Низвергатели легенд - Андрей Мартьянов

– А сами что вы думаете?

– Лоррейн очень необычен, – ответил Конрад, подумав. – С виду – человек как человек, лет двадцати пяти. Тощий, волосы белые и всклокоченные, голос жутко хриплый. Но все мои знакомые в Лангедоке утверждали – у Лоррейна есть дар предсказания. Нет, не думайте, он не хиромант или гадатель – последних Церковь наказывает за бесовское волхование. Лоррейн поет. Всего-навсего. Но его песни-пророчества всегда сбываются. Так или иначе. Он не говорит двусмысленностями, как библейские пророки, а ведет речь четко и ясно. Тамплиеры мне сказали, будто епископ из Алье однажды пожелал схватить Лоррейна и предать суду inquisitio, но рыцари Ордена Храма его защитили – командорство Безье пользуется огромным авторитетом и влиянием в Пиренейских предгорьях. Лоррейн как раз гостил у тамплиеров. Я попросил его спеть.

– И что? – заинтересовался Ибелин. – Вы услышали пророчество?

– Именно, мой дорогой барон. Именно пророчество, – глухо сказал Конрад. – И я ему поверил. Очень мрачные и недобрые слова о том, что однажды Лангедок – цветущая и ухоженная область – превратится в выжженную пустыню. И вроде бы это произойдет довольно скоро. Я помню некоторые слова.

Монферрат нахмурился и процитировал:

…Но страшен стон и душен сон, где светом стала тьма,В краю безбожных дударей теперь всегда минор.Летит на мертвый Каркассон тоскливая зима.И город Альби, в чьих домах ни окон, ни дверей,Опять распятГурьбой солдатИ гордым лязгом шпор.Excusez-moi, вы лживы, монсеньор…

– Дальше вспоминать не стоит, – угрюмо вернулся к прозаическому слогу Конрад и исподлобья посмотрел на Ибелина. – Лоррейн показал мне разрушенный Каркассон, мертвые стены Альби, пожары в Тулузе. Кровь, смерть, пламя и ничего больше. Тамплиеры, слушавшие менестреля, только хмурились и ничего не говорили. Но хуже всего – последний куплет. Именно последний, потому что дальше петь бессмысленно, ибо не о чем. Когда разрушено все и погасло солнце, никто не складывает песен о пустоте.

– Вы помните? Вы помните эти строки? – быстро спросил барон.

– Да. Мне не хочется их повторять, но если вы, Генрих, их услышите, вы многое поймете.

Но грянет час, воскреснет Юг, надменный царь миров,И Ангел Тьмы на Лангедоль извергнет глад и мор.И воплем королевских слуг взъярится чертов лов.И на один взойдут костер и Папа, и король,Эй, ветер, взвей,Золу церквей,Распятий бренный сор!В тот час придет расплата, монсеньор…

И Конрад, словно будучи зачарован, повторил рефрен:

В тот час придет расплата, монсеньор…Excusez-moi, вы мерзость, монсеньор…О будь же, будь ты проклят, монсеньор…

– Распятий бренный сор… – Ибелин с трудом выговорил эти слова. – Вашего Лоррейна следует отдать под церковный суд и сжечь за подобные песни!

– Ничего подобного, – возмутился маркграф. – Это не богохульство, это предсказание. Теперь-то вы понимаете?

– Нет, – отозвался бывший Иерусалимский король.

– Я в точности знаю, – медленно, с расстановкой, чтобы собеседник всей душой уяснил суть, произнес Конрад Монферратский, – что лангедокский пророк никакой не сумасшедший, не обманщик и не еретик. Он просто владеет данным Господом талантом смотреть в грядущее. Это подтверждали и рыцари Ордена Храма, и все, с кем я разговаривал в Безье. У меня есть основания верить тамплиерам. Рыцари озабочены видением столь печального будущего. Вспомните: «И на один костер взойдут и Папа, и король». Ветер разносит золу сожженных храмов. Безбожие и ересь обуяли мир, над которым царит Князь Тьмы.

– Пришествие Антихриста? – раскрыл рот Ибелин. – Ваша светлость, я верю всему, что вы сказали, ибо вы никогда меня не обманывали. Пусть Лоррейн – пророк, пусть его мрачные предсказания сбудутся, но… На все – Божья воля. Все в этом мире происходит по Его велению. Если так предопределено, то мы должны лишь покориться.

– Покориться Антихристу? – вспылил маркграф. – Никогда! Если я могу предотвратить его появление на свет – я это сделаю. Теперь вы понимаете, что подтолкнуло меня к замыслу, который мы сейчас осуществляем?

– …Только лишь подтолкнуло, – после напряженной паузы заметил Ибелин. – Вы задумали изменить мир только из-за слов бродячего предсказателя?

– Не совсем… Я не знаю, благо это или проклятье, но я вижу, что, если ничего не изменится, мир к которому мы привыкли, уйдет безвозвратно. Вы правильно сказали, барон – если наш заговор провалится, Иерусалимское королевство погибнет, а христиан сбросят в море. Столетие борьбы крестоносцев за Палестину обернется поражением. Я привык к этой земле и не хочу ее оставлять. Я хочу, чтобы Папа оставался в Риме, а король – на троне.

