Лис - Михаил Нисенбаум

что важнее кафедры налогов или гражданского права. А вы, Сергей Генрихович, постоянно делаете все, чтобы вас заметили. Для чего это?

Тагерт решил было, что вопрос заведующей риторический, но все присутствующие – впервые за вечер – выжидательно глядели на него. Откашлявшись, он возразил:

– Что ж. Язык, как вы знаете, если им не пользоваться, забывается быстро. Нас тоже забудут. А как не забыть того, кто старается ничем не выделиться? И наши имена, и лица. Тогда, спрашиваю я вас, зачем все это было?

– Мы, Сергей Генрихович, здесь для работы, а не для того, чтобы нас запоминали.

– Должны запомнить. И будут помнить. Иначе наша работа не выполнена.

Никто не поддержал опального доцента ни словами, ни взглядом. Объявили голосование. Не тайное, обычное – как порука может быть без рук? Начальство должно видеть, как исполняются приказы. «Товарищи, кто за прекращение трудовых отношений с доцентом Тагертом Сергеем Генриховичем?» За полминуты все было кончено. Сияла из-за стекол все та же беззаботная майская лазурь, а Тагерт смотрел в нее уже глазами безработного.

За его увольнение проголосовали все, кроме Оксаны Урмаевой, которая была племянницей Остроградского и ничего не боялась. Но теперь даже эта тонкая девичья рука, взлетевшая с грациозной небрежностью после слов «кто против», поразила Тагерта. Подготовиться к общей трусливой низости он успел, а к своевольной порядочности оказался не готов. Одна эта рука ухитрялась перечеркнуть все выводы, которые Тагерт сделал и с которыми готов был жить дальше. То есть, возможно, не целиком перечеркнуть, а лишить простоты и силы. Если подлость вокруг повсеместно и ни в ком нет спасения, это принимаешь как данность. Борешься ли, смиряешься – во всяком случае, смотришь на людей ровно. А тут выходит – не все люди таковы?

Опять же, вот эта Оксана, она поддержала его только благодаря дяде-проректору? А если бы у нее не было такой защиты, пошла бы она наперекор начальству? Сейчас Тагерту проще стоять против всех, и сомнения лишали его даже тех сил, что давало презрение.

К черту! Пропади пропадом и кафедра, и университет, все эти арсеналы людской гнили. Прочь отсюда! Бежать! Он должен уйти первым или последним, только бы не услышать слов сочувствия ни от одного из тех, кто только что его пытал.

Еще собирали деньги на юбилей Натальи Ивановны, еще звучали объявления о работе в приемной комиссии, а Сергей Генрихович, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, грузно пробирался к выходу. По дороге он задел ногой за стол, и из пошатнувшейся стеклянной вазы на желтое дерево выплеснулось немного воды. Ваза, впрочем, устояла. По коридорам текли весенние сквозняки, редкие студенты вроде бы не имели к произошедшему никакого отношения. Но Тагерт чувствовал иначе. Он был изгнанником в городе, где все согласились с его изгнанием. Хотелось окунуть горящее лицо в другой воздух, в другой город, даже в другой мир. Но и на улице, где продолжала солнечно щебетать весна, случившееся не смывалось, не обрывалось новыми впечатлениями. Где компресс арктического мороза? Где зияющий холодом космос? Где то дальнее захолустье, в котором нет ничего, связанного с сегодняшним предательством?

•

– С вами обошлись несправедливо. Разумеется, я этого так не оставлю.

Тагерт сидел на краешке стула, обтянутого зеленым полосатым атласом. Ректорский кабинет, куда он впервые в жизни попал сразу, без записи и ожиданий, казался театральной декорацией, которую вот-вот разберут рабочие сцены. Вещи оставались прочными, массивными, запах тонких сигарет, как всегда, делал воздух кабинета воздухом для важных и богатых, шторы хранили тяжесть, а телефоны значительно молчали. Дело не в кабинете, а в самом Тагерте. Голос ректора казался сочувственным, но шел не от сердца – по крайней мере, так думал Сергей Генрихович.

– Мы подумаем, Сережа, посоветуемся, и все устроится.

В кабинете, кроме Водовзводнова и Тагерта, сидел еще один человек – Елена Викторовна Ошеева, недавно назначенная деканом юрфака. Это была статная высокая женщина с русыми волосами, заплетенными в косу (коса же обнимала крупную голову плотным кольцом). Небольшие серые глаза внимательно смотрели исподлобья, а пышные щеки розовели младенческим румянцем. На Ошеевой был коричневый, несколько тесноватый деловой костюм.

По всем признакам Елену Викторовну можно было зачислить в русские красавицы, однако вместо красоты в ней светилось несокрушимое природное здоровье и немалая физическая сила. Тагерту даже казалось, что именно за это деревенское здоровье Водовзводнов и остановил свой выбор на Ошеевой. В самом деле, здоровье чувствовалось не только в статном сложении, но и в основательности и здравости суждений. Могло показаться, что новый декан ни при каких обстоятельствах не выходит из равновесия.

Сейчас Елена Викторовна смотрела на латиниста с сочувствием. Впрочем, и она, похоже, уловила в тоне ректора отзвуки тревоги, а то и раздражения. Пока неясно было, к чему или кому эта тревога относится, но было очевидно, что ситуация на кафедре иностранных языков совсем не ко времени. А чью сторону занимает политик Водовзводнов – поди пойми.

– Вам бы, Сергей Генрихович, помириться с Марфой, – произнесла Ошеева едва различимо.

Слышит ли эту реплику ректор, подумал пораженный Тагерт. Нет, вряд ли, деканша говорила слишком тихо, а Водовзводнов слегка туговат на ухо и порой просит повторить даже фразы, которые произнесли обычным, не приглушенным голосом. С другой стороны, неужели Ошеева решилась бы выступить на той стороне, что враждебна ректору? Нет, в это Тагерт ни за что не поверит. Следовательно…

– Чтобы соблюсти процедуру, Сережа, вас уволят. Всего на один-два дня. После этого я приму вас на работу по приказу.

Щурясь от табачного дыма, ненароком качнувшегося к глазам, Игорь Анисимович посмотрел за окно. Вот и эта задача, похоже, решена или вот-вот решится. Он перевел взгляд на мешковатую фигуру латиниста. Надо же быть таким беспомощным. Думает, что его персона настолько важна, что вся университетская жизнь будет перекраиваться под него. Забавно, что она и впрямь перекраивается, только не под чудака-Тагерта, а с его помощью. Вооружив заведующих кафедрами и членов Ученого совета против бунтарей, он заставил их сложить оружие против ректората. Отныне с каждым своенравным завкафедрой можно просто не продлевать контракт.

Заговор Антонец против Тагерта дал ей полную власть над латинистом, но и этой властью он, Водовзводнов, насладиться ей не позволит. Он сделал затяжку, с удовольствием выдохнул и маленькой пухлой ладонью разметал дым по воздуху.

– Год поработаете по приказу, а там жизнь покажет. Если что, издадим новый приказ.

Тагерт не выдержал и жалобно промямлил:

– Игорь Анисимович, а как же курс? Он будет годовым или семестровым?

– Тут уж кафедра будет решать, – вдруг ответила за ректора Ошеева, причем достаточно громко, чтобы ее слышали все. – Договаривайтесь на кафедре. Если кафедра примет ваше предложение, деканат двумя руками за.

Тагерт перевел взгляд на ректора. Водовзводнов улыбался благожелательно и