Святая тайна - Майкл Бирнс

Правым плечом Берсеи ударился о стену, его развернуло на ходу, и он едва не упал. На мгновение остановившись, чтобы удержать равновесие, Джованни возобновил движение, чуть отклоняясь от стены. Хватая ртом воздух и задыхаясь, выбросил руки вправо и ощупал стены в поисках прохода, моля Бога: только бы не тупик! Ничего — только пустые ниши локулей. Мелькнула мысль: а может, спрятаться в одну из них? Нет, учащенное дыхание непременно выдаст его. Он развернулся на сто восемьдесят градусов и сделал шаг к другой стене. Снова камень.

«Господи Боже, помоги мне!»

Пробираясь ощупью вдоль стены, Берсеи свернул направо, и тут под руками его оказалась пустота. Проход не обрывался тупиком, он лишь делал резкий поворот влево.

Стоило Берсеи свернуть за угол, как он готов был поклясться, что заметил отдаленный свет, напоминавший одинокую звезду в ночном небе. И тут же услышал равномерный топот ног бегущего Конти — с каждой секундой он становился все громче.

Берсеи опрометью кинулся в темноту, положившись только на веру, что вновь не врежется в стену. Через несколько секунд ноги его вдруг зацепили что-то на полу, и он со всего маху полетел на какие-то банки из-под краски, ударившись головой о металлический ящик.

Глаза полоснуло ослепляющим светом, и острая боль расколола череп. Берсеи яростно выругался, решив, что вспышка света — результат ушиба головы. Однако, открыв глаза, он понял, что смотрит прямо на включенную лампу рабочего освещения. Проморгавшись, он разглядел, что находится в той части туннеля, где все еще проводились реставрационные работы. Инструменты, кисти и банки были разбросаны по всему проходу. Толстый кабель обвил лодыжки, и, падая, Берсеи включил освещение. Он отбросил в сторону банки, вскочил на ноги, едва обратив внимание на великолепные фрески, которые восстанавливали реставраторы.

Шаги за спиной участились — они были совсем близко.

Ящик с инструментами, в который он врезался, лежал раскрытым, а сверху торчала ручка плотницкого молотка. Берсеи схватил его и побежал.

Конти свернул за угол — отсюда в туннель струился загадочный свет. У него начала немного кружиться голова, не от бега, а от раздражающе едкого воздуха, наполнявшего легкие. Сбавив ход, чтобы пробраться через наваленные на пол инструменты, он ударил по светильнику и расколотил его.

Проход впереди разбегался в трех направлениях. Устремившись в средний коридор, он помедлил, пытаясь справиться с одышкой, и прислушался.

Конти направил луч фонаря вперед, перед собой. Там, похоже, тупик. Затем повернул направо и направил фонарь вдоль этого коридора, плавно изгибавшегося и исчезавшего в темноте. Левый туннель так же плавно поворачивал.

Он вновь прислушался. Тишина. Наконец он решился и сделал выбор.

Грэм Бартон сидел в тесной камере полицейского участка Сиона, уперев мрачный взгляд в тяжелую железную дверь. Выходит, его арестовали как организатора похищения на Храмовой горе. Глубоко в душе зрела уверенность, что против него ополчились не просто так — возможно, нашлась подходящая политическая причина.

Этим утром израильская полиция наконец разрешила ему позвонить супруге. Учитывая семичасовую разницу во времени, Дженни была очень взволнована, когда ее вырвали из крепкого сна. Она сразу и безоговорочно поверила в невиновность мужа.

— Грэм, успокойся, я знаю, ты никогда не пойдешь на такое. — Заверив его, что немедленно начнет действовать, Дженни сказала на прощание: — Люблю тебя, родной мой. Я здесь поборюсь за тебя.

Бартон едва не прослезился, сейчас, когда все казалось беспросветным и зыбким, он обрел нечто более ценное, чем свобода.

Дверь открылась, и на пороге возникла знакомая фигура. Разак!

Явно расстроенный, мусульманин сел верхом на единственный свободный стул; дверь за ним заперли снаружи.

— Какая неприятность, Грэм. — Он не скрывал разочарования.

Разак всегда хорошо разбирался в людях. И хотя полиция представила достаточно серьезные доказательства вины археолога, он не мог избавиться от ощущения, что англичанина подставили.

— Это заговор, — настаивал Бартон. — Я не имею никакого отношения к краже. И вам больше, чем кому бы то ни было, это известно.

— Вы пришлись мне по душе, Грэм. И человек вы, наверное, хороший, но, поверьте, я просто не знаю, что думать. Они сказали, что обнаружили в вашей квартире очень серьезную улику. Такую мог оставить только похититель.