– И в то же время желаете посадить на трон Франции наследников давно исчезнувшей династии, – буркнул Генрих фон Ибелин. – Может быть, я ошибаюсь, но я не могу верить этим людям. После гибели короля Дагоберта Меровинги изменились. И, по-моему, не в лучшую сторону. Вам, ваша светлость, не кажется, что пророчества последнего куплета песни этого пройдохи Лоррейна исполнятся как раз тогда, когда пчелы Меровингов закроют своими крыльями лилии потомков Карла Великого?

– Меровингам, семье де Транкавель, даны особые умения, – ответил на это Конрад. – И я думаю, что если Господь позволит нам вернуть корону людям, коим она принадлежала изначально – наследникам Хлодвига и Клотильды, благословленных Святым Ремигием, ничего страшного из этого не выйдет. Я уверен, что Меровинги, которых обидела Церковь, примирятся с Римом. Все вернется. Попомните мои слова, Ибелин, все вернется. Древнее право возобладает над грубой силой Карла Мартелла и ошибкой Папы Захария. И мир предсказаний Лоррейна будет не таким мрачным.

– Но если менестрель, о котором вы мне рассказали, – проворчал Ибелин, – окажется обманщиком, я его найду и прикончу своими руками. Нет, вы только подумайте – «И Ангел Тьмы на Лангедоль извергнет глад и мор»! Франция[21] – чужое для меня королевство, но я не хотел бы видеть его опустошенным…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Paint it Black

– Шевалье, мы же договорились – правду в обмен на правду. Мне неприятно говорить такое дворянину, которым, вы, безусловно, являетесь, но о своем происхождении вы лжете.

– А вам есть разница?

– Есть. Скажите что-нибудь на языке русских княжеств.

– Poshel v zadnitsu, stariy perdun.

– Не понимаю… Между прочим, я прожил два года в гостях у владетеля города Галич, Владимира. Произношение сходное, но слова мне неизвестны.

Казаков подумал и изрек:

– Паки, паки. Иже херувимы. Ох ты гой еси. Житие мое.

Ангерран де Фуа наклонил голову и посмотрел на Казакова, словно добрый психиатр, разговаривающий с пациентом, страдающим параноидальным бредом, осложненным парамнезией. По крайней мере, так показалось Сергею.

– Не то. Ладно, сударь. Не желаете отвечать – перетерплю. Но учтите, я знаю восемь европейских языков и не меньше дюжины разных диалектов. С герцогом Владимиром Галицким я говорил вполне свободно… Все, что я от вас услышал, не походит ни на один известный язык.

Разумеется. Наречие, используемое сейчас на Руси, отличается от разговорного русского языка, окончательно сложившегося только в XVIII веке, так же, как визгливый итальянский говор от высокой латыни. Древнерусский для Казакова на слух воспринимался бы как сербский или чешский языки – понятны отдельные слова, но не смысл фразы.

Ангерран продолжал наседать:

– Эти необычности наводят на размышления, правда? Не беспокойтесь, я ничего не расскажу Элеоноре. Просто логические умозаключения. Лучше поведайте, какие страны и города лежат к востоку от Иерусалима?

– Дамаск, Багдад, Киркук, Исфахайн, – блеснул Казаков эрудицией, будучи уверенным, что эти древние города наверняка существуют в двенадцатом веке. Следовательно, подловить его не на чем. Старый хрен устроил настоящий допрос с пристрастием. – Чуть севернее – Алеппо, Мосул и Конья.

– Я вами восхищен, шевалье, – покачал головой престарелый Ангерран. – Великолепно. Это если учесть, что вы ни слова не понимаете по-арабски и сами мне заявили, будто никогда не ездили в Святую землю. Боюсь, даже самые образованные монахи не назвали бы и половины перечисленных вами городов. Они знают Иерусалим, поселения на побережье, принадлежащие христианам, и только.

– Чего вы от меня домогаетесь? – искренне возмутился Казаков. – Если вы не хотите, чтобы я служил вам – Бога ради! Поверьте, у меня есть свой рыцарь…

– Сюзерен, – ласковейшим тоном поправил Ангерран де Фуа. – У нас никогда не говорят «свой рыцарь». Благородный человек принадлежит только себе, королю и Богу. Видите, даже на норманно-французском вы разговариваете с ошибками. Слово «домогаетесь», между прочим, обозначает непристойные устремления. Главные правила языка вы затвердили, но тайны построения фраз от вас пока ускользают. Происхождение неясно. Не представляете себе простейших вещей, о которых слышал и ребенок, но в то же время сверкаете познаниями много повидавшего и ученого человека. Вас отрекомендовала королева Элеонора Аквитанская, чьим словам я верю, как своим – и в то же время она не удосужилась рассказать мне вашу родословную. Следовательно, таковая ей неизвестна. Слухи распространяются всегда и в любом королевстве с быстротой крыльев коршуна, Сицилия не исключение. Я уже знаю, что вчера полный вечер вы настойчиво ухаживали за наваррской принцессой и королева-мать этому потворствовала. Вы не человек, мессир, а сплошная романтическая загадка.