Избранник Ада - Николай Норд

Завидев меня, Валюха, сдвинула халат, прикрыв свои надутые прелести от восторженного взгляда старого ловеласа. Тот, поняв, что кина больше не будет, заполучил свой пузырь и поплелся к выходу шаркающей походкой, задумчиво шевеля папироской во рту, видимо воображая захватывающие сцены, которые бы он мог проделать с Валюхой у себя на сеновале, будь он лет, этак, на двадцать моложе.

Сделав вид, что тоже пришел за покупкой, я подошел к прилавку.

– Что вам угодно-с, молодой человек? – спросила Валюха таким тоном, будто увидела меня впервые и довольно громко, поскольку странный шум с улицы пробирал с потрохами и весь магазин.

– Да мне бы сигарет пачку – «Честерфилд», – ответил я тоже громко, чуть ли не крича, вспомнив название иностранных сигарет, которыми меня угощал Моиз, когда мы с ним разговаривали в гостинице.

– Чо-чо? С каким фильтром? – переспросила Валюха то ли из-за этого наружного гула, то ли по непонятке, и мотнула головой, многозначительно посмотрев куда-то мне за спину.

Я понял, что она сигналила пивнице. И, в самом деле, та тут же скрылась в подсобке.

– Слушай, Миколка, там чо на улице-то творится, самолет что ли падает, – спросила меня Валюха с тревогой в голосе и оглядывая мою попачканную одежду.

В это время наружный шум внезапно оборвался, и я не успел ей ничего объяснить, как Валюха, по инерции громко, задала мне новый вопрос, который в наступившей тишине произвел впечатление грома среди ясного неба.

– Чо так рано-то, Миколка, невтерпеж что ли?

Уловив свой промах, Валюха продолжила говорить уже просто громким шепотом, улыбаясь самым нежнейшим образом и томно глядя на меня маленькими глазками в голубой поволоке:

– Так у нас обед будет только через двадцать минут. – Ты в магазине-то не трись, не вызывай лишних подозрений. Ступай на улку, в два часа напарница с грузчиком домой обедать пойдут, ты тогда к служебному входу и подходи, я открою. Ладно? Ну, все, иди уж. У-ух! – с этим уханьем, который захлестывал прилив нежности, Валюха протянула свою ручищу и, ухватив меня за щеки, словно малого ребенка, легонько, как ей казалось, потрясла меня за подбородок, слегка подтолкнув к выходу.

Впечатление было такое, будто мое лицо зажали между двумя корпусами включенных отбойный молотков, отчего на короткий период времени у меня помутилось сознание. Когда же я очухался, то обнаружил себя уже выходящим из магазина, и напоследок успел услышать за спиной Валюхин певучий голос:

– Э-эх, конфеточка ты моя, мишка ты мой косолапенький, сладенький…

Я снова попал под говняный дождик и ринулся под ближайший, еще не успевший полностью облететь, тополь. Экскременты, в некотором количестве, все ж пробивали и его поредевшую крону, одно только было утешение: воронья стая заканчивала свой пролет над Буграми – уже исчезла живая воронка над Васиным домом, и оставался виден только край поредевшей тучи, из-под которого засияли лучи солнца.

Потомившись под тополем еще пару минут и опасаясь, как бы раньше времени не открылся служебный вход в магазин, что находился как раз напротив меня, я вышел на дорогу. Одиночные вороны все еще летели надо мной вслед стае, но, как бомбардировщики, они уже не были опасны.

Домой, по загаженной цветными экскрементами дороге, я поплелся пешком, ибо был, в буквальном смысле, обосран с головы до ног, и не мог воспользоваться общественным транспортом, чтобы не испачкать других пассажиров. Почистить себя, в данный момент, я тоже не решался, дабы не размазать говно по одежде – надо было дождаться, когда оно подсохнет. Даже, если бы я снял пальто и, вывернув его наизнанку, понес в руках, все равно бы в транспорте от меня шарахались, как от прокаженного, поелику голова моя была похожа, хоть и на праздничный с виду, но, все же, вонючий торт.

Несмотря на выполненную свою задачу по до́быче Чертовой мочи, чувствовал я себя, почему-то, прескверно…

Возможно оттого, что это воронье обгадило мне не только пальто, но и, казалась, саму душу. Но, может быть, и не поэтому…

Глава XIV Люцифуг Рофокаль – король мира

…Итак, в десятом часу вечера, в пятницу тринадцатого октября, я начал подготовку к вызову Дьявола и первым делом выставил на свой рабочий стол пузырек с козлиной мочой.

Но для начала, чтобы было понятно, как развивались события в эту ночь, я опишу свою комнату, где производилось столь примечательное действо.

Она была отдельной, и вход в нее лежал через дверь из другой комнаты – общей, поскольку квартира наша состояла из двух смежных комнат. При входе, справа от двери располагалось окно, к которому впритык стоял двухтумбовый стол из светлого дерева с черным бархатным верхом. Здесь я занимался. На столе располагалась чернильница из серого, с белыми прожилками, мрамора и с полочками под перьевые ручки. Эта чернильница стояла на столе скорее для украшения, чем для дела. Уже много лет я не пользовался ею: сначала, еще в старших классах школы, я перешел на чернильные же авторучки, а затем появились шариковые, и я стал пользоваться ими. Поэтому бачок для заливки чернил был пуст и чисто вымыт, но на полочке чернильницы лежала деревянная школьная ручка с металлическим пером – эта ручка мне сегодня тоже понадобится.

Еще на столе была такая же мраморная пепельница, а также бронзовая зажигалка, инкрустированная в подставку, выполненную из лакированного дерева. Напротив стола стоял стул с сидением из коричневого кожзама, а слева от стола – находилась четырехногая подставка, с радиоприемником «Чайка» на ней и настольными часами в деревянном корпусе. Далее, напротив входной двери и чуть левее – у стены, располагался старинный румынский дубовый шифоньер, с большим зеркалом, занимавшим полностью одну из его дверок. Еще левее, вдоль стены противоположенной окну, стояла моя кровать из бука, тоже румынская и темно-коричневой полировки. К изголовью кровати, примыкая к стене, в которой располагалась дверь в комнату, гнездилась, такого же цвета и полировки, прикроватная тумбочка с ночником – мерцающей под живой огонь лампочке, вставленной в бронзовый канделябр.

Для начала я сделал пантакль. На черной тряпице, размером с развернутую газету «Правда», я начертил мелом пятиконечную звезду, точно такую же, какую я видел и на золотом медальоне в шкатулке Софьи – «Печать Мендеса», которую заключил в тороид. В самой звезде изобразил козлячью бородатую и ушастую мордень самого Бафомета – князя Ада. Внутри центрального круга, в межлучьях пентаграммы – в промежутке между рогами и ушами Бафомета – я написал латинскими буквами имя SAMAEL – Ангел Смерти или, по другой версии, Ангел Загробного Суда, то есть сам Сатана. А на противоположенной стороне Печати Мендеса – словом, перепрыгивающим через козлиную бороду имя – LILITH – имя первой жены Адама, отвергнутой им.