— Этот перфоратор кто-то подбросил! — запротестовал Бартон. — И вы знаете так же хорошо, как я, что свиток был в том оссуарии. — Во взгляде мусульманина он заметил тень недоверия. — Ради всего святого, Разак! Вы должны сказать им, что свиток был в оссуарии.

Разак развел руками.

— В тот момент я стоял к вам спиной, — напомнил он.

Он все же сомневался: а вдруг Бартон намеренно устроил этот фарс с открыванием оставшихся оссуариев, чтобы как-то оправдать находку свитка. Но зачем, с какой целью? Прославиться? Дискредитировать право мусульман на Храмовую гору, уводя расследование в область территориальных споров? Или чтобы взвалить вину на фанатиков-христиан?

— Ну да… понял, — упавшим голосом проговорил археолог. — Вы с ними заодно.

— А что там с остальными оссуариями?

Бартон взвился.

— Да как может человек с моей комплекцией унести девять оссуариев весом тридцать пять кило каждый на глазах у ВАКФ и полиции?! Это ж не спичечные коробки, которые можно спрятать в кармане! — Он саркастически усмехнулся. — Вы разве не видели, что в эти дни творится в городе? Всюду понатыканы системы наблюдения. Да нужно-то всего лишь отмотать назад пленку записи видеонаблюдения, и они увидят, что я там шагу без вас не ступил.

Разак молчал, глядя в пол.

— Но даже если б я умудрился украсть их — где бы я их хранил? В своей квартире? Там они уже искали. Далее вы выдвинете предположение, что это я стер надпись с настенной таблички, потому что увидел ее первым, до вас, так?

— О чем это вы? — Мусульманин вскинул лицо.

— О десятой строке на табличке. Помните, там затерто?

Теперь Разак понял, о чем речь.

— Помню.

— Накануне вечером майор Тополь показал мне фотографию, сделанную до того, как я приступил к работе. На фотографии — символ, который изначально был там.

— И что это был за символ? — Разаку не понравилась эта новость.

У Бартона не было настроения пускаться в очередной исторический экскурс.

— Языческий. Дельфин, обвивший трезубец. — Разак вопросительно поднял брови, пытаясь осмыслить услышанное. — Раннехристианское изображение Иисуса, символизирующее распятие и воскресение.

Разак растерялся. Если сказанное правда, то это существенно укрепляет предположение Бартона о владельце усыпальницы и содержимом похищенного оссуария. Он покачал головой.

— Я уже не знаю, чему верить…

— Вы должны мне помочь, Разак. Вы единственный, кто знает правду.

— Правда — редкий товар в этой части света. — Мусульманин отвел глаза. — Даже если б она существовала, сомневаюсь, что я распознал бы ее.

Он вдруг остро почувствовал, что в ответе за этого англичанина. Интуиция Бартона относительно хищения оказалась практически безупречной, ему удавалось постигнуть то, что другим было не под силу. И вот сейчас он ждал предъявления обвинений. Разаку много раз приходилось наблюдать подобную тактику израильских властей в действии. Но неужели именно Бартон стал подходящим козлом отпущения для израильтян? Такой вариант создавал проблему совершенно иного плана.

— У меня есть хоть какая надежда?

— Ну, надежда всегда есть. — Разак развел руками.

В душе, однако, он был уверен, что выпутаться Бартону будет невероятно трудно.

— Вы ведь не собираетесь добиваться отмены расследования?

— Вы должны понять нашу позицию, — вздохнул Разак и засомневался: понимает ли он ее сам.

— Какую именно?

— Мир. Стабильность. Вы же в курсе того, что произошло вчера, — сказал он, имея в виду взрыв. — Если что-то не изменится, то все это будет только началом. Слухи о вашем аресте уже начинают разжигать ажиотаж. Вновь начались споры. Людям надо найти виноватого — причем не еврея и не мусульманина.

— Очень удобно. — Археолог понял, что этот разговор бесполезен.

— По сути, главная проблема тут — политическая. — Разак наклонился вперед. — Понимаю, насколько это ужасно. Но если нет вины, то нет и решения. Обвини человека, и пострадает один человек. Обвини страну, и окажется, что проблемы только начинаются.

— Вот, значит, каким образом вы решили положить этому конец?

— Конца этому не будет никогда. — Разак поднялся на ноги и постучал в дверь камеры. Уже на пороге он задержался и обернулся к Бартону. — Я должен как следует обо всем подумать, Грэм. И обещаю: я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Однако я не могу свидетельствовать о тех вещах, в достоверности которых у меня нет уверенности. И знаю, вы поймете меня и с уважением отнесетесь к моим чувствам.