Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семела поднесла ладонь к лицу. Помедлила. Акрион подумал было, что мать плачет, но она опустила руку, и глаза её были сухими. Огромными, чёрными.
Совершенно безумными.
– Я похож на отца, – сказал Акрион, уже ни на что не надеясь. – И на тебя похож. Как все дети. Да что с тобой, мама?
Семела криво улыбнулась.
– Конечно, похож, – безразлично сказала она. Отступила назад, толкнула дверь и крикнула:
– Сюда!
В каморке тут же стало тесно от мужских тел. Евтид, Полидор и, конечно, Меней. Стражники обступили царицу, переминаясь с ноги на ногу, ожидая приказа. Мечтая о приказе.
– Сами знаете, что делать, – бросила Семела, поворачиваясь спиной к Акриону.
И существо вырвалось из груди на волю.
Полумрак, разгоняемый светом факелов, вдруг просветлел. Всё стало отчётливым и близким. Простым. Ясным.
Плохим.
И хуже всего были эти трое.
Первый, смердевший потом, заслуживал больше, чем прочие. Акрион рванулся к нему – что-то держало, отбросило к стене. Ярость обожгла кипятком, свела судорогой мышцы. Плечо откликнулось мгновенной болью, но правая рука освободилась, вырвав из стены то, что мешало. Он прянул вперёд. Зацепил пальцами, как когтями, гнусную рожу. Подтянул к себе. Обхватил визжащую плоть, сдавил, вздёрнул. Хрустнуло. Да!
Акрион уронил ослабевшее тело, потянулся к тем, что остались. Походя вырвал второе кольцо вместе с бронзовым штырём. Враги отшатнулись. Тощий шарахнулся к двери, жирный взмахнул мечом, задев стену.
Меч! Мой ксифос! Акрион зарычал, зашипел, заслонился – клинок выбил искры. Попал по штырю, что болтался, привязанный к запястью. Удача. На тебе! Наотмашь по локтю. Крик. Ксифос полетел в угол. Жирный скорчился, завыл. Прижал к животу сломанную руку. Вот тебе еще! Ногой туда же! Завалился, стих. Акрион топнул для верности по вражьей голове. Да!!
Метнулся в угол, подобрал меч. Вовремя: тощий уже убегал. Неуклюжий, зацепился о верёвочную петлю на двери. Прыжок. Рубануть наотмашь, от уха. Не вышло – броня. Ещё! По шее! Рана под клинком расцвела, раскрыла чёрную пасть. Тощий повис, ухватившись за дверь, соскользнул – вниз, в грязь, в смерть.
Да! Да!!!
Был кто-то ещё.
Акрион обернулся, держа меч у бедра, готовый казнить. Готовый наказывать. Готовый…
– Хочешь убить мать? Родную мать?
Женщина кричит. Чей это крик? Знакомый голос.
– Не подходи!
Она тянется к трупу, хватает кинжал мертвеца. Скользит в луже крови, едва не упав, выпрямляется.
– Не подходи! Не… подходи…
Полосует кинжалом воздух – неумело, из стороны в сторону.
Это мать.
Он не хочет…
Не будет её наказывать. Не будет убивать.
Нет.
Акрион бросил меч. Осторожно шагнул к Семеле. Всё кругом становилось тёмным, расползалось, утекало из поля зрения.
Ш-ширк! Кинжал задел хитон, царапнул кожу на груди. Акрион отпрыгнул назад. Машинально глянул: не сильно ли ранен? Семела, улучив мгновение, выскользнула наружу.
Сандалии застучали по твёрдому земляному полу.
– На помощь! – послышался крик. – Спасите! Спа…
Потом был странный звук, точно бросили наземь мешок тряпья. И другой – будто кто-то полоскал горло, хриплое, больное.
И снова наступила тишина.
Акрион словно вынырнул из глубокой воды. Ядовитой воды, гнилой, проклятой… Где он слышал эти слова? Кто их произнёс? Когда? Он не помнил; не помнил вообще ничего с того самого момента, когда мать сказала «И так ты рос».
Только чувствовал, что случилась беда.
В воздухе стоял гнусный, острый запах. По всему телу расходилась боль. Болели плечи и грудь, как если бы ему пытались вырвать руки из суставов. Саднил живот, ныли бёдра, горели запястья, чем-то сдавленные. Он поднёс руки к лицу, увидел примотанные верёвкой кольца, штыри в комьях штукатурки.
Огляделся.
Меней лежал у стены животом вверх. Шея была скручена так, что лицо смотрело в пол. Поодаль валялся Евтид – ещё живой, царапал пальцами наваленные горой мешки, мычал кровавым, растоптанным ртом. Лампа, чудом уцелевшая в драке, уже догорала, дверь каморки тонула в темноте. Но гаснущего света хватало, чтобы разглядеть ноги Полидора, неподвижные, согнутые в коленях, будто он до последнего мига хотел убежать от смерти.
Земляной пол влажно блестел.
Акрион вцепился ногтями в лицо, застонал. Убийца. Зверь, мучитель, живодёр. Что он наделал? Ведь твёрдо решил не поддаваться гневу! Обещал, Аполлоном клялся! И что вышло? Загубил людей! Не лидийцев даже, которые сами напали с оружием, а дворцовых стражников, эллинов, собратьев. Пусть дурак Меней бил его, связанного; не убивать же за это. Они ведь просто слуги царицы, исполняли приказ…
Семела! Что с матерью?!
Снаружи послышался шум: стук двери, голоса, шаги, бряцанье оружия. Заиграли на стене отблески света. «Туда, скорей!» – кажется, Эвника. Кто-то отвечает, кашляя по-стариковски – Горгий? И ещё – бормотание, неясные возгласы, шёпот.
Вдруг все стихли. Разом.
Акрион подошёл к двери, хлюпая сандалиями по размякшему, липкому полу. С трудом переступил через труп Полидора. Вышел в погреб.
Они действительно стояли там – у поверженной статуи, сгрудившись, держа факелы и лампы. Эвника, Горгий, ещё пара стражников. Позади – какие-то незнакомые мужчины, закутанные в богатые плащи. Среди них… Да, это был Кадмил. Единственный с бритыми щеками, прочие носили холёные эллинские бороды. И Кадмил был единственным, кто смотрел на Акриона. Остальные глядели вниз.
Статуя праотца Пелона лежала ничком. Раньше она покоилась на боку, простирая руку. Огромная каменная длань, лишённая двух пальцев, торчала на самом проходе, так что любой, кто выходил из погреба, принуждён был обогнуть её. Акрион точно это помнил, потому что два дня назад, ускользая на волю, дотронулся в темноте до ладони предка и понял, что рядом – постамент, за которым можно спрятаться от стражников.
Семела тоже нашла руку Пелона.
Должно быть, бежала в темноте, не разбирая дороги, объятая ужасом. Боялась, что сын погонится с мечом, настигнет, зарубит. Должно быть, держала кинжал перед собой остриём вверх, так же неумело, как размахивала им до этого. Налетела на мраморную преграду. Кинжал вывернулся в слабой руке, упёрся рукоятью. Вошёл остриём в грудь.
Она схватилась за каменную руку, чтобы удержать равновесие. Должно быть. Повисла, вцепившись в ненавистную статую, которую велела бросить сюда, в подземелье, после смерти ненавистного мужа. Изваяние, лежавшее неустойчиво, навалилось на Семелу – верно, было так.
И мраморная глыба вбила клинок в живую плоть.
До самого сердца.
Акрион подошёл к матери, опустился на колено. Послышались
