с сестрой и гипшанской невестой.
К тебе сердцем благосклонный князь Григорий Потемкин».
— Эли! Лиза! — едва слышно прошептал Алексей, но не мог говорить…
Девушки увидели, догадались, что беды нет. Когда же Алексей перевел им письмо Потемкина, они обе бросились на молодого человека, душили его в объятиях, целовали его и целовались между собой.
Через неделю после этого памятного в жизни дня Алексей, похоронив двух графов Зарубовских, старика и младенца, проводил в путь графиню, почти обезумевшую от постигшего ее удара.
Графиня поехала в дальнюю вотчину, перешедшую ей во владение как седьмая часть имущества покойного мужа.
В то же время сестра и невеста Алексея переехали на жительство в большие палаты, где все ликовали, несмотря на недавние похороны.
На второй день Пасхи молодой гвардеец граф Зарубовский представился монархине вместе с сестрой и невестой.
Он с волнением и слезами восторга благодарил царицу за милостивый суд и прощение невольного преступления…
— Нет, граф… Не я тут главным судьей была! — задумчиво произнесла государыня, — это был суд Божий!
1885
Примечания
1
Женский головной убор с драгоценными украшениями. Ред.
2
Внебрачный сын императора Норич (фр.). Ред.
3
Без оглядки (фр.). Ред.
4
«Ваша Мария Антуанетта Французская» (фр.). Ред.
5
Второе я (лат.). Ред.
6
«Да здравствует Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» (лат.). Ред.
