Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди

– Но… глупенький… я же говорила вообще! Ты всегда понимаешь все буквально. А теперь, после чая, спой-ка мне ту смешную песенку про туфельки на высоких каблучках с серебряными висюльками на шнурках… и про сорок одного поклонника.

– Нет, нет! Сегодня мне не до пения! Все дело в Хенчарде – он меня ненавидит, и я при всем желании не могу быть ему другом. Я бы понял, если бы он мне немножко завидовал, но не вижу никаких оснований для такой сильной неприязни. Ну, а ты, Люсетта, понимаешь, в чем тут дело? Все это больше похоже на старомодное соперничество в любви, чем на торговую конкуренцию.

Люсетта слегка побледнела.

– Я тоже не понимаю, – сказала она.

– Я даю ему работу… не могу отказать ему в этом. Но нельзя же закрывать глаза на то, что от человека с такими страстями можно всего ожидать!

– А что ты слышал… Дональд, милый? – спросила Люсетта в испуге. Она чуть было не сказала: «Что-нибудь про меня?» – но удержалась. Однако она не могла скрыть своего волнения, и глаза ее наполнились слезами.

– Нет, нет… это не так важно, как тебе кажется, – проговорил Фарфрэ, стараясь ее успокоить, хоть и не знал, как знала она, что это действительно важно.

– Хотелось бы мне, чтобы ты решился на то, о чем мы в свое время говорили, – печально промолвила Люсетта. – Бросил бы ты дела, и мы бы уехали отсюда. Денег у нас достаточно, так зачем нам здесь оставаться?

Фарфрэ, видимо, был склонен серьезно обсуждать эту тему, и они говорили об этом, пока им не доложили, что пришел гость. Вошел их сосед, член городского совета Ватт.

– Вы слышали: бедный доктор Чокфилд скончался! Да… сегодня, в пять часов дня, – сказал мистер Ватт.

Чокфилд был тем членом городского совета, который вступил на пост мэра в прошлом ноябре.

Фарфрэ выразил сожаление, а мистер Ватт продолжал:

– Ну, что поделаешь… ведь он уже несколько дней был при смерти, а его семья хорошо обеспечена, значит, нам остается только принять это к сведению. А зашел я к вам, чтобы задать вам один вопрос, совершенно частным образом. Если я назову вашу кандидатуру в его преемники и не встречу сильной оппозиции, вы согласитесь занять этот пост?

– Но другие лица ближе на очереди, нежели я; к тому же я слишком молод, и люди могут сказать, что я карьерист! – проговорил Фарфрэ, помолчав.

– Вовсе нет. Я говорю не только от своего имени – вашу кандидатуру называло несколько человек. Вы не откажетесь?

– Мы собирались уехать отсюда, – вмешалась в разговор Люсетта, бросив тревожный взгляд на Фарфрэ.

– Это только так, фантазии, – негромко проговорил Фарфрэ. – Я не откажусь, если этого хочет значительное большинство совета.

– Прекрасно, в таком случае считайте себя избранным. У нас и так уже было слишком много мэров-стариков.

Когда он ушел, Фарфрэ промолвил задумчиво:

– Вот видишь, как нами распоряжаются высшие силы! Мы собираемся делать одно, а делаем другое. Если меня хотят выбрать в мэры, я останусь, а Хенчард пусть бесится, сколько его душе угодно.

С этого вечера Люсетта потеряла спокойствие духа. Не будь она такой опрометчивой, она не поступила бы так, как поступила, случайно встретив Хенчарда дня два-три спустя. Правда, они встретились в рыночной толчее, а в такой обстановке вряд ли кто стал бы обращать внимание на их разговор.

– Майкл, – начала она, – я снова прошу вас, как просила несколько месяцев назад, вернуть мне все мои письма и бумаги, которые у вас остались… если только вы их не уничтожили! Вы должны понять, как важно предать забвению весь тот период на Джерси в интересах всех нас.

– Вот это мне нравится! Я запаковал каждый клочок бумаги, исписанный вами, чтобы отдать вам все у почтовой кареты… но не пришли-то вы!

Она объяснила, что смерть тетки помешала ей выехать в тот день.

– А куда вы девали пакет? – спросила она.

Этого он не может сказать… постарается припомнить. Когда она ушла, он вспомнил, что оставил целую кучу ненужных бумаг в своем сейфе, вделанном в стену его прежнего дома, теперь принадлежащего Фарфрэ. Возможно, что ее письма остались там вместе с другими бумагами.

Лицо Хенчарда исказилось кривой усмешкой. Интересно, открывали уже этот сейф или нет?

В тот самый вечер в Кэстербридже громко зазвонили в колокола, и город наполнился звуками волынок и медных, деревянных и струнных ансамблей, причем ударные инструменты гремели с отчаянной щедростью. Фарфрэ стал мэром – двести которым-то по счету в длинной веренице мэров, составляющих выборную династию, что восходит к временам Карла I, и за прекрасной Люсеттой ухаживал весь город… Да вот только этот червь в бутоне – этот Хенчард… что он мог бы сказать?

