Степь зовет - Нотэ Лурье

Досмотрев занятное представление, стали расходиться и остальные хуторяне. Юдл стоял посреди улицы и, размахивая кулаком, кричал:

— Колхозники задрипанные! Хлеб пропадает, а они хоть бы хны… Ничего, сами еще прибежите, проситься будете…

… Калмен Зогот, хоть и был измучен поездкой, поднялся, как всегда, с зарей и, напоив корову, отправился на колхозный двор. Там он застал Хому Траскуна, Коплдунера, Настю, Шию Кукуя с одной из его огненно-рыжих дочерей, Микиту Друяна и Додю Бурлака. Чуть погодя подошел Триандалис, недавно вернувшийся с полустанка Просяное, куда отвозил сына к сестре и зятю-сапожнику. Летом у Триандалиса умерла жена, и паренек совсем отбился от рук. Пусть поживет на чужих хлебах, поучится ремеслу. Триандалис молча выбрал вилы потяжелее и вместе со всеми отправился в степь.

У копен колхозников поджидал Волкинд.

— Мало людей! — недовольно проворчал он вместо приветствия. — Надо сегодня переворошить все копны, не то хлеб погниет.

— Кабы вы хотели, чтобы хлеб у нас не гнил, — не выдержал Калмен Зогот, — вы давно велели бы его заскирдовать.

— Скирдовать необмолоченную пшеницу? — Волкинд растерянно на него уставился.

— Да, да, необмолоченную. В скирде колос не намокнет, хоть бы дождь лил месяц подряд.

— Что ж вы до сих пор молчали?

— А вы меня спрашивали? Меня или других пожилых хуторян? Как-никак, мы не первый год на этой земле, тут родились, от нее кормились весь свой век. По базарам да по конским ярмаркам не шлялись, как другие, что сейчас перед председателем хвостом виляют! — Зогота прорвало: этот степенный, неторопливый мужик говорил с необычной для него горячностью. — Какие слова я слышал от вас все это время? «Калмен, сюда» да «Калмен, туда», «Ступай молотить, пахать, веять». Одна песня: «Марш!» А чтоб подойти к старому хуторянину и посоветоваться — это нет, этого мы не видели… Что ж, я вам кланяться не буду: выслушай, мол! Делай как знаешь… На то вы и председатель. Мое дело маленькое. Велят складывать копну — сложу. Велят раскидать — раскидаю. Скоро уж и молотить нечего будет, пустая солома останется…

— Значит, это я во всем виноват? — Волкинд криво усмехнулся. — А правление, по-твоему, где было?

— Правление? — Хома Траскун с размаху всадил вилы в копну. — Мало мы с тобой спорили? С тобой и с твоим… советчиком? Прикидываешься или в самом деле забыл? Предлагали мы тебе, чтобы, кроме молотилки, еще и катками молотить? Предлагали или нет, а? Коплдунер, напомни ему!

— Это ты оставь. Ничего я не забыл, но тогда говорил и теперь скажу — никаких катков я не допущу. Они отжили свой век. Рядом трактор ходит, а мы будем пользоваться устарелым орудием? Чепуха!

— Вот как? А в Ковалевске? У них две молотилки, не одна, как у нас, — и ничего, не испугались этого самого… орудия, — не сдавался Хома. — Молотили катками, и не в одном дворе, а в нескольких. Земли у них под пшеницей в четыре раза больше, чем у нас, а видел тына их полях хоть одну неубранную копну?

— Я отвечаю не за Ковалевск, а за Бурьяновский колхоз. Сказал и повторяю — никаких катков! Не могу я; стоять около каждого тока и сторожить зерно. А без этого его растащат в один день.

— Кто его будет таскать? Уж не мы ли? — Хома бешено глянул на Волкинда и отвернулся. — Что с тобой толковать! Раз ты мне такое в глаза… — Он схватил вилы и с ожесточением стал разбрасывать ближайшую копну.

Калмен Зогот вздохнул, махнул рукой и ушел на другой конец поля.

«Нема хозяина, — думал он тоскливо, разравнивая разбросанные по стерне колосья. — Она, видимо, права, Геня-Рива, никакого толку из этого не выйдет…»

Спустя час-полтора Вова Зогот привел в поле своих пионеров. Среди них был и Иоська. Увидев издали Калмена Зогота, мальчик со всех ног пустился к нему.

— Дядя Калмен, можно, я буду вам помогать? — спросил он, глядя на Зогота просящими, доверчивыми глазами.

— Помогай, помогай, сынок! — приветливо кивнул ему Зогот. Он видел, что после случая в Собачьей балке мальчик к нему привязался, и это его трогало.

Весь день колхозники и пионеры пробыли в поле, разбросали все копны, а вечером, когда они возвращались в хутор, небо снова заволокли тучи, и вскоре над степью стал моросить мелкий дождь.

Тот вечер, обернувшийся для Шефтла страшной бедой, начался как нельзя лучше. Он еще утром решил Закончить сегодня молотьбу пораньше, чтобы успеть, перед тем как поехать в степь за пшеницей, закинуть вентерь в ставок, а заодно и выкупать лошадей.

