Карты на стол (сборник) - Макс Фрай

И умолк, как будто действительно все объяснил.

Но Анджей пока не был готов его расспрашивать. Хватит разговоров. И так весь день провел как во сне, с трудом понимая, где находится, и что, черт побери, происходит. Работать не мог совершенно, одна надежда теперь, что ночь окажется достаточно долгой, и все можно будет наверстать.

– Зато, спорим на что угодно, сегодня тебе не очень скучно, – подмигнул ему немец.

Спорить не имело смысла. Что-что, а скучно не было. Факт.

Сказал:

– Но учти, я не сделал домашнее задание.

– Ты выполнил его еще в прошлый раз, можно сказать, авансом. И теперь я твой вечный должник. Черт знает что такое эти твои записки, контрабандой притащенные из сновидения; обычно люди не запоминают приснившийся текст, а у тебя получилось. Считай, полдела за меня сделал, поставил мне голову на место, обозначил структуру, наметил смысловые узлы, задал интонацию и даже отчасти прояснил контекст. Что же касается предстоящего урока, сегодня к нему готовилась только Марина. Одно занятие, один человек, мы так договорились, не помнишь?

– Не помню. Выходит, не так уж хорошо я понимаю по-немецки.

– Гораздо лучше, чем тебе хотелось бы, – усмехнулся Фабиан Файх. – Просто отвлекся, бывает. А теперь пошли на балкон, пока мой коридор не успел тебе надоесть. А то, чего доброго, не придешь больше. И разобьешь мне сердце.

– Очень рад видеть вас у себя в гостях, – немного чересчур громко, видимо, чтобы его слышала оставшаяся в комнате старуха, сказал Файх, воцарившись в центре балкона. – Отдельно приятно, что все пришли чуть раньше назначенного времени – обычно это показатель высокой заинтересованности в занятиях. Я прошу прощения, что не приготовил для вас ни закусок, ни напитков. На самом деле, я не настолько жадный. Просто не хотел, чтобы возня с посудой отвлекала нас от разговора. Все-таки урок есть урок, и чтобы извлечь из него максимум пользы, следует предельно сосредоточиться. Марина, ты готова рассказывать?

Та вздохнула и покачала кудрявой головой.

– Готова-то я готова. Только боюсь, что мне никто не поверит. Потому что выглядит так, как будто я специально для твоей книжки все выдумала.

– Я поверю, – пообещал Файх. – Хорошо знаю этот эффект. Черт знает что начинает твориться с человеком, как только его жизнь становится частью литературного замысла. Всякая настоящая книга сама себя придумывает, это известный факт.

«Кому, интересно, известный? – проворчал про себя Анджей. – Кто эти знатоки, глаза твои бесстыжие?»

Но вслух ничего не сказал, чтобы не мешать Марине. От смущения и растерянности она сейчас выглядела трогательной, как школьница, даже крупное пышное тело казалось чужим и необязательным, чем-то вроде маминого пальто, надетого из любопытства, чтобы покрутиться перед зеркалом, а потом снять, повесить на место, в шкаф, и забыть.

– Тогда хорошо, – кивнула она. – Так вот, в понедельник, когда мы расстались, я решила пойти домой пешком. Живу я сравнительно недалеко, в Жверинасе. С остановкой на кофе как раз около часа идти, так я рассчитала и сразу сказала себе, что проживу этот час для книжки. Мне так хотелось поскорее поиграть! К тому же, заранее ясно, что дома ничего интересного не случится. Там только незаконченное шитье, которым я пытаюсь зарабатывать, незаконченные картинки, зарабатывать которыми я уже даже не пытаюсь, письма, на которые я не хочу отвечать, и ни одной живой души, кроме попугая, да и тот не мой, знакомые в отпуск уехали, оставили присмотреть. А на улице никогда заранее не знаешь, что может произойти. И даже если ничего особенного, остается человеческое разнообразие и прочая прекрасная фактура. Девушка в зеленой футболке и стоптанных зимних сапожках на босу ногу, мужчина в полосатом костюме с длинной, аккуратно заплетенной косой, автомобиль с нарисованными на дверцах пингвинами, человек, переодевшийся крокодилом ради раздачи рекламных листовок. Я не просто так перечисляю, не для примера. Все это действительно было, пока я сидела в кафе на улице Вильняус и пила беличье латте, есть у них такое в меню, с ореховым сиропом, честно говоря, слишком сладкое для меня, но я просто не могу устоять перед названием. Мама в детстве дразнила меня «белочкой», то ли из-за любимых конфет, то ли конфеты появились уже позже, не помню. Из-за этого я до сих пор люблю все с белками, про белок и для белок, мороженое ем только ореховое и вот кофе этот дурацкий пью, даже свитер с большой рыжей белкой купила себе у Маркса и Спенсера, хотя на моей фигуре это, конечно, душераздирающее зрелище; ничего, дома буду носить, когда одна… Впрочем, свитер с белкой – это не для книги, свитер был в другой раз, простите. А вечером в понедельник – только беличье латте, которое я цедила маленькими глотками, разглядывая людей вокруг и подслушивая разговоры, даже кое-что записывала на память, благо карандаш у меня всегда с собой, а на столе лежала стопка рекламных открыток с чистой оборотной стороной, что, кстати, большая редкость, мне повезло. Мимо как раз прошел мальчик с другом, говорил: «Я – как бог, никто в меня не верит», – и я записала. За соседним столом сидели старушки, и одна рассказывала другой, что ее муж умер от болезни сердца, слишком много пил кофе, несмотря на советы докторов. И она с тех пор тоже пьет много кофе, хотя не очень его любит, просто надеется, что людям, умершим от одной и той же причины, будет легче найти друг друга на небесах… Ох, наверное нет смысла все сейчас пересказывать, я просто отдам тебе открытки, записывала сразу по-немецки, и почерк у меня разборчивый. И знаешь что? Напитки, может быть, и отвлекают внимание, но стакан воды мне сейчас совершенно необходим. Во рту пересохло. Давно столько не говорила. Я сейчас вообще целыми днями молчу.