А Хенчарду, уже разъяренному ложными слухами о том, что Фарфрэ противился приобретению для него семенной лавочки, теперь преподнесли новость о результатах муниципальных выборов, результатов беспрецедентных (ибо Фарфрэ был человек еще молодой и к тому же шотландец), а потому возбуждавших исключительный интерес. Колокольный звон и музыка, громкая, как труба Тамерлана, невыразимо уязвляли поверженного Хенчарда, и ему казалось, что теперь он вытеснен окончательно.

На следующее утро он, как всегда, отправился на зерновой склад, а около одиннадцати часов Дональд вошел во двор через зеленую калитку, ничем не напоминая человека, отмеченного почетным избранием. Выборы подчеркнули, что он и Хенчард переменились местами теперь уже во всех отношениях, и скромный молодой человек, видимо, чувствовал себя немного неловко; но Хенчард сделал вид, будто все это ничуть его не задело, и Фарфрэ сразу же оцепил по достоинству его поведение.

– Позвольте спросить вас, – начал Хенчард, – насчет одного пакета, который я, должно быть, оставил в бывшем своем сейфе в столовой.

Он подробно описал пакет.

– Если оставили, значит, он и теперь там, – сказал Фарфрэ. – Я еще ни разу не открывал сейфа, потому что сам храню свои бумаги в банке – так спокойнее спится.

– Пакет не особенно нужен… мне, – продолжал Хенчард, – но я все-таки зайду за ним сегодня вечером, если вы ничего не имеете против.

Было уже очень поздно, когда он отправился к Дональду. Он подкрепился грогом – что теперь вошло у него в привычку – и, подходя к дому, сардонически усмехнулся, словно предвкушая некое жестокое удовольствие. Что бы он ни чувствовал, но чувства его еще больше обострились, когда он вошел в этот дом, где еще ни разу не был с тех нор, как перестал владеть им. Дребезжание дверного колокольчика показалось ему голосом знакомого слуги, которого подкупили, чтобы он не впускал в дом бывшего хозяина, а движение открывавшихся дверей возрождало к жизни умершие дни.

Фарфрэ пригласил его в столовую и там сейчас же открыл в стене железный сейф – его, Хенчарда, сейф, сделанный искусным слесарем по его указанию. Вынув из сейфа пакет и еще какие-то бумаги, Фарфрэ извинился, что не отдал их владельцу раньше.

– Не важно, – сухо отозвался Хенчард. – Тут главным образом письма… Да, – продолжал он, усаживаясь и развертывая пачку страстных писем Люсетты, – это они. Вот уж не ожидал, что снова их увижу! Надеюсь, миссис Фарфрэ чувствует себя хорошо после утомительного вчерашнего дня?

– Она немного устала и рано легла спать.

Хенчард снова занялся письмами и с видимым интересом начал их сортировать, а Фарфрэ сел против него, в конце обеденного стола.

– Вы, наверное, не забыли, – продолжал Хенчард, – ту любопытную главу из моей жизни, которую я вам рассказал; вы еще тогда, помните, немного помогли мне? Дело в том, что эти письма связаны с той прискорбной историей. Впрочем, теперь все это, слава богу, в прошлом.

– А что сталось с той бедной женщиной? – спросил Фарфрэ.

– К счастью, она вышла замуж за другого и – удачно, – ответил Хенчард. – Так что упреки, которыми она мне досаждала, теперь уже не терзают моей совести, как могли бы терзать, будь все иначе… Вот послушайте, как пишет разгневанная женщина!

Фарфрэ, желая сделать удовольствие Хенчарду, вежливо приготовился слушать, хотя не испытывал ни малейшего интереса к письмам и с трудом удерживал зевоту.

– «Для меня, – начал читать Хенчард, – в сущности, уже нет будущего. Женщина, которая предалась Вам наперекор всем общепринятым условностям и которая не мыслит себя женой другого, но которая тем не менее Вам не ближе, чем первая встречная, – вот кто я. Я не обвиняю Вас в сознательном намерении причинить мне горе, но Вы – та дверь, через которую горе вошло ко мне. Утешительно думать, что в случае смерти Вашей жены Вы поставите меня на ее место, но… когда это будет? Итак, я осталась ни при чем, отвергнутая своими немногими знакомыми и отвергнутая вами!..»

– Вот как она взялась за меня, – заключил Хенчард. – Исписала целые акры подобными словами, а разве я мог поправить дело?

– Да, – отозвался Фарфрэ рассеянно, – женщины всегда так.

Сказать правду, он очень плохо знал женщин, но, усмотрев некоторое сходство в стиле между излияниями избранной им женщины и письмами той, которую считал чужою, сделал вывод, что Афродита всегда выражает свои мысли подобным образом, в какую бы женщину она ни воплотилась.