У плотины было тихо, пусто. Шефтл, сев нагишом на лошадь и взяв под уздцы другую, погнал их в воду. Лошади остановились неподалеку от берега, нагнули головы и, раздувая ноздри, потянули прохладную воду. Напившись вдосталь, они подняли мокрые морды и повернули к берегу. Но Шефтл их не пустил, погнал в глубь ставка, сделал несколько кругов и, хорошенько выкупав своих буланых, вернулся с ними на берег. Когда с блестящей шерсти лошадей стекла вода, Шефтл пустил их немножко попастись, а сам, распутав вентерь, направился к высоким, густым камышам, к тем камышам, где впервые увидел Эльку. Держа вентерь высоко над головой, он пробирался сквозь густой камыш, ища места поглубже. Затем он раскинул вентерь и воткнул обе палки в глинистую землю, так чтобы вода их укрыла от чужого глаза. А то, чего доброго, кто-нибудь на рассвете утащит рыбу. На готовое всегда охотник найдется…

Выйдя из воды, он быстро оделся, взял под уздцы лошадей и, не садясь ни на одну из них — они были еще мокрые, — повел домой.

Старуха уже успела подобрать солому на току, как он ей велел. Шефтл прикрыл ворох обмолоченной соломой. Наказав матери следить за хозяйством, он запряг лошадей в арбу и отправился в степь.

Арба, позванивая свисающими драбинами, понеслась по темному хутору. Улица уже опустела. Во дворе Онуфрия промелькнула Зелда. Шефтл натянул вожжи, свистнул кнутом, и арба покатилась еще быстрее.

Ночь выдалась на редкость удачная — темная и сухая. А то в последнее время заладили дожди. Шефтл решил переночевать в степи, чтобы лошади покормились вволю. Чем изводить корм, который он заготовил на зиму, пусть попасутся на чужих полях. Ничего, всем хватит…

Миновав хутор, Шефтл отпустил вожжи, достал из мешочка ломоть хлеба, несколько перезревших желтоватых огурцов и, покачиваясь на подпрыгивающей доске, принялся закусывать.

Над клином его, где-то меж копен, заливалась ночная птаха. «Это к счастью», — подумал Шефтл и вспомнил о вентере, который забросил возле камышей. Наложив полную арбу пшеницы — в копнах она на заре отсыреет, — он распряг лошадей и стреножил их.

Напротив по холму тянулось колхозное поле с еще не сжатым овсом. Посмотрев во все стороны, нет ли кого поблизости, Шефтл погнал туда лошадей.

«Ничего, пусть попасутся, у них все равно пропадает… Тоже хозяева!» Шефтл забрался на арбу и вытянулся на пшенице.

Все еще распевала пташка. Шефтл зарылся поглубже в солому. Давно ему не было так хорошо. Он и сам не понимал почему. То ли оттого, что в ставке расставлен его вентерь и в нем, наверно, уже бьется рыба, то ли что обе его лошади пасутся на добром корме, или же оттого, что певунья свила себе гнездо на его клине…

Лошади, проголодавшиеся за день, объедая овес, забирались все выше и выше на холм. Время от времени откуда-то из балки доносился гул тракторов. Лошади настораживались, пугливо прядали ушами и потом, успокоившись, продолжали пастись.

Шефтл спал, раскинув руки, и, улыбаясь, причмокивал губами.

Глубоко в прозрачной зеленой воде, среди камышей, покачивается его вентерь, а вокруг кружится, плещется много-много рыб — караси с блестящей чешуей и серебристые карпы, маленькие, чуть побольше и совсем крупные. Они выплывают из густого камыша, из поблекших трав, и вот вентерь тяжелеет, рыба бьется в нем, силится утащить с собой.

Шефтл бросается в воду, с трудом вытягивает тяжелый вентерь. Рыба заполняет берег, бьется, подпрыгивает…

Шефтл проснулся, когда уже начало светать. Он в испуге вскочил.

Было прохладно. Стерню покрыла осенняя роса. Босиком, поеживаясь от холода, он пошел искать лошадей.

Буланые лежали в истоптанном овсе и дремали, — видно, хорошо попаслись. Шефтл распутал им ноги и повел к арбе. Громко фыркая, лошади лениво плелись за ним.

Арба медленно покачивалась на заросшей, малообъезженной дороге. Шефтл поглядывал на лошадей и радовался. И как это он до сих пор не догадывался выгонять их на ночь?… Теперь он уж непременно будет выезжать вот так, в ночное; нужно только брать с собой бурку…

В хутор он приехал на рассвете. Над трубами уже клубился густой белый дым, но улица была пуста.

Шефтл заехал к себе во двор, выпряг лошадей и загнал их в конюшню. Мать уже встала, хлопотала за клуней около бураков. Шефтл велел ей напоить лошадей из колодца, а сам, не входя в дом, задами направился к ставку.