Ливонский принц - Андрей Посняков

Помариновав гостюшку денька три, Иоанн Васильевич все ж наконец принял его в малом тронном зале. Без особенного шика, без рынд – по-родственному. Все ж двоюродную племянницу за короля выдавал. Да и король-то был свой, карманный.

Войдя в зал, Магнус низенько поклонился:

– Приветствую тебя, великий государь, и радость свою от лицезрения своего выказываю.

Сей витиеватый стиль государю понравился. Иван Васильевич милостиво кивнул и даже слегка улыбнулся, дланью своею указав на маленькую скамеечку в ногах.

– Присаживайся, Арцымагнус, не стой. Ты ведь яко сыне мне. А теперь и впрямь наконец с тобой породнимся. Как там Ревель? Иные крепости?

– Да, государь, помаленьку воюем, – присев, осторожно отозвался гость. – Правду сказать, Ревель вряд ли скоро возьмем, и малою кровью там не обойдемся, потому как, сам знаешь – шведы.

Иван Васильевич покачал головой:

– Ведаю, ведаю. Это хорошо, что ты все так правдиво рассказываешь. Тако и дальше продолжай, а то ведь знаешь, от моего-то народа правды едва дождешься. Все выпытывать приходится, ох.

Притворно вздохнув, царь посмотрел на гостя столь пристально, словно желая одним взглядом выцарапать все его самые сокровенные тайны. Даже шутливо погрозил желтым, как у заядлых курильщиков, пальцем:

– Про шашни твои с девками ведаю.

Арцыбашев поспешно вскочил и поклонился:

– Прости, государь.

– Ну, да то – пустое, – Иван Васильевич милостиво махнул рукой. – Знамо дело молодое… да и не женат ты еще. А ведь совсем скоро женим тебя, женим! Я в Новагород собираюсь отъехать – сам знаешь, оттель лучше войском в Ливонии управлять, да и, правду сказать, устал я здесь, на Москве. Одно раболепье кругом, словом перемолвиться не с кем. Вот съезжу, вернуся, опосля и за свадебку!

– Так, может, не ждать? – улучив момент, хитро ввернул Леонид. – Чего тебе, великий государь, от важных дел отвлекаться? Может, лучше мы с Машей в Новгород и приедем? Да там и сыграем свадебку!

– А вот это верно, – Иван Васильевич добродушно рассмеялся. – Это ты хорошо придумал, и впрямь – чего здесь, на Москве, сидеть? А в Новгороде да в Ливонии у меня весь цвет, все люди преданнейшие. Недавно Бориску Годунова туда отправил, Ваню Шуйского. Славные люди, а лаются промеж собой, аки псы! Может, на свадьбе твоей и помирятся, ага. Там и Токмаков Иван будет, князь, воевода знатный… ну, да ты его знаешь. Заодно и землицу свою по Волхову-реке посмотришь. Помнишь ведь, обещал?

– Помню, великий государь.

– Это хорошо, что помнишь, – довольно покивал царь. – Жалую я за Машей приданое, не скупясь. Чай, племянница все же, родня.

– Благодарствую, великий государь, благодарствую, – Магнус вновь принялся кланяться.

Иван Васильевич пригладил бороду:

– Опосля благодарить будешь! А пока – поглядишь. Землица справная, с пристанями, с тонями.

Насколько помнил Леонид, тонями в те времена назывались места для рыбной ловли.

– Великий государь! А может, мы с Машей, с благословения твоего, туда пораньше поедем? Землицу поглядим.

Царь расхохотался:

– Ага! Ишь, как землица-то тебе по душе пришлась. Ладно, так и быть, поезжай – провожатых дам. Да и Маше скажу, чтоб в Новгород ехала, засиделась, поди, в Москве, девка. И то сказать: то пляски, то посиделки устроит… Ой! Не буду тебе на супружницу твою будущую наговаривать, ужо потом сам с ней разберешься, ага.

– Разберусь, великий государь. Не изволь сомневаться.

Арцыбашев встретился с Машей в деревянной Успенской церкви, что располагалась недалеко от Неглинки, близ московской усадьбы Старицких. С момента последней встречи помолвленных девушка заметно похорошела, или, как говорили по-местному – заневестилась, и эту красоту ее не скрывал даже ужасный московский макияж, больше напоминавший штукатурку.

Длинный, поверх сарафана, кафтан, накинутый сверху летник с длинными разрезными рукавами, высокая шапка, тугая, с алой лентой, коса. И взгляд – быстрый, обжигающе синий!

Поговорить в церкви не удалось, мешали сопровождавшие княжну какие-то бабки, мамки, няньки и прочие сенные девки, приставленные, вероятно, самим царем. Девушка усердно молилась, искоса поглядывая на вставшего чуть в отделении Магнуса. Дабы не привлекать излишнего внимания, король облачился в русское платье – синий узкий кафтан и поверх него узорчатая однорядка темно-красной персидской камки.

Поговорить не удалось, но на выходе из церкви влюбленные сблизились, и юная княжна незаметно сунула в ладонь суженого записку.

«В пятом часу вечера приходи на усадьбу. Буду ждать. Маша».

Молодой человек присвистнул: в пятом часу вечера – это уже почти ночь по здешним меркам. Что ж, как уж позван…

Так и явился. Все в том же кафтане, в однорядке. Встал на углу, любуясь взметающимися к небу качелями – неподалеку раскинулась ярмарка, шумевшая почти до самой темноты. А сейчас, летом, темнело поздно.

Взлетали качели. Кружили в хороводе молоденькие девушки и парни, дети помладше играли в салочки возле растущих неподалеку березок, первой поросли после недавнего большого пожара. Тусклое золотисто-желтое солнце медленно опускалось к дальнему лесу, садясь среди оранжевых перистых облаков, пронзающих светло-голубое вечернее небо. Рядом в орешнике щебетали жаворонки, за ближним частоколом махала крыльями ветряная мельница, где-то там же блажил-лаял пес. Вот затих, загремел цепью.

Магнус подошел к воротам, постучал. Распахнулась маленькая калиточка, и чья-то тонкая рука потянула гостя внутрь, на усадьбу. Король не сопротивлялся… Только это оказалась не Маша, какая-то другая девушка из простых – сенная. Милое забавное личико, веснушки, рыжая коса…

– Идем, господине, – девушка поклонилась и повела гостя в высокий терем под тесовой крышей.

До терема, однако, не добрались: поднялись на крыльцо да зашли в сени – просторное летнее помещение с широкими лавками и большими, распахнутыми настежь окнами, выходившими в яблоневый сад.

Княжна Старицкая сидела у окна с какой-то книжкой, явно не русской – Арцыбашев еще с порога углядел латинские буквы.

– Ах, вы пришли!

Бросив книгу на лавку, девушка подбежала к гостю… и, покраснев, застыла, как видно устыдясь своего непосредственного порыва, что был бы куда более к лицу простолюдинке, нежели родовитой княжне, родственнице самого государя! И пусть все ее родичи были замешаны в заговоре… голубая кровь есть голубая кровь.

Маша была в длинном приталенном сарафане, ярко-голубом, с мелкими серебряными пуговицами. Белая вышитая сорочка, голые по локоть руки в изящных браслетах, туфли из заморской парчи. Распущенные волосы – Машенька не слишком-то жаловала косы – сдерживал лишь тоненький ремешок. Вообще она казалась несколько исхудавшей, но… Но настолько красивой, что у Арцыбашева невольно захватило дух. Ах, недаром иностранцы в один голос почитали юную княжну Старицкую первой красавицей Москвы!

Точеное лицо, тонкий, чуть вздернутый носик, сияющие синие глаза, лебединая, тронутая золотистым загаром шея, стройные бедра, тугая, манящая грудь… Нет, похудела, да… И волосы… какая изящная стрижка, совсем не московская.

– Ты постриглась, Маша?

– Я занедужила по весне, – девушка улыбнулась. – Думали, уже все – чума. Ан, нет – Господь упас, выкарабкалась. А волосы тогда и подстригли. Лекарь сказал – надо. Такая смешная я тогда сделалась. Как мальчик! Хорошо, вы… ты не видел.

– Мне б понравилось, – восхищенно промолвил король. – Нет, право же, понравилось. Ты мне любая нравишься, в любом виде. Кстати, сарафанчик этот тебе очень-очень идет.

– Ладно про сарафанчики, – жестом отослав служанок, княжна повелительно указала на лавку. – Садись. Давай о деле теперь.

– О деле так о деле, – гость покладисто уселся ряжом с обворожительною хозяйкою. – Государь наконец женит нас!

– Славно!!!

– И венчаться мы будем в Новгороде. Кстати, ты мне про этот город что-то хотела рассказать.

– Хотела… – Машенька вдруг помрачнела лицом. – После нашего разговора… ну, тогда, помнишь?.. Я послала в Новгород Хаврония, верного своего человека. Он доносил мне обо всем, что узнал, но год назад пропал. Я так думаю – умер Хавроний. Чума! А в Новгороде он кое-кого нашел. И не только в Новгороде… я тебе писала.

Княжна во всех подробностях рассказала Магнусу о том, что удалось узнать ее верному человеку, так не вовремя сгинувшему. На Софийской стороне, в Новгороде, на древней Козьмодемьянской улице, близ одноименной церкви святых Козьмы и Демьяна, располагалась приказная изба, куда и поступали все те диковины, коим не находилось достаточно вразумительного объяснения. Именно там, в приказном амбаре, хранилась та самая диковинная колесница с большим стеклянным глазом, о которой Арцыбашеву удалось случайно узнать. Колесницу ту Хавроний видел собственными глазами и даже собирался выкрасть, вернее – купить у местного забулдыги-подьячего, да вот, по всей видимости, не успел. Умер. Или убили – мало ли шильников по Новгороду шаталось? Особенно после учиненного государем погрома. Хотя, а было ли там после погрома кого грабить-то? Как говорилось в известном фильме, «все уже украдено до нас». В смысле ограблено.