Маска Ктулху - Август Дерлет

Странное дело, пение и плач козодоев не стихали — они как бы ткали это виденье, но звучали в некой перспективе, подымаясь и опадая фоном, как бы где-то вдалеке. Более того, казалось, что и сам я существую в этом странном мире, но в ином виде — будто сам прислуживаю одному из Великих, что возлежали там, вхожу в страшную тьму чужих лесов, убиваю зверей и вскрываю им вены, чтобы Великие могли кормиться и расти в каких-то других измерениях, отличных от этого жуткого мира.

Сколько длилась греза, сказать не могу. Я проспал всю ночь, однако, проснувшись, чувствовал себя как никогда усталым — будто почти всю ночь работал и задремал лишь под утро. Я еле дотащился до кухни, поджарил яичницу с беконом и без аппетита поел. Но завтрак и несколько чашек черного кофе вдохнули в меня новую жизнь, и я встал из-за стола освеженным.

Когда я вышел за дровами, зазвонил телефон. Звонили Хокам, но я поспешил внутрь послушать.

Голос Хестер Хатчинс я узнал сразу, поскольку привык к ее безостановочному говору:

— …И впрямь говорят, убили шесть или семь лучших коров у него в стаде, так мистер Осборн сказал. Они как раз на том южном пастбище были, что ближе всего к участку Хэрропа. Бог знает, сколько б еще поубивали, да все стадо кинулось прочь, сшибло ограду — да в хлев. Вот тут-то работник осборновский, Энди Бакстер, и пошел на пастбище с фонарем да увидел их. Совсем как коровы Кори да бедняжка Берт Джайлз — горла разорваны, измочалены все, бедные скотинки, так что смотреть страшно! Бог знает, что бродит по нашему распадку, Винни, но что-то нужно делать, или нас всех так поубивают. Я-то знала, что козодои кричат по чью-то душу — вот они и взяли бедного Берта. А теперь по-прежнему кричат, и я знаю, что это значит, и ты тоже это знаешь, Винни Хок. Еще больше душ отойдет к этим козодоям, прежде чем луна снова сменится.

— Господи боже милостивый! Еду в Бостон, как только тут со всем управлюсь.

Я знал, что в этот день ко мне снова зайдет шериф, и был готов к его приходу. Я ничего не слышал. Я объяснил, что минувшей ночью был просто обессилен бессонницей, а теперь мне удалось уснуть, несмотря на шум козодоев. В ответ шериф весьма любезно рассказал мне, что сделали с коровами Осборнов. Убито семь животных, и во всем этом есть что-то очень странное, ибо обильного кровотечения не наблюдалось, хотя глотки разорваны. К тому же, несмотря на такой зверский характер нападения, уже ясно, что убийство совершил человек, ибо нашли фрагментарные следы ног — к сожалению, отпечатков недостаточно, чтобы делать какие бы то ни было заключения. Тем не менее, продолжал шериф доверительно, один из его помощников вот уже некоторое время присматривается к Амосу Уэйтли: Амос иногда делал в высшей степени странные замечания, а вел себя как человек, подозревающий, что за ним следят, — ну или что-то в этом роде. Шериф рассказывал все это устало, поскольку был на ногах с того времени, как его вызвали на ферму Осборнов.

— А вы что знаете об Амосе Уэйтли? — продолжал он.

Я лишь покачал головой и признался, что знаю слишком мало обо всех своих соседях.

— Но я заметил его чудные разговоры, — признал я. — Всякий раз, как я с ним беседую, он говорит очень странные вещи.

Шериф нетерпеливо наклонился ко мне поближе:

— А он когда-нибудь говорил или бормотал о каком-то «кормлении» кем-то кого-то?

Я признал, что Амос действительно говорил что-то подобное.

Шерифа, казалось, это удовлетворило. Он откланялся, косвенным образом дав мне понять, что набирает очки: в сравнении с их следствием я не добился никаких заметных успехов и до сих пор не выяснил, что же случилось с моим двоюродным братом. Меня отнюдь не удивило, что он подозревает Амоса Уэйтли. И все же что-то в глубине сознания резко противоречило теории шерифа; меня тяготило какое-то смутное беспокойство — как гнетущее воспоминание о чем-то незавершенном.

Утомление не покидало меня весь день, и я почти не мог ничего делать, хотя нужно было постирать кое-что из одежды, на которой появились какие-то ржавые пятна. Затем я не спеша стал разбираться, что именно Абель пытался делать с сетями, и пришел к выводу: он связал их для ловли чего-то. Чего же, как не козодоев — они, должно быть, и его то и дело доводили до белого каления? Возможно, он знал об их повадках больше меня и у него имелись более веские причины их ловить не только из-за постоянного крика.

Днем я урывками ложился подремать, хотя время от времени приходилось вставать и слушать потоки перепуганных разговоров в телефонной трубке. Им не было конца: звонки раздавались весь день, причем общались между собой и мужчины, а не только женщины, чьей монополией линия была до сих пор. Говорили о том, чтобы согнать весь скот в одно стадо и хорошенько сторожить его, — но все боялись сторожить в одиночку; говорили и о том, чтобы по ночам держать всех коров в хлевах, и я понял, что именно к этому решению все склонились. Женщины, однако, настаивали, чтобы после темноты никто вообще не выходил наружу ни по какой надобности.

— Днем Оно не приходит, — втолковывала Эмма Уэйтли Мари Осборн. — Ничего ж не делается днем. Вот я и говорю: сидеть дома, как только солнце сядет за холмы.

А Лавиния Хок уехала в Бостон вместе с детьми, как и собиралась.

— Собралась и укатила вместе с детишками и оставила там Лабана одного, — говорила Хестер Хатчинс. — Хоть он там и не один: привез себе постояльца из Аркхема, и они там вдвоем устроились. Ох, какой же это ужас, это ж просто наказание Господне на нас — и хуже всего, что никто не знает ни как Оно выглядит, ни откуда приходит, ничего.

Вновь всплыло и повторилось суеверие: дескать, из коров высосали всю кровь.

— Говорят, от коров и крови много не было, а знаете почему? У них ее просто не осталось, — говорила Анджелина Уилер. — Господи, что ж с нами со всеми будет-то? Нельзя ведь сидеть и ждать, пока нас всех поубивают.

Все эти испуганные разговоры были сродни свисту в темноте: с телефоном им — как женщинам, так и мужчинам — было не так одиноко. Разговаривая, они вроде как держались вместе. Меня нисколько не удивило, что никто ни разу не позвонил мне: я же был чужаком, а в деревенских общинах вроде этой редко принимают в свой круг людей со стороны раньше чем через десять лет — если вообще принимают. Ближе к вечеру я совсем перестал слушать телефон: усталость еще давала о себе знать.

А ночью снова появились голоса.

И видение пришло вместе с ними. Я опять был среди огромных пространств со странными базальтовыми строениями и страшными лесными зарослями. И знал, что здесь я Избранный, я горд, что служу Древним и принадлежу тому величайшему, подобному прочим и все же иному, тому, кто один способен принимать форму скопления сияющих сфер, Хранителю Порога, Охранителю Врат, Великому Йог-Сототу, который лишь выжидает, чтобы вернуться на свою давнюю земную твердь, в то измерение, где я должен буду продолжать свое служение ему. О, власть и слава! О, чудо и ужас! О, вечное блаженство! И я слышал, как кричат козодои, как их голоса поднимаются и опадают вокруг, а гимнопевцы выкрикивают под чужими звездами, под чужими небесами, выкрикивают вниз, в глубокие пропасти, и ввысь, к укутанным пеленой горным пикам, выкрикивают громко: