Гангстер - Каркатерра Лоренцо

Я шел домой из очередной новой школы, прижимая стопку книг правой рукой; ноги давно разболелись от бывших новыми не один год назад тесных тапочек, которые мне дали сегодня утром. Уже начался октябрь, и теплые летние ветра давно сменились холодными осенними вихрями. Я надеялся поскорее попасть домой, чтобы захватить хотя бы окончание трансляции седьмого матча по маленькому радиоприемнику, который Вирджиния Вебстер поставила в мою комнату. Я любил бейсбол — особенно мне нравились «Янки» — и старался слушать репортажи при каждой возможности. На стадионе я никогда не был, но мог без малейшего труда воочию представить все, что там происходило, слушая знакомый голос Мела Аллена, умевшего так чудесно вкладывать жизнь в свои рассказы.

Я свернул за угол на 28‑ю улицу и оказался возле бара с темными окнами и ярко светящейся вывеской. Приостановившись, чтобы взглянуть сквозь стекло, я сразу увидел внутри нескольких человек. Они выпивали, курили и, похоже, болтали между собой, но, самое главное, их головы были задраны к экрану небольшого телевизора, закрепленного на несколько футов выше нагромождения бутылок. Я бросил книги на асфальт, сложил руки кольцом и приник к стеклу. По телевизору показывали матч Мировой серии, и хотя сквозь толстое стекло я мог различить лишь движущиеся пятна, я стоял там словно загипнотизированный, разглядывая игроков, чьи имена и все сведения о достижениях и неудачах явственно присутствовали в моей памяти. Лишь одно из семейств, в которых мне довелось жить, было достаточно обеспеченным для того, чтобы иметь собственный телевизор, но они включали его, когда я, по их мнению, должен был заснуть. Живых и движущихся игроков я видел лишь в моем воображении. Их образы складывались из того, что мне доводилось случайно увидеть на фотографии в газете, или из–за плеча другого мальчика на его программке бейсбольного матча, или, как сейчас, разглядеть сквозь холодное окно полутемного бара.

— Какой счет? — прозвучал мужской голос. Спросивший стоял рядом со мной, закрывая головой еще отнюдь не севшее солнце.

— Я только–только подошел, — ответил я, не поворачиваясь. — Мне плохо видно, но похоже, что «Кардиналы» ведут.

— Почему бы тебе не войти? — спросил незнакомец. — Там было бы гораздо лучше видно.

— Даже и пробовать не буду, — сказал я ему. — Парень, который там работает, вышвырнет меня вон, только и всего.

— Может быть, в этом баре будет по–другому, — предположил мужчина.

Я увидел, как его рука легла на дверную ручку и потянула дверь на себя, выпустив изнутри звуки стадиона, голос комментатора матча и сладкие запахи свежесваренного кофе, жареных бургеров и бочкового пива. Я поднял голову и впервые увидел его лицо. Он оказался высоким, выше большинства мужчин, которых я видел, худощавым и, вероятно, сильным. Одет он был в черные, отлично отглаженные брюки, черный пиджак и черную рубашку с застегнутым воротничком. Иссиня–черные волосы были аккуратнейшим образом зачесаны назад. Его глаза были ясными, но, когда он тоже посмотрел на меня, я не заметил, чтобы в них оказалось много жизни или подвижности. Лицо было тщательно выбрито и не имело каких–либо особенностей. Мужчина средних лет, сохранивший молодую подтянутость.

А он застыл возле открытой двери, ожидая меня.

— Ну что, мне идти одному? — спросил он низким и сильным голосом — таким хорошо командовать, — вовсе не сиплым, как бывает у тех, кто много кричит.

— Может, и удастся увидеть хоть один удар Мантла, прежде чем меня вышибут, — сказал я, подобрал книги и вошел перед ним в бар.

Все шестеро мужчин, бывших в баре, поднялись, когда мы вошли. Бармен сразу убрал тряпку, которой полировал стойку, и вынул из стоявшего у него под ногами небольшого холодильника кувшин с молоком и холодный, судя по тому, что он сразу запотел, стакан. Я шел впереди, мужчина позади меня, положив мне руку на плечо. При ходьбе он немного подволакивал правую ногу.

— Парнишка хочет посмотреть игру, — сказал мужчина. — Усадите его на удобное место и дайте что–нибудь поесть. А выбросить вон можете только в том случае, если он будет болеть не за ту команду.

Все остальные весело рассмеялись. Один подошел ко мне и проводил к столу прямо перед телевизором.

