На кругах времен (Сборник) - Юрий Греков

Будь беседы со Сверливым только такого рода, Иван скорее всего наконец бы спятил. Но, к счастью, его напряженный ум отмечал и выхватывал из долгих разговоров с учителем халдейской истории мельчайшие крупицы — не сведений даже, а обломков сведений, из которых он, как из мозаичных плиток, пытался сложить относительно цельную картину. И с каждым новым 30 февраля, с каждым новым разговором эта картина приобретала все более зримую форму. В ней не хватало многих кусков, и заполнить эти пробелы не было никакой надежды. Но даже такая неполная картина-была уже что-то. А «что-то» всегда больше, чем ничего.

Это «что-то» было: Жуков совершенно твердо уяснил себе, что место, куда он попал, только внешне очень похоже на то, куда он хотел попасть. Сходство точно такое, как сходство двойников, живущих в разных концах земли. Одинаковые лица, походка, манера поправлять волосы, привычка сплевывать сквозь зубы и сотни других совершенно похожих мелочей. Это то, что бросается в глаза при первом взгляде. А вот при обстоятельном знакомстве становятся ясно, что люди эти абсолютно разные, и различий куда больше, чем внешнего сходства. А вдобавок, приняв на веру пояснение Сверливого насчет соседства времен, Иван сообразил, что удивляться появлению на улице средневекового рыцаря в компании с бухгалтером Павлом Захаровичем глупо. Сообщения в «Зорьке» он читал уже почти бесстрастно, к странному титулу и головному убору сержанта Хрисова, к разномастным деньгам и прочим поражавшим его в первое время вещам он как-то сразу, в несколько последних дней, привык. А дней-то вообще прошло уже много на стенке у кровати чернело двадцать семь черточек.

И еще одно успел узнать Иван: в городе есть несколько точек, где с временем происходят еще более необычные, на его, конечно, взгляд, штуки. Постоянно и последовательно меняющиеся таблички «закрыто…» на дверях столовки объяснялись тем, что в этой точке время было замкнуто на себя и движение его по кругу и отмечал круговорот табличек.

«Бухвет» же, где ему посчастливилось познакомиться со Сверливым, был фокусом, узлом, в котором перекрещивались, прочно перевязывались пути, пронизывавшие в разных направлениях кубическую толщу времени.

Эти два факта оказались для Ивана совершенно бесполезными. От попыток пообедать в столовой он отказался давно. Мысль же воспользоваться на худой конец «Бухветом», чтобы выбраться из этого времени, была Иваном без долгих размышлений отброшена, поскольку ему совершенно ни к чему было менять шило на мыло: ему не нужно было ко двору Владимира Мономаха или на бои гладиаторов в Капуе, ему нужно было домой, и только домой. Здесь картина была ясная, как в популярной песенке: «Париж открыт, но мне туда не надо…»

Третья же «точка», как выяснилось впоследствии, и стала той искомой опорой, с помощью которой Иван Жуков мог попытаться вывернуться из этого мира.

Справедливости ради надо сказать, что Иван понял это не сразу.

Однажды под вечер, прогуливаясь, он забрел в заброшенный уголок Соборного парка. И здесь, на небольшой полянке среди густоразросшихся кустов сирени, Иван увидел столпившихся в кружок людей. Филателисты, наверное, подумал Жук, или болельщики футбольные…

Но это были не футболисты и не филателисты.

Правда, узнал Иван об этом несколько позже, потому что, увидев в пустынном обычно углу парка неизвестно зачем собравшихся людей, он предпочел обойти их, благо тропинка как раз сворачивала за кусты. В толпе он углядел несколько полузнакомых лиц, но это его не остановило. Марок он не собирал, болельщиком не был, а впросак попасть можно было запросто. Случись это раньше, Иван, подавленный обилием первых впечатлений, скорее всего и не вспомнил бы на следующий день о виденном в парке, тем более что ничего необычного он не заметил. Но теперь, когда он привык почти автоматически примечать все вокруг, с тем чтобы при первом же случае расспросить Гая Петровича, в какой-то клеточке памяти отпечатался и этот совершенно непримечательный на первый взгляд эпизод.

В тот же вечер Иван, сидя со Сверливым а «Бухаете», между двумя кружками браги вскользь помянул о Соборном парке — дескать, и у вас водятся филателисты, хотя писем вроде писать некуда.

— Что это еще? — удивился Гай Петрович. Иван, как сумел, пояснил собеседнику, кто такие филателисты.

Гай Петрович с сомнением покачал головой:

— Никогда не слыхал, чтобы коллекционировали что-нибудь кроме трехкопеечных монет. Впрочем, видимо, всякое бывает…

За соседним столом, щуря рысьи глазки, переругивались негромко, угрожающе покачивая малахаями, трое. Иван скользнул взглядом по ним равнодушно, но те заметили и еще ниже наклонились друг к другу. Жук вспомнил картину в школьном учебнике: беременная тетка, на последнем месяце, наверное. На плече колчан, на голове ушастая шапка. Так древний китайский художник изобразил хана Батыя. Эти трое были сухощавые, поджарые, но точно в таких шапках. «Ишь куда их занесло», — подумал Иван и тут услышал обиженный голос Гая Петровича:

— Кажется, вы меня не слушаете, Иван Петрович?

Так Иван чуть не пропустил мимо ушей то, что в самом скором времени снова привело его в заброшенный сарай маслобойки. Обиженный Гай Петрович все же простил своему собеседнику его невольную рассеянность и подробно объяснил ему, зачем собираются по вечерам в Соборном парке те, кого Иван принял за филателистов или болельщиков.

Точности ради нужно сказать, что и здесь Жук чуть не проворонил свой шанс, решив, что упражнения в Соборном парке к нему никакого отношения не имеют. Должно было пройти целых три дня, прежде чем, буквально подброшенный с кровати неожиданно вспыхнувшей догадкой, Иван кинулся в хозяйственный магазин покупать раскладушки, которым предстояло превратиться в лестницу-стремянку.

Глава седьмая

Пахло хомутами, масляной краской и еще чем-то — неожиданно вкусным. Иван притворил за собой дверь и огляделся.

— Есть кто? — шагнул он вперед, почему-то подумав .тут же, что никто не откликнется. Но из-за приземистой бочки, грузно придавившей прилавок, отозвался тоненько голосок:

— Есть…

Жук, перешагивая через ящики с гвоздями и банками, подошел. Примостившись у прилавка за бочкой, сидела, уткнувшись в толстую книгу, молоденькая девчонка, кутаясь в телогрейку не по росту. Иван чуть не ахнул: за прилавком хозмага сидела Феня Панкрашкина, кассирша кинотеатра. Та самая Феня, с которой он как-то станцевал добрый десяток фокстротов на трошинской танцплощадке, в результате чего был традиционно отозван «поговорить» в сторонку. Там, в сторонке, парни с Залиманской магалы говорили с ним минут десять, и в основном это был монолог Мишки Кожокару с рыбзавода. Иван, правда, попытался было превратить «беседу» в диалог, успев пару раз садануть Мишке под дых, но Мишка был оратор известный, так что пришлось Ивану целую неделю ходить с малоприятным лиловым украшением под глазом.