Должность во Вселенной - Владимир Савченко

И теперь им открылся противоположный путь познания, от большого к малому. И начинался он с такого Большого, что в нем даже Галактики — и не мгновенные, видимые нами обычно пространственные образы их, а Галактики-события во всей их богатой многомиллиарднолетней жизни — чиркают по пространству, как спички по коробку. Исследователи находились в самом начале, до подробностей предстояло долго добираться; однако для них сейчас стало различимым неразличимое, обозримым необозримое — мировой процесс в целом. И ясно стало, что именно в нем, в Большом и Едином, а не в мелких причинно-следственных цепочках с многими «потому что» и «так как», — заключена главная простая причина Бытия всего, от миров до людей и до атомов. Настолько главная и настолько простая, что постигалась она более чувством ошеломляющего откровения, перехватом дыхания и мурашками по коже, нежели умом, в словах-понятиях.

Но и постигать MB только подсознанием, чувствами, ноздрей — без рационального мышления — Варфоломей Дормидонтович тоже не был согласен; без этого он не чувствовал бы себя человеком. «Обычно для нас объекты Вселенной, от астероидов и планет до Галактик… — подступался он мыслью, — ну, вроде как для дикаря, нашедшего будильник, его детали: шестеренки, зубчики, оси, пружинки. К чему они? Часы стоят — ничего не поймешь. Тряхнул — пошли. Время дикарь все равно определить не сумеет, но все-таки поймет, что перед ним цельный механизм. Так и мы. Впервые увидели, что Вселенная реально четырехмерна, время ее — поток материи, и главное в нем — не тела, а события. Всплески и круговерти времени…»

Однако и в рациональном выражении новые знания из MB оказывались настолько выше, значительней всего, что астрофизик Любарский знал прежде (да и еще вдалбливал это другим), что… короче, пренебрежением прошлой жизнью и нормальным устройством в нынешней Варфоломей Дормидонтович как бы отмежевывался от прежнего себя. Монахи в подобных случаях меняют имя; но в миру, из-за милиции и прописки, это не так просто.

Вернулись на предельную высоту. Над головами, над кабиной набирал масштабы и накал объемный Вселенский шторм: голубое клубление, волнение, вихрение. Взгляд с трудом проникал за внешние его колыхания, они застили яркую область в глубине, откуда все и распространялось. Корнев включил буровский преобразователь. Экраны — вереницей слева направо — дали картины Шторма в ближнем ультрафиолете, в дальнем, в мягких и средних рентгеновских лучах. Образы были скупее, но отчетливее, выделялось самое выразительное: огненно переливающиеся вихревые воронки, искрящиеся эллиптические кольца с зыбкими сферами внутри, древовидно растекающиеся или наоборот, стекающиеся — с турбулентным кипением внутри — многоцветно светящиеся потоки.

— Виктор Федорович Буров был прав, — сказал Любарский, — видимые глазу клубы и волны ничто, волнение почти пустого пространства, разреженного газа — чуть теплее абсолютного нуля. Вещественные скопления светят нам в жестком ультрафиолете, а то и в рентгене.

— Уже есть что-то? — спросил Пец. Астрофизик приложился к окуляру телескопа, повертел ручками поиска. Но нет, в рефлекторе все забивал голубой туман.

— Рано еще, Валерьян Вениаминович.

Корнев тем временем запустил свето-звуковой преобразователь Бурова. Из четырех динамиков, расположенных с расчетом на стереоэффект, на них сверху хлынула «музыка сфер»: плеск и рокот, перекатывающиеся над головами вместе с волнами яркости, неровное шипение, гулы, какие-то короткие трески… Теперь полностью, для глаз и ушей, бушевал в Меняющейся Вселенной творящий миры Шторм.

Фаза «мерцаний» и в этом цикле близилась к максимуму выразительности: пространство очистилось от тумана, вихри и комковатые всплески разделились большими полями темноты; сами стали компактнее и ярче. Некоторые вихрики Дыхание Ядра вышвыривало к нижнему краю, сюда, к ним: они стремительно нарастали в размерах, в динамиках все покрывал звук, похожий на вой пикирующего самолета. Когда же в галактической круговерти возникали слепящие яркие игольчатые штрихи, то в динамиках от них слышались множественные «пи-у!.. пи-у!..» скрипичных тонов. Так звучали звезды.

И чем ближе подступал Цикл миропроявления к своей выразительной кульминации, тем явственнее в динамиках хаотические шумы и рокот-грохот оттесняла — даже вытесняла — какая-то немыслимо сложная, для тысяч симфонических оркестров сразу, тонкая и прекрасная музыка.

Опять у Варфоломея Дормидонтовича немели щеки, гуляли по коже мурашки, а губы сами шептали:

— «…Моих ушей коснулся он — и их наполнил шум и звон. И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье…» Вот оно — неба-то содроганье! Ай да Пушкин, ай сукин сын, молодец — еще в те времена проник!.. Потому что нет во Вселенной ни радиоГалактик, ни зримых, ни звезд, ни планет — то есть наличествуют и они, но как детали, мелкие подробности. А главное — движения-действия Единого. В нем гармония — и познание ее, когда удается прикоснуться. Чаще это дается поэтам и композиторам — но вот и я «внял неба содроганье». Хорошо!

Первым не выдержал Пец.

— Э, нет, — сказал он, — так работать нельзя. Александр Иванович, выключите, пожалуйста.

Корнев щелкнул тумблером преобразователя Бурова. Мир онемел — и будто несколько отдалился от кабины.

— Все это эффектно и впечатляет, — сухо продолжал директор, — но двигаться в эту сторону, полагаю, не стоит. И без «музыки сфер» обстановка располагает к самогипнозу и обалдению. Мы академические исследователи, давайте помнить об этом. Наука под ритмы и завывания не делается. Давайте выполнять намеченную программу наблюдений. Пункт первый — поиск объектов для съемки. Приступайте, пожалуйста.

У Любарского нашлось бы что возразить Пецу в защиту эмоций, познания мира посредством их — поэтического, художественного, музыкального. Да и Корневу не понравилось распоряжение директора. Но было не до споров: обстановка близка к боевой, Пец — командир.

— Есть, капитан! — только и выразил свое отношение Александр Иванович, включил систему слежения.

Варфоломей же Дормидонтович и вовсе без слов влип в окуляр телескопа: теперь он был глаз высшей квалификации. Работа пошла. Главный инженер по экранам рентгеновского диапазона обнаруживал перспективные «мерцания», подгонял к ним перекрестие искателя; моторчики привода, завывая на повышенных оборотах, поворачивали белый ствол телескопа с пришпиленным к нему астрофизиком, пока тот не произносил: «Нет, не то. Далеко, неразборчиво. Ищите еще!» Кабину слегка покачивало. Корнев нашаривал в ядре новое ближнее «мерцание».