– Прости, пожалуйста. Вот об этом я, дурак, не подумал.

Файх вышел и вскоре вернулся с несколькими бутылками минеральной воды – по числу присутствующих.

– Интересно, собственно, вот что, – сказала Марина, выдув добрую половину бутылки. – На одной из открыток, которые лежали на столе, кто-то уже писал до меня. И знаете, что там оказалось? «Маринка, мандаринка, красивая картинка, рыбка сардинка, от трусов резинка, в попе машинка».

Стишок Марина произнесла по-русски, и это было так неожиданно и так глупо, что Анджей, учивший когда-то русский язык за компанию с еще несколькими славянскими, сложился пополам от хохота. Мальчишка Эрик тоже смеялся, Габия тихонько, очень по-девчоночьи хихикнула, прикрыв рот рукой, длинный Даниэль растерянно моргал, явно не веря собственным ушам – ничего удивительного, добрая половина уроженцев Вильнюса билингвы, а остальные просто более-менее понимают друг друга, даже не задумываясь, как у них это получается. И только немец озадаченно качал головой, глядя на их веселье. Стали ему переводить, недружным хором, вразнобой, и немецкий вариант звучал так нелепо, что развеселился даже сдержанный Даниэль, а Марина вытирала текущие по щекам слезы, повторяя то по-русски, то по-немецки: «От трусов резинка»! «В попе машинка»!

– Так меня дразнил Мишка, – успокоившись, объяснила она. – Вот именно этими словами. А я делала вид, что немножко обижаюсь, так было смешнее.

– Друг детства?

– Можно и так сказать. Только дружат в детстве обычно с ровесниками, а Мишка был гораздо младше. Ему восемь, мне почти тринадцать – не очень-то похоже на дружбу. Просто сын наших соседей. Он болел, я так толком и не знаю, чем именно, при детях такие вещи обычно не обсуждают. Лежал почти все время в кровати, редко-редко вставал, хотя ходить, вообще-то, мог. Я его навещала. Соседка изредка просила нас посидеть с Мишкой, когда ей надо было уйти, и мама отправляла меня. Потом я стала ходить к ним сама, потому что Мишку было жалко. К тому же, мне понравилось с ним болтать. Мишка был потрясающий. Слышали бы вы, как он врал! То есть, фантазировал. То рассказывал, что он принц с далекой звезды, потерявшийся во время королевской прогулки по неизвестным планетам, которые у него дома такое же обычное дело, как у нас поездки на дачу. То сочинял, будто он дракон-оборотень, но превращаться умеет только по ночам, поэтому прямо сейчас не может показать. То к нему в окно лез американский шпион, а Мишка его напугал, да так, что бедняга шпион свалился на землю с пятого этажа, и если бы милиционеры узнали, кто так ловко победил врага, обязательно дали бы Мишке орден. Но они, увы, даже не догадываются! Мишка врал вдохновенно и талантливо, для своего возраста так вообще гениально. Я слушала-слушала, а потом и сама втянулась. В смысле, начала сочинять. Я была старше и знала побольше, поэтому теперь уже Мишка слушал меня с открытым ртом: про летучих мышей, которые превращаются в ласточек, вьют гнезда на окнах, чтобы жить поближе к людям и пить из них кровь по ночам, про дворцы, построенные на дне моря медузами, на такой большой глубине, что туда даже подводные лодки не доплывают, про джиннов из арабских пустынь, которые иногда забредают в наши края и живут в батареях центрального отопления, потому что во всех остальных местах им слишком холодно. Еще никогда в жизни никто не внимал мне, затаив дыхание, а Мишка вечно просил: «Еще, еще», – и это подняло его в моих глазах на недосягаемую высоту. Подружки-ровесницы были забыты, каждый день после школы я шла к Мишке с очередной порцией баек. Его родители считали меня ангелом, да и собственные глазам не верили – откуда вдруг столько доброты у их дочки-эгоистки? А мне было интересно, вот и все.