Куприн — мой отец - Ксения Куприна

Что Вы пишете? Что Вы слышите?

Обнимаю Вас. От моих привет Вам и Вашим.

     Любящий Вас К. Бальмонт».

«1921.XI.2

Ну что ж, мой милый. Мысли жарки,Когда причуда бытия —(Твоя беда — беда моя!)Нам денег не дает на марки,И шлет заботы, как подарки.Пусть мы бессильны написатьВ пристойно замкнутом конверте.Зато (какая благодать!) —Запеть мы можем: „Люди, верьте“,Не люди, только звери вы,Одушевленные предметы,Вы полутени, силуэтыВ волшебном адском фонаре,А люди, души — лишь поэты.Им Солнце светит на заре,Им перевязь плетут туманы,Им лес, как белке в час пиров,Дарит орехи и каштаны,Им блеском плещут океаны,Даруя жемчуга стихов.

     К. Бальмонт».

«1921.Х.22

St. Brevin-les-Pins. L. Inf. Villa Ferdinand.

Милый Александр Иванович, отчего Вы не откликнетесь? Или Вы не получили, давно — уже — мое письмо со стихами? Как Вы живете? Пишете ли что? Как здоровье?

Мы здесь целых три недели наслаждаемся не светлой осенью, а буквально вторым летом, и более теплым, чем первое. Я все время пишу стихи и отдыхаю душой от шумного и поглупевшего Парижа. Звездные ночи, тишина, океанская песня, стихи. Если бы больше было монет, было бы вовсе хорошо.

Все шлют привет. Обнимаю Вас.

     Ваш К. Бальмонт».

Бальмонты снова вернулись в Париж, поселились около Люксембургского сада.

Мирра посещала Сорбонну, витала в высших интеллектуальных материях, а я в то время увлекалась кино и танцами, — она меня немножко презирала.

Я помню, как-то мы были и в гостях у Бальмонта. Сидя за столом, после нескольких бокалов вина Бальмонт впал в высокопарный стиль. Говорил сложно, с невероятной гордостью. Его семья внимала благоговейно. Но вдруг он встретился с прищуренными глазами Куприна, запнулся, потом ясно улыбнулся, залился звонким смехом, сразу же стал обаятельно простым. Наверное, в один из таких вечеров он посвятил Куприну эти стихи:

Если зимний день тягучийЗаменила нам весна,Почитай на этот случайДве страницы Куприна.На одной войдешь ты в зиму,На другой войдешь в весну,И «спасибо побратиму»Сердцем скажешь Куприну.Здесь в чужбинных днях, в Париже,Затомлюсь, что я один,И Россию чуять ближеМне всегда дает Куприн.Если я, как дух морозный,Если дни плывут, как дым,—Коротаю час мой грозныйПересмешкой с Куприным.Если быть хочу беспечнейИ налью стакан вина,Чокнусь я всего сердечнейСо стаканом Куприна.Чиркнет спичкой он ли, я ли,Две мечты плывут в огне,Курим мы — и нет печали,Чую брата в Куприне.Так в России звук случайный,Шорох травки, гул вершинТой же манят сердце тайной,Что несет в себе Куприн.Это — мудрость верной силы,В самой буре — тишина…Ты — родной и всем нам милый,Все мы любим Куприна.

Вот письмо Бальмонта, моему отцу 10 мая 1925 года:

«Мой милый кум, жив ли, весел ли, спокоен ли, пишешь ли, смеешься ли, внемлешь ли голосам дроздов, скворцов, соловьев, и щеглят, и зябликов, и малиновок, и единственного по самодостойнству, и самоубежденного, самодержавна петуха? — Шлю тебе I-майский № „Сегодня“, где нечто о „Куприне по-венски“. Обуздать сих негодяев ты, конечно, бессилен, но, возможно, из них мыслимо чертовой ступой выдолбить хотя бы три гроша за их архисвинство. „И то хлеб“, как говорит Дагмар.

  Обнимаю тебя.

     Твой К. Бальмонт.

Р. S. Наши приветы Елизавете Морицовне. Где Киса? Мирра в деревне, в Провансе».

Бальмонт всегда парил в каком-то своем, только ему присущем мире. К своей дочери он также относился, как к существу, предназначенному для высокой судьбы, ее стихи, когда она была совсем маленькой, он считал гениальными.

Бальмонт писал про нее: «Мирра похожа на редкостный цветок, и нет сада, где бы его посадить». К своей дочери от брака с Екатериной Андреевной он также относился, как к чуду природы, и считал, что и ей уготовано судьбой нечто возвышенное, радужное и поэтичное. В России он был весьма недоволен браком Ниники с Бруни и писал Екатерине Алексеевне: «Я всю жизнь смотрел на Нинику, как на отмеченную судьбой, как на драгоценность, я любил ее, как светлое видение, — и вдруг этот роман, такой обычный».

Ниника унаследовала трезвость, светлый и спокойный ум своей матери, и брак ее был счастливым. Но Мирру некому было отрезвить от высокопарных бредней ее родителей. Ей всегда внушалось, что она дочь «сына Солнца». К сожалению, ее дальнейшая судьба оказалась более чем трагичной. Неудачная любовь, потом неудачный брак и рождение более десяти детей, которых она не имела материальной возможности содержать. По мере их рождения дети разбирались благотворительными обществами и приютами. А Мирра ступенька за ступенькой опускалась в невероятную, чудовищную нищету.

Трудно понять, как Бальмонт — человек, который так долго жил на Западе, много переводил и выступал, почему он впал в такую отчаянную нищету. Он умер 24 декабря 1942 года семидесяти пяти лет, в русской больнице Сен-Женевьев дю Буа.

Народу на похоронах было мало. Говорят, что погода в тот день была очень мрачная, моросил холодный дождь.

Так окончил свою жизнь поэт, воспевавший солнце и океан, любивший красоту и веривший в добро и свет.

Я не верю в черное начало,Пусть праматерь нашей жизни Ночь,Только Солнцу сердце отвечало,И всегда бежит от тени прочь.Я не верю. Нет закона веры.Если верю, знает вся душа,Что бессильны всякие примерыИ что жизнь в основе хороша.

Глава XXIV

РЕПИН — КУПРИН

После приезда Куприна в Париж переписка между ним и Репиным прекратилась почти на четыре года. Вероятно, были тому причиной переезд в Париж, всевозможные трудности на новом месте, неустроенность. Но Александр Иванович продолжал посылать Репину свои книги и статьи в газетах. С 1924 года переписка возобновилась.

Привожу ее здесь почти полностью.

«6 августа 1924 г. Париж

Дорогой, прекрасный, милый, светлый Илья Ефимович,

П. А. Нилус вычитал мне из Вашего письма тот кусочек, где обо мне. К великой моей радости, я узнал из этих слов, что Вы не окончательно забыли Вашего преданного друга и любящего почитателя — скромного скрибу Куприна. Крепко обнимаю Вас за это, протягивая длани от пыльного, горячего, ныне опустевшего, но все еще грохочущего Парижа до тихой и нежной зелени „пенатских“ берез. Во Франции тоже есть, как диковинка, пять — шесть экземпляров берез, но — увы! — они не пахнут, даже если растереть их зазубренный листик в пальцах и поднести к носу.