Люди и ложи. Русские масоны XX столетия - Нина Берберова

В его переписке есть отклики русских эмигрантских дел первого периода: полного отчаяния, в которое впал Стахович, эгоизма Гирса, злости Сазонова, левизны Бахметева и деморализации кое-кого из менее видных царских дипломатов, чья тактика теперь была полностью заимствована у цыган: украсть сто рублей и убежать.

В 1924 г. Маклаков переехал из посольства на собственную квартиру, где прожил до конца своей жизни, на улице Пэги, в двух шагах от бульвара Монпарнас. Там он поселился с сестрой, Марией Алексеевной, никогда не бывшей замужем и обожавшей брата, и старой прислугой-француженкой. Однажды, году в 1935, я встретила там, на его именинах, «сливки эмиграции», включая семейство Шаляпина: Марию Валентиновну, его дочь от первого брака Стеллу, двух дочерей Федора Ивановича, и его самого. Но до войны и падения Парижа я бывала у Маклакова очень редко.

Как я подробно писала в «Новом журнале» (кн. 63, с. 157), Тургеневская библиотека в Париже, над созданием которой потрудились И.С. Тургенев и все семейство Виардо, была вывезена немцами в неизвестном направлении в 1940 году. В этот день я зашла туда случайно и сразу сообразив, что происходит, бросилась к Маклакову, чтобы просить его что-нибудь, если это возможно, сделать, чтобы остановить это расхищение. Я провела у него несколько часов, пока он звонил по телефону разным людям, и наконец нашел проф. Одинца (позже уехавшего в Советский Союз), который согласился пойти в советское посольство на улицу Гренелль и просить советского посла зашиты перед германскими властями, с которыми в то время Россия была в дружеских отношениях. Мотивировка была придумана Одинцом: спасите библиотеку, потому что в этой библиотеке в свое время много работал Ленин. Из этого ничего не вышло. Одинец вернулся, и выслушав его рассказ, я ушла. Маклаков просил меня иногда навещать его. И я обещала.

В. Сухомлин, когда-то левый эсер, живший в это время в оккупированном Париже, и по-прежнему с утра до вечера сидевший в кафе Сен-Бенуа (которое он называл «Святым Бенедиктом»), около бульвара Сен-Жермен, позже вернувшийся в Советский Союз, стоявший тогда уже на советской платформе и глубоко презиравший эмигрантов, так описал свою встречу со мной в этой день:

«(Кругом сидели завсегдатаи Святого Бенедикта:) бывшая танцовщица Джин, англичанка в очках, с мужскими ухватками, щеголяющая грубыми французскими словечками, она работает с начала войны шофером на грузовой машине Красного Креста; пришел ее постоянный собеседник и, если можно так выразиться, «единоверец» Серж Набоков (брат писателя – Н.Б.), женственно изысканный питомец Кембриджа… Пришла взволнованная сотрудница милюковских «Последних новостей» (газета, конечно, перестала выходить в июне, а сам Милюков находился на юге, в неоккупированной зоне) и сообщила, что немцы захватили Тургеневскую библиотеку и заколачивают книги в ящики для отправки в Германию, невзирая на протесты библиотечного правления, состоявшего из видных русских эмигрантов. Парижская русская библиотека, основанная И.С. Тургеневым, существует около 60-ти лет и содержит много ценных книг и даже рукописей».

Я стала бывать у Маклакова в мои редкие наезды в Париж (на велосипеде) из деревни, где жила. Велосипед я оставляла на станции, приезжала на поезде, которые из-за бомбежек в тот год ходили нерегулярно. Он постепенно терял слух, пользовался каким-то допотопным рожком, в который нужно было кричать. Я старалась, как могла, развлечь его, просила говорить о прошлом. И он говорил. Но он уже был далеко не тем, каким я его знала до войны, его мучили немощи, и глухота, и одиночество, и вероятно, предчувствие ареста. Он был взят весной 1943 г. К Марии Алексеевне я потом заходила несколько раз, она стала сухонькой и прозрачной, и брала у меня домашнее варенье из черной смородины, которое он любил, для передач.

В тюрьме, где немцев он не видел, все делалось французами; его заставили написать «Записку» о русском масонстве, копия которой лежит в его архиве. Там он объясняет, что это было за тайное общество, имен не называет (они в это время все равно были все пропечатаны в «Journal Officiel», правительственном органе, контролируемом оккупантами): «потерявшие родину помогали друг другу», «на чужбине люди объединялись, чтобы вспомнить родину», «ни политики, ни каких-нибудь нарушений закона не было», — все только на почве личной, интимной привязанности, французы, которые его допрашивали, не хуже него знали все это. Его выпустили через четыре месяца. Он пришел домой. Ему забыли вернуть шнурки для ботинок, и он говорил мне, что вернули часы и брелки на цепочке, и слуховую трубу, а про шнурки забыли, и он сам забыл, и на площади Этуаль (почему он очутился на площади Этуаль, я забыла) он заметил, что волочит ноги.

