Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

— Вы хоть немножко, но все-таки моя… мама.

Они не видели, что за дверью стояла Михелина и все слышала.

Когда Сонька вошла к себе в спальню, то увидела сидящую на краешке постели дочку. Мать подошла к ней, присела рядом, обняла.

— Я все слышала, — сказала Михелина.

— Может, это и хорошо, — кивнула воровка.

— Ты действительно хочешь, чтобы он здесь жил?

— Ты этого не хочешь?

— Я тебя спросила.

— А я тебе все уже сказала.

Дочка помолчала, глядя на свои руки, повернулась к матери.

— Это очень опасно, понимаешь?.. За ним может увязаться хвост.

Сонька пожала плечами.

— Значит, сниму для него квартиру.

— А если он заложит тебя?

— Не заложит. Я видела его глаза.

— А раньше ты их не видела?

— Видела. Они были другие. А сейчас — как у побитой собаки.

— Побитые собаки как раз чаще всего и кусают, — заметила дочка.

— Я не оставлю его, — решительно повела головой мать. — Вся моя жизнь — в нем, Миха.

— А может, все-таки во мне? — с издевкой спросила девушка.

— Это другое. Ты — дочка. Мы — одно целое. Богом, природой так заложено. А здесь человек появился со стороны и все подмял под себя. Ты ведь тоже любишь?

— Люблю. Но никогда не променяю тебя на него.

— Значит, не любишь.

— Я тебя не понимаю, Соня. Говоришь одно, потом все выворачиваешь наизнанку.

Сонька согласно кивнула.

— Запуталась. Голова не варит. Только сердце рвется на части, и больше ничего.

— Хорошо, — решительно произнесла дочка и поднялась. — Я поговорю с Настей. Попробую ее убедить.

— Спасибо, дочка, — склонила голову женщина.

Никанор смотрел на молодую хозяйку спокойно и непроницаемо. Анастасия старалась держаться уверенно, даже жестко.

— Сегодня вечером к нам привезут одного человека, он будет у нас жить некоторое время.

— Человек — дама?

— Человек — мужчина…

— Ваш родственник, знакомый, барышня?

— Тебе зачем знать?

— Мне, барышня, положено знать, кто находится в доме.

Девочка замялась.

— Хорошо, знакомый… Родственник другой дамы.

— Кого же? — склонил голову дворецкий.

— Нет, ты все-таки невыносим! — возмутилась Анастасия. — Родственник мадам Соньки. Тебя устраивает?

— Так же вор?

Княжна сжала кулачки, встала с кресла, прошлась по комнате.

— Боже, — закатила глаза девочка. — Я когда-нибудь определенно тебя уволю!

— Воля ваша.

— Тебя меньше всего должно беспокоить, кто и зачем здесь будет находиться!

— Но я дворецкий, барышня. Я несу ответственность за порядок в доме.

— А я хозяйка!.. И тоже кое за что отвечаю!

— Простите, я не желал вас оскорбить.

— Не желал, а все равно оскорбил! — Княжна с капризной миной вернулась на место. — Господин, о котором я упомянула, будет помогать тебе. Ты будешь им располагать как помощником!

— Ему можно доверять?

— Но тебе я ведь доверяю?!

— Благодарю, — снова склонил голову Никанор. — Я исполню все, что велели, барышня.

— Это не все, — остановила его Анастасия. — Анна… то есть Михелина, сообщит тебе адрес, ты будешь обязан отправиться по нему со слугами, забрать указанного человека и привезти в дом.

— Но возле двора дежурят филеры.

— Они караулят не тебя! — резко оборвала его княжна. — Выйдешь из ворот, покажешься, после чего сядешь в карету. Не думаю, что они станут следовать за дворецким.

— Слушаюсь, барышня.

Дворецкий откланялся и покинул гостиную.

В положенное время, как и было условлено, Никанор, одетый в выездной сюртук дома Брянского, в сопровождении двух крепких слуг, вышел со двора, демонстративно обошел вокруг кареты, показывая шпикам в дальней повозке, что это именно он, и что кроме слуг с ним больше никого нет, забрался внутрь, подождал, когда слуги последуют его примеру, и велел кучеру трогаться:

— Пошел, милый…

Филеры, удовлетворенные увиденным, следовать за ним не стали, остались на своем месте.

Володя Кочубчик сидел на своем привычном месте — на углу Невского и Литейного, попрошайничал.

— Люди добрые!.. Дамы и господа!.. Помогите инвалиду войны!.. Бился насмерть с японцем, кровь проливал, теперь вот сижу без чести и содержания!.. Помогите кто чем может, господа!

Рядом с ним остановился экипаж, из него вышли двое слуг из дома Брянского, склонились над ним.

