Дело чести - Джеймс Олдридж

— Хэлло, — сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.

— Вы обедали? — спросила г-жа Стангу.

Она познакомила его с гостями.

— Спасибо, обедал, — ответил Квейль.

Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки прыгнула большая кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то по-гречески. Квейль осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за стеной содрогается от громовых ударов. Но так как рано или поздно надо было заговорить об истинной цели его посещения, он сказал:

— Елена, я хотел спросить…

— Да?

— Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить, не поедете ли и вы. Он сказал, что если вы завтра придете к нему в двенадцать в гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно знать мнение родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения…

Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.

Наступило молчание.

— Пойдем пройдемся, — сказала Елена и встала.

Они вышли вдвоем на темную улицу. Он чувствовал, что совершил неловкость.

— Вышло неудачно, — сказал он, когда дверь за ними закрылась.

— Нисколько, — ответила она.

— Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.

— Ты думаешь?

— Да. Думаю, что так.

— Я не думаю, что смогу уехать, — начала она нерешительно, но сейчас же овладела собой.

— О господи!

— Не сердись.

— Я не сержусь. Я только думаю, что же это за чертовщина. Я хочу сказать — все, что тут творится…

— Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.

— Понимаю. Так и так радости мало.

— Ничего не поделаешь.

Елена опять заговорила на том чуждо звучащем, педантичном английском языке, на котором говорила во время их первой встречи.

— Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью. Думаю, что и отцу будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.

— Астариса убили на фронте, — неожиданно сказала она.

— Какое несчастье! — ответил Квейль. — Но, боже мой, что же тут поделаешь?

— Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.

— Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, — возразил он.

— Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.

— Это дело привычки.

— И не могу оставить мать, — закончила она. — Что, если что-нибудь случится с отцом?

Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее к себе, как делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе, и почувствовал ее груди, твердые и упругие под блузкой.

— Я ничего не знаю, — сказал он. — Только не могу расстаться с тобой. Вот все, что я знаю.

— Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.

— Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна ехать.

— Не могу.

Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться на силу обстоятельств.

— Пора домой, — сказала она.

Они молча вернулись.

Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор об отъезде Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.

— Мы не хотим тебя стеснять, — наконец произнес отец.

— Не будем об этом говорить, — сказала Елена по-английски.

— Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.

— Я уеду, и придут немцы. Я окажусь по ту сторону, а война будет продолжаться. Она не скоро кончится.

— Мы в лучшем положении, чем многие.

Квейль понял, что им нужно потолковать об этом по-гречески, не затрудняясь в выборе слов. Он встал.

— Я пойду, — сказал он.

Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и гладкую кожу, и морщины на лбу.

— Простите меня, — сказал он. Она только улыбнулась в ответ. — До свидания, — повернулся он к остальным.

Хозяин проводил Квейля до выхода.

— Не волнуйтесь, мы это уладим, — сказал он ему.

— Спокойной ночи, — ответил Квейль.

Елена дошла с ним до автобусной остановки.

— Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, — сказала она.

— Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.

— Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.

— Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.

— Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.

— Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.

— Хорошо, Джон. Хорошо.

Подошел автобус.

— До свидания, — сказал Квейль.

Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и все, что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус. Проходя по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз увидел, как она стоит в темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.

29

Когда автобус остановился на площади, Квейль решил выйти. Ему хотелось еще раз поговорить с Лоусоном насчет Елены. Водитель открыл дверь. Квейль был единственный пассажир в этом просторном, выкрашенном в защитный цвет, расшатанном автобусе. Когда он выходил, водитель слегка коснулся его плеча и спросил:

— Инглизи?

— Да, — ответил Квейль.

— К несчастью, мы побиты.

— К несчастью, да.

— Потом опять? — продолжал шофер.

— Что?

— Потом опять придем, — пояснил он, и Квейль понял его.

— Да, — сказал он. — Спокойной ночи.

— Прощайте, инглизи, — сказал водитель, закрывая дверь.

У «Максима» опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась. Сирена загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали только огни эстрадной рампы. Высокий малый с крылышками на груди играл что-то бравурное на рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал свое дело: пальцы его сами находили нужные клавиши, и находили их безошибочно, потому что он был слишком пьян, чтобы следить за собой и испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли все помещение, но никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы и приветствовали состязающихся громкими криками.

— Квейль! — воскликнул один из забавлявшихся, когда он вошел. — Иди сюда. Присоединяйся.

— Нет, спасибо, — ответил Квейль и пошел искать Лоусона.

У стойки сидел Хикки.

— Нашел? — спросил Хикки.

— Да, — ответил Квейль.

Хикки слегка размяк под расслабляющим действием алкоголя.

— Как ты ее вывезешь?

— Она не хочет ехать.

— Знаешь, Джон, всякий раз, как я на нее гляжу, она кажется мне совсем не похожей на других; у нее какое-то особенное лицо.

— Да, — подтвердил Квейль.

Хикки спросил, что он будет пить, но Квейль ответил, что ищет Лоусона; Хикки сказал, что Лоусон ушел по какому-то делу и придет позже. Тогда Квейль сказал, что выпьет пива, но Хикки заказал для него виски и с неумолимой настойчивостью заставил выпить.

— Погляди на этих сумасшедших, — сказал Хикки устало.

— Немного пересаливают.

— Ни черта! — возразил Хикки. — Ты слишком строг, Джон. Ребята хорошие. Ведь они очень долго сидят без дела. Нет самолетов. Ни одного самолета на всю их братию.

— Просто вы распустились, — возразил Квейль.

— Распустились… Действительно! Нет, это ты отстал за время отсутствия.

— Возможно, — согласился Квейль.

Он решил не спорить, видя, что Хикки утомлен и все такое…

— Да, отстал. Если б ты участвовал в переделке, в которой мы потеряли Констэнса… На другой день после нашего последнего вылета мы перебрались прямо сюда. И вот через несколько дней налетают немцы, а нас только четверо. Знаешь, мы нарвались на целую сотню «Мессершмиттов». Если б ты только видел! Мы решили рискнуть: не отступать же перед этими ублюдками. И мы сбили четырех на своих «Гладиаторах». С полдюжины их нависло бедняге Констэнсу на хвост. Он стал увертываться, но они окружили его. Нас всех окружили, и всякий раз, как я пытался оказать ему помощь, они меня сковывали… Словно игра в кошки-мышки. И Констэнс перекувырнулся и рассыпался.

— А что было с Синглтоном и Мони?

Эти двое оставались в Афинах с Кроутером.

— Погибли в одном и том же бою. Мы сопровождали бомбардировщики на «Харрикейнах». Все перемешалось. Я даже не знаю, что с ними произошло. Не видел их. Один из наших летчиков писал в рапорте, что видел, как они оба рухнули, охваченные пламенем. Это было в тот день, когда мы потеряли все «Бленхеймы». Просто вылетели и не вернулись. Ты помнишь Дэвиса из двести одиннадцатой?

— Конечно.