НЕ МОЯ ВОЙНА - Вячеслав Миронов

— Витя, на хрен тебе комбат, кончай его, — орал я сзади, обливаясь потом и воротя нос от запаха, который исходил от жирного, давно немытого пьяного тела Нуриева.

— Подожди, Олег, он у нас живым щитом будет, когда прорываться будем. Но запомни — он мой. За Аиду. Понял?

— Понял.

— Жаль, Мудака нет рядом. А то бы комплект был полный!

Вышли мы через заднюю дверь школы, там уже подгазовывая стояла БМП, из люка механика-водителя торчала Володина голова.

— Мужики, быстрее! Нафиг эта свинья вам сдалась? Сейф хоть взяли?

— Взяли. Олег корячится с ним.

Дверь десанта распахнута, оттуда люди подают руки, принимают жирное, мягкое, склизкое от пота тело комбата. Потом мы залезли на броню, там тоже были люди, они помогли нам подняться наверх.

— Поехали, Вовка, поехали! — заорал Сашка.

Взревел мотор, машина дернулась так, что чуть не скинула нас наземь. И тут же началась стрельба. Не хотели армяне, чтобы мы уехали на БМП. Пешком — пожалуйста, а вот на бронемашине — нет.

Володя гнал как сумасшедший, но никто его не одергивал, нас мотало по броне, на каждом повороте казалось, что слетим с брони. Приходилось цепляться за все выступающие части на металле. Пару раз нас обстреляли, но никого не зацепило, пока Бог или Аллах, как его там, был на нашей стороне.

Вырвались из деревни, бешеная гонка продолжалась еще минут пятнадцать. Погони не было. Володя сбросил скорость. Можно было перевести дух. Пальцы болели, зад был отбит. По спине струился пот, во рту пересохло.

— Как ты, Витек?

— Штаны полные страха и пота, руки уже ничего не чувствуют.

— Что, салабоны, прокатились? — раздался веселый голос Сашки. — На, держи!

Он протянул флягу. Я сделал пару небольших глотков и передал Виктору, от возбуждения даже не почувствовал вкус спиртного, прокатилась как вода. Прикрываясь от ветра, прикурил.

Через час добрались до Шаумяновска. Там в предрассветной поре нас остановил часовой, не хотел пускать, мы не знали пароля. Ополченцы пару раз двинули ему по морде, и мы поехали дальше. Сзади раздалась автоматная очередь в воздух. Гарнизон переполошился. Стали выбегать полуодетые, сонные воины ислама, они размахивали оружием, что-то громко, гортанно кричали. Появился их командир. Пришлось долго и нудно объясняться. Он был возмущен тем, что мы проехали мимо его часового. Грозился доложить Гусейнову. Видимо, все командиры батальонов в гусейновкой армии непроходимо тупы, глупы и заносчивы. Он также сообщил, что мы придаемся его подразделению, вместе с БМП. Мы его послали во все дальние края нашей необъятной Родины.

Про наш разгром он ничего не слышал, и не торопился спешить на помощь людям, попавшим в беду. Плевать ему было на соседний батальон. С такой взаимовыручкой они много навоюют! Он даже не поинтересовался судьбой комбата. А мы скромно умолчали, что Нуриев с нами.

Вокруг нас стояли наши ополченцы, они слушали весь разговор, и когда поняли, что никто не спешит на помощь их товарищам, обступили комбата и стали его уговаривать. Но тот лишь высокомерно кривил губы, не говоря ни слова, видимо, это было ниже его достоинства.

Тут подошел мужик славянской внешности, в добротном камуфляже с полковничьими погонами. Представился: представитель министерства обороны Азербайджана полковник Рыбников.

Оказывается, с Володей они уже встречались, но пришлось ему еще раз пересказывать, как мы драпали от армян, не преминули акцентировать внимание на том, что если бы батальон был в полном составе, то ничего подобного не произошло.

Тот покивал головой, приказал, чтобы нас определили на постой. Докладывать в Минобороны он не стал, не было связи.

Мы подогнали БМП к выделенному нам дому. Полуразвалившееся строение, без крыши, без окон и дверей. Все выбито, внутри все разграблено. Обычная картина. Притащили Нуриева и сейф.

Комбат начал приходить в себя и попытался командовать. Чтобы не было суеты, мы его быстренько связали, в рот засунули какую-то тряпку. Вошел Володя, он нес кувалду. Примерился, крякнул и ударил по сейфу. Краска облетела с дверцы, на поверхности металла образовалась небольшая вмятина. Грохот был такой, что могла сбежаться вся деревня.

— Идиот! — зашипел я на него. — Сейчас все сюда сбегутся, заодно эту свинью увидят. Тише.

— Как тише сейф ломать? Сам бери и колоти! — Володя обиделся.