— Просим в карету. Вас желает видеть некая особа.

Тот от неожиданности растерянно завертел головой.

— Как в карету?.. Какая особа?.. А где она сама?

— Ждут в доме на Фонтанке.

— Так ведь договаривались, что сама приедет.

— Вас ждут.

Слуги помогли Кочубчику подняться, подхватили под мышки, понесли к карете.

— Зоська! — вертел головой Володя. — Увозят!.. Ежли спросят, так и скажи — увезли!.. Зоська!

Из-за угла выскочила Зоська, запричитала:

— Куда вы его, окаянные?! Чего он такого сделал?.. Люди, ратуйте! Увозят живого человека!.. Инвалида увозят!

Карета быстро сорвалась с места и понеслась по Невскому, оставив позади голосящую нищенку.

Никанор проводил оборванного, грязного, дурно пахнущего, хромого Кочубчика к комнате, где находилась воровка, постучал в дверь.

— Сударыня, к вам гость.

Сонька тут же распахнула дверь, увидела Володю, ввела его в комнату, обняла, повисла на нем. Целовала, рассматривала испитое, в ссадинах лицо, гладила по слипшимся волосам.

Кочубчик ошалело смотрел на нее, невпопад целовал, улыбался глупо и растерянно.

— Володя. Володечка… Родной, единственный. Дождалась наконец.

— Так ведь я вот он, здесь, — бормотал тот. — Живой и здоровый… Ты чего, мама?

— Глазам не могу поверить.

— А ты верь. Верь, Соня. — Кочубчик увидел стоящую в комнате Михелину, спросил: — Дочка, что ли?

— Дочка.

— Красивая. На тебя похожа. — Он протянул руку. — Здравствуй, дочка.

— Дочка, да не ваша, — огрызнулась Михелина и вышла из комнаты.

— Ишь какая, — качнул головой Кочубчик. — Кусается… С характером, видать.

— С характером, — согласилась воровка. — В отца.

— А отец-то кто? — насторожился Володька. — Не я, часом?

— Не ты, не бойся, — усмехнулась она. — Другой человек.

— И слава Богу, — перекрестился скорченной рукой Кочубчик. — А то не приведи Господь с родным отцом так разговаривать.

Изюмов вошел в вестибюль театра, направился по лестничному маршу наверх, и здесь его остановил швейцар.

— Вы к кому, сударь?

От такого глупого вопроса артист даже остолбенел.

— Как это «к кому»?.. В театр!

— Вас пускать в театр больше не велено, — произнес швейцар.

— Не велено?.. Что значит «не велено»?.. С чего ты взял, дурак?

— Есть распоряжение Гаврилы Емельяновича вас больше в театр не пускать.

— Что за чушь!.. Такого не может быть! — Изюмов сделал шаг наверх. — Я желаю лично увидеть господина директора.

— Они заняты, и пускать вас к нему также не велено. — Швейцар прочно встал на его пути.

— Но это чистейшая глупость!.. — Артист беспомощно затоптался на месте. — В конце концов, я буду жаловаться!

— Как вам угодно, но в театр входить вам с сегодняшнего дня запрещено.

Изюмов постоял еще какое-то время в недоумении и потрясении, на слабых ногах спустился вниз. Его водило из стороны в сторону, в любой момент он рисковал потерять сознание.

И в это время он увидел Таббу.

Она вышла из кареты, легким шагом избалованной примы также направилась в театр, вошла в вестибюль, по пути увидела Изюмова.

— Что с вами, Изюмов? — спросила она удивленно. — Вам плохо?

— Я сейчас помру, — тихо пробормотал тот. — Помогите мне.

— Что стряслось?

— Мне отказано в театре.

— Что значит «отказано»?.. Кем?

— Гаврилой Емельяновичем.

— Шутите?.. По какой причине?

— Мне неизвестно… Хам на входе буквально вытолкал меня, — объяснил слабым голосом артист и попросил: — Прошу вас, спросите, походатайствуйте перед господином директором обо мне. Вы ведь все можете, мадемуазель… Я помру без театра.

— Повлиять не обещаю, но вопрос задам непременно.

Прима стала подниматься по ступенькам наверх, но неожиданно так же была остановлена швейцаром.

— Вы к кому, сударыня?

— Что значит «к кому»?.. Не узнаешь, что ли? — возмутилась Табба. — К Гавриле Емельяновичу, он ждет меня!

— Гаврила Емельянович распорядились вас к нему не впускать и попросили впредь о своих визитах сообщать заблаговременно.

Изюмов от услышанного выпучил глаза, опустился на мягкий пуфик.

Артистка от растерянности широко открыла рот и в первый момент не смогла вдохнуть воздух.

— Но я прима… артистка Табба Бессмертная!