Я нашла его постаревшим, исхудавшим и совершенно глухим. Помню, во время одного из моих последних посещений в конце лета 1944 г. мы говорили о масонстве Пушкина, и как Вяземский положил ему в гроб перчатку (или перчатки). Наталью Николаевну Жуковский и Вяземский, видимо, устранили от этой обязанности, — обычно это привилегия вдовы. Я спросила его шутя: «А кто же вам положит перчатку, Василий Алексеевич, неженатый вы человек!» А он, как-то грустно глядя на меня, ответил:

— Ну, вот вы и положите, Нина Николаевна.

Русские масоны начали собираться сразу после освобождения Парижа, не дожидаясь конца войны. С начала сентября 1944 г. появились вокруг Маклакова братья, и он стал центром этих сборищ: Тер-Погосян, Титов, Кровопусков, Татаринов, Ступницкий. Через несколько лет к ним присоединились вернувшиеся из США во Францию Алданов, Рубинштейн, Альперин, Керенский. Собирались в пустынных кафе, где-нибудь подальше, где не могли встретиться русские, на «масонские завтраки», или «на чашку чая», в «Биотерапии» (лаборатория, принадлежавшая А.А. Титову), в особняке Лианозова (до его смерти), в квартире Тер-Погосяна, Ступницкого, самого Маклакова. Мельгунов, которого близко к этим собраниям не допускали, но который слышал о них, называл их «маклаковское общество», «маклаковцы». Вольского (профана) звали, но он все откладывал свой приезд из-под Парижа. «Вчерашнее собрание, — писал ему Маклаков – чисто масонское». Так продолжалось до конца 1940-х гг., когда были возобновлены «Северная Звезда» и «Свободная Россия» в теперь отремонтированном здании Великого Востока, на ул. Кадэ.

Незадолго до этого на одном из собраний Маклаков читал братьям свои «Еретические мысли», над которыми он тогда работал. Его слушали гости из Великой Ложи, которая тоже возрождалась в это время, и в этот вечер произошло первое после войны и разгрома объединение двух Послушаний, а несколько позже Тер-Погосян делал доклад о том, «что сейчас происходит в России» .

Но вернемся к 1945 году, когда Красная армия начала штурм Берлина. По этому случаю братья русской ложи решили навестить советского посла, в это время уже водворенного на улице Гренелль, в помещении, хорошо знакомом Маклакову. Альперин был занят созданием «Общества сближения с Советским Союзом», и постепенно на одном из собраний присутствовавшие пришли к заключению, что необходимо поздравить сов. посла А. Богомолова, вернувшегося в Париж, а также секретаря Гузовского, с победой.

Предварительно получив разрешение из посольства, группа членов «Северной Звезды» и «Свободной России» в начале февраля отправилась на завтрак к советскому послу.

Визит в советское посольство в Париже 12 февраля 1945 г. видных представителей русской эмиграции был огромным событием в последний год второй мировой войны. Часть этих людей вернулась из подполья к себе в Париж, часть жила в Париже, скрываясь от оккупантов, кое-кто был арестован и отсидел во французской тюрьме под немецким наблюдением. Они пошли завтракать к послу А. Богомолову, чтобы поздравить его с близкой победой советского оружия и пить за здоровье Сталина. В США, в газете «Новое русское слово», была 7 марта 1945 г. напечатана длинная корреспонденция бывшего заведующего отделом биржи газеты «Последние новости» Я.Я. Кобецкого об этом посещении. Она приводится здесь с слегка сокращенными речами Маклакова и Богомолова. Кобецкий в группе не состоял, но сам он был масоном. Он знал лично всех, кто пошел к сов. послу (все без исключения были масонами). Одно время считалось, что И.А. Бунин состоял в группе, теперь известно, что Бунина в эти месяцы в Париже не было, — он лично три раза был у Богомолова, но уже значительно позже, когда вернулся в Париж с юга Франции. К этому надо добавить, что причиной его визитов была не столько победа советского оружия, сколько личные дела, связанные с изданием его сочинений в СССР: он хотел сам сделать выбор своих ранних рассказов, но ему этого не позволили.