— У нас есть свежий чечевичный суп, — сказал он. — Что скажешь насчет тарелки? И еще чизбургер и жаркое?

Я сел, положил книги на стол и кивнул.

— Было бы отлично, большое спасибо. Вот только денег у меня всего четвертак.

— Значит, останусь без чаевых, — улыбнулся он и ушел.

Мужчина с улицы подошел к моему столу и посмотрел на меня сверху вниз.

— Смотри игру до самого конца, — сказал он. — Можешь приходить сюда в любое время, когда захочешь. Никто тебя не выгонит, если, конечно, ты сам чего–нибудь не натворишь.

— Спасибо, — сказал я. — И не беспокойтесь, если я буду сюда приходить, то постараюсь не причинять вам никаких неприятностей.

— Я не беспокоюсь, — ответил мужчина.

Он кивнул, отвернулся, медленно подошел к стойке, взял стакан молока, который бармен только что налил ему, обошел стойку и скрылся в задней комнате.

Такой была моя первая встреча с Анджело Вестьери.

Когда я познакомился с Анджело, ему было пятьдесят восемь лет, и он, как говорили, являлся самым могущественным гангстером Америки. Давняя война с Джеком Веллсом укрепила его позиции в нью–йоркском преступном мире, а последующие сражения помогли подняться на недосягаемую высоту. Они с Пудджем сумели устоять и перед физическими, и перед юридическими опасностями. Им удалось благополучно пережить развернутую правительством охоту на преступных авторитетов, достигшую своего апогея во время происходивших в начале 1950‑х годов слушаний подкомитета, возглавляемого сенатором Кифове–ром, которые транслировались по телевидению. Не склонились они и перед атакой на организованную преступность, которую осуществлял Роберт Ф. Кеннеди в его бытность генеральным прокурором США.

Все четыре войны, прошедшие с их участием после великой битвы против Веллса, сделались, как и первая, легендарными и вошли в фольклор преступного мира. Но самая дерзкая и решительная акция была предпринята ими в 1939 году, спустя четыре года после окончания войны с Веллсом. Почти сразу же репортеры желтой прессы назвали ее «Кровавой вечерей». Это была, несомненно, самая чудовищная бойня, какие только знала гангстерская Америка. В ходе одной молниеносной и чрезвычайно жестокой операции Анджело и Пуддж уничтожили тридцать девять человек из самых высших кругов организованной преступности.

«Убрать так много народу за одну ночь… Такого никто не делал прежде, и очень маловероятно, что это когда–нибудь повторится, — не раз говорил мне Пуддж, когда мы сидели друг против друга и с аппетитом поедали лапшу–лингуини, обильно залитую густым и острым рыбным соусом. — Менее чем за двенадцать часов мы избавились от всех людей, кто пытался преградить нам дорогу к высотам. Никто этого не ожидал, и даже те, кого мы были вынуждены посвятить в наши планы, нисколько не рассчитывали на успех. Но Анджело все заранее разложил по полочкам в голове. Он разрабатывал этот план целых два года, продумал все до малейших деталей, а людям говорил только то, что им было необходимо знать. Ни один из стрелков не имел даже представления о том, насколько громадно то дело, в котором он участвует. Каждый был уверен, что проводит самостоятельную единичную акцию. Получилась идеальная, блестящая операция. За одну ночь погибли тридцать девять гангстеров. Вот так Анджело Вестьери превращался в живую легенду».

«Кровавая вечеря» представляла собой самую страшную половину суток, какие только знал криминальный мир. Когда я был ребенком, то очень часто просил, чтобы мне о ней рассказали. Это было куда интереснее, чем любая сказка на ночь, какую можно было найти в книгах, потому что безудержная мощь и хладнокровная точность деяния относились к реальным событиям, а не порождению чьего–либо воображения. До этой ночи Анджело и Пуддж — молодые, блестящие и бесконечно жестокие — относились в списках Национальной комиссии ко второму ряду преступной элиты США. Из тех, кто занимал позиции выше, кое–кто обитал далеко на Западе, например, в Чикаго и Кливленде, но большинство сосредоточилось в Нью—Йорке и Нью—Джерси. Эти люди повседневно и досконально управляли преступностью. Их приказы были законом и должны были выполняться безоговорочно. Все они были старше и опытнее. Для того чтобы достичь вершины иерархии мира корпоративной преступности, где их слово тоже обрело бы силу закона, Анджело и Пудджу пришлось бы ждать лет десять, а вероятнее, еще больше.