Свартхевди - северянин - Goblins

— Ну так скопилось потихоньку, не оставлять же! — я не стал говорить его милости, что скопилось это все за прошедший час. Да и вообще: будь у меня восемь рук, я бы в каждую чего-нибудь положил, ибо за лишения и несправедливость правильно будет взять возмещение.

— Где повозка? Куда положить? — уточнил я — На чем мне ехать, твоя милость?

— Верхом, разумеется. Вот, это твой, — он махнул рукой в сторону рыжего коня, уже оседланного и взнузданного — А под поклажу второго сейчас приведут. Эй, люди! — гаркнул он паре подростков-конюхов — Лошадку повыносливее сюда, да поживее!

Пока еще одну животную навьючивали моей поклажей, я тем временем, обошел выделенное мне средство передвижения по кругу: конь свирепо на меня косился то одним своим злобным глазом, то другим, и то и дело кровожадно всхрапывал, обнажая в оскале крупные желтоватые зубы.

Радости от перспектив близкого знакомства не испытывали мы оба.

— Ну, чего ты ждешь? — поторопил меня Уильям — Сварти, поторопись, мы теряем время.

— Эээ… Я это… Пешком лучше.

— Полезай на коня, Свартхевди! Погоди-ка, — хмыкнул он при виде моей нерешительности — Ты что, не умеешь ездить верхом? Это же просто лошадь, чего тут сложного?

— Просто лошадь, — пояснил я ему в ответ — Это добрая и полезная животина, ростом мне по грудь. У нее толстые бока, мохнатые ноги, смирный нрав, и ее можно накормить мороженой рыбой, если сено кончилось.

— Ну а тебе что привели, по-твоему?

— Это какой-то дракон с копытами.

Народ, собравшийся вокруг, обидно заржал, а я устыдился своей слабохарактерности. Чем, в конце концов, я хуже Уильяма? Ловчее я, и сильнее, и самого Высокого Джона не испугался, а тут перед безрогой коровой малодушничаю!

— Ладно, твоя милость, готов я в путь! — обреченно согласился я с неизбежным.

Сзади, совсем близко, послышались топот, надсадное дыхание и мерзкое блеяние ключника, стремившегося донести свое возмущение до баронского сына, но я, не глядя, лягнул назад сапогом и попал в мягкое.

Блеяние сменилось странным, каким-то утробным стоном, потом противным звуком, будто ветры кто пустил, и шумом падения, словно куль с тряпками уронили.

— За что ты так с несчастным Роком? — вяло поинтересовался Уильям, он уже мысленно скакал на лихом коне, обгоняя попутный ветер, навстречу объятьям и поцелуям любимой. Выглядел он, и, правда, в самый раз свататься: расшитый плащ, под ним дорогая кольчуга, широкий пояс с золотой пряжкой, и богато украшенная перевязь с мечом, а на широкие плечи свободно падают светлые локоны волос. Вот был бы я девкой, скажу не тая — сам бы за таким женихом приехал.

— Да надоел вконец, твоя милость! — я помог стонущему ключнику распрямиться и, довел до ближайшей стены, где и усадил отдыхать — Он, как услышал, что мы в дорогу собираемся, так и бегает следом и канючит: возьми, дескать, да возьми лучший хауберк! И второй возьми — продашь в городе. Я уж и так, и эдак отказывался, говорю ему: отстань от меня, сын козла, мне чужого не надо! А он все не унимается, вот и получил…

Я не люблю лошадей.

Хотя, говорил уже…

Хоть и ловок я, почти как лесная рысь, и силен, как медведь, но только за первую пару миль сверзился не менее четырех раз, и после четвертого мы привязали меня к седлу ремнем. А уж когда мне удалось убедить Уильяма сделать большой крюк, чтобы посетить Прилучину, и нам пришлось срезать путь и ехать через лес — так и вообще дело запахло тухлятиной и членовредительством.

В Прилучине я намеревался навестить Анну и старого Тома: они, как ни крути, жизнь мне спасли, а я за все время про Тома и не вспоминал, чего теперь немного стыдился. Даром мне один из ратников говорил, что Томас меня по осени разок навещал — а я…

Нельзя забывать сделавших тебе благо — так учил дед, и он бы мою неблагодарность не одобрил.

Томас, Томас, старый ты башмак… Хоть Ульрик и оказался той еще кучкой козьего дерьма, но Том желал мне добра, и не факт, что без его помощи я бы не сложил весла. А долги следует отдавать, этим аргументом я и сломил Уиллово упрямство.

Да и, к тому же, в скольких-то милях от самой деревни Тома спрятано у меня кое-что ценное, что не худо бы забрать.

Но проклятая начинка для колбасы с успехом делала свое черное дело.

Она пыталась соскоблить меня об стволы деревьев, неожиданно сворачивала в кустарник, выбирая места погуще, тщилась зацепиться мной об ветку потолще, и постоянно поворачивала ко мне свою балду, силясь укусить. А я и сам был уже не рад поездке. До привала было еще далеко, а у меня уже жутко ломило спину, и сводило ляжки, которые я, кажется, стер до мозолей, поверх которых, по ощущениям, уже выросли новые, а жопа приняла форму седла, в таком виде окостенела и потеряла чувствительность.

Еще я всерьез опасался за следующие поколения моего рода: из-за отбитого об седло хозяйства у моих будущих детей был вполне себе реальный шанс родиться дураками.

Да, верховая езда — дело не для неженок, лишь для сильных духом сие испытание.

Уильям рассказал, что близлежащие от замка леса знает неплохо, поэтому где-то совсем скоро должна быть полянка с ручьем, где и встанем на ночевку, и я встретил это известие с нескрываемым облегчением, а, увидев саму полянку познал истинное счастье.

Едва мы выбрались на открытое место, как я, практически свалившись с коня, враскоряку (ноги затекли) доковылял до ручейка, и упал туда, словно на бегу подстреленная лань.

Косолапая, грязно ругающаяся и проклинающая всех на свете лошадей, подстреленная в задницу лань.

И это был не конец мучений: Уильям вскоре извлек меня из ручья: мерзкую скотину надо было расседлать, напоить, стреножить, дать пожрать, и не позволить себя укусить.

С последним у меня не вышло, но я, скрипя зубами, дело все же сделал, подавляя горячее желание вложить скотине немного кротости обухом секиры промеж ушей.

— Ты здорово управляешься с конем, — соизволил похвалить меня Уильям, успевший развести костер — Получше даже, чем мог бы, к примеру, медведь из леса. Слышал я, что ваш народ не всадники — но чтоб настолько!

— Всадники моря, вот мы кто! Ты повращай весло от шнеккера, хоть с пару миль — я посмотрю, как из тебя песок посыплется. А с боевым конем управиться непросто, тут ты прав, — согласился с ним я.

— С чего ты взял, что он у тебя боевой? — недоумевал сын барона, вешающий котелок с крупой на палку, умело установленную на две рогульки.

— Кусается же! Батя рассказывал, что у ваших воинов специальные кони, все злые. Кусают врага в бою, бьют копытами. Лежачих топчут. Этот ведь из таких будет?