— Как-как! В карманах у этого шахида пошарь, может там ключ лежит.

Витька склонился над комбатом, тот засучил ногами. Витек мгновенно схватил автомат, приставил ствол к комбатовской голове. Тот сразу затих.

— Не искушай! Я все равно тебя убью, за Аиду, за Мишку, за все наши унижения, и за то, что свой батальон потерял. Вопрос времени, но если будешь дергаться, сучий потрох, то я это сделаю сейчас. Ну, дернись, прошу, дай мне только повод размазать по комнате жир из твоей тупой башки!

— Витя. Тихо, успеем. Смотри в карманах, ищи ключ.

— Есть! — Витя протянул ключ Сашке.

Тот открыл сейф. Дверца скрипнула. Саня начал доставать бумаги.

— Так, Володя, держи свой пакет. Смотри, все на месте?

— Вроде все, — Володя бегло просмотрел бумаги.

— Олег, Витя, это ваше. Это мои. Тоже все на месте. А это Мишки. Тоже заберем. А это что? Мужики! Доллары! Круто! Берем! Разделим!

При этих словах комбат снова начал сучить ногами и что-то мычать. Виктор обернулся и посмотрел на него очень выразительно, после этого Нуриев снова затих.

— Во народ! На краю могилы, а еще думает о деньгах. Ты что, дядя, с собой их, что ли, возьмешь? О Боге думай лучше, да о загубленных тобой жизнях, на том свете все тебе припомнится, — Володя даже нагнулся, чтобы сказать все это Нуриеву тихим голосом. У последнего глаза расширились, в них была мольба.

— Что там еще? — Витя прикурил.

— Чистые командировочные, печать, какие-то инструкции на азербайджанском, рабочая карта.

— Командировочные и печать забирай, а все остальное сожжем, сделаем из командирского сейфа печку, надо же нам греться и жрать готовить на чем-то.

Все на месте. Правда, военно-перевозочные требования устарели, срок командировочного предписания тоже истек, но все это поправимо.

Тут же опрокинули сейф и подожгли все бумаги, которые там были, огонь весело разгорался, мы же пустили Сашкину флягу по кругу, делая мелкие глотки, вместо закуски затягивались сигаретами.

В дверном проеме показался ополченец из наших. Азербайджанец.

— Господа командиры, выйдите, пожалуйста, мы говорить с вами будем.

Часть двадцатая

Мы вышли. Вот и все наше войско. Двенадцать человек, не густо, да нас четверо, плюс свинообразный комбат.

— Равняйсь, смирно! — тот самый ополченец начал командовать.

— Тихо, киши, тихо. Нет больше батальона, и мы у вас никогда не были командирами. Так что не напрягайтесь.

— Чего хотели, мужики?

— Господа офицеры, мы тут все решили, что комбат — предатель…

— Долго же вы соображали! — не выдержав, перебил говорившего Виктор.

— Мы решили, мы его расстреляем! — закончил свою мысль ополченец. — Отдайте нам его, мы его расстреляем, если не отдадите, то силой заберем, и все равно убьем! — голос его был жестким.

— Ага, мужики, а потом всей толпой в тюрьму. Так, что ли?

— Нэт! Мы написали бумагу, что он предатель, все ее подписали, показали местному комбату.

— А тот что?

— Ничего. Сказал, что это наше дело, и вмешиваться он не будет.

— Приятная компания, нечего сказать! — я присвистнул от удивления.

— Вы же сами хотите его убить! Так давайте это сделаем вместе! — выкрикнул из строя кто из молокан.

— Комбат — мой! — голос Виктора звенел от напряжения. — Он Аиду убил, сейчас тут только Мудаева не хватает!

— С тебя муллы хватит, мы тебя не предали, а комбата убьем вместе. А вот если бы начальник штаба был бы здесь, то мы его бы тоже убили! — ополченец был непреклонен.

Мы были не против, и пока ополченцы ходили за комбатом, нам показали бумагу, на которой было изложен приговор. Все как положено. Сначала шла обвинительная часть, затем вывод и приговор. И 12 подписей.

Вывели Нуриева. Он не знал, куда его ведут, и поэтому был спокоен, а, завидев нас, даже начал что-то орать на азербайджанском. Видимо приказывал нас схватить. Повели его к стене. Он все еще ничего не понял. Все молчали, и лица у всех были суровые.

Начали зачитывать приговор. Нуриев растеряно смотрел в глаза своих солдат, заглядывал в глаза, ища сочувствия, но не находил его там. Потом упал на колени и протягивал руки, что-то говорил, умолял не убивать его. Молча подошли двое ополченцев, подняли его с колен, вновь прислонили к стене.

Он заплакал. Жирные губы тряслись, сопли и слюни тянулись и капали на грудь. Он снова медленно опустился на колени, протянул вперед руки, продолжал плакать.