День саранчи - Натанаэл Уэст

На несколько минут все стихло: Гомер, стоявший у раковины, оглянулся - не случилось ли чего. Она курила сигарету, по-видимому, в глубоком раздумье.

Он попробовал ее развеселить.

- О чем вы думаете? - натянуто осведомился он и почувствовал себя глупо.

Она вздохнула, чтобы показать, как мрачны и безнадежны ее мысли, но не ответила.

- Ручаюсь, вам хочется сладкого. В доме нет ничего, но я могу позвонить в аптеку, и они сейчас же пришлют. А может быть, мороженого?

- Нет, спасибо большое.

- Это совсем не трудно.

- Отец ведь, в сущности, не торговец, - сказала она вдруг. - Он актер. Я актриса. Мать у меня тоже была актрисой - танцовщицей. Театр у нас в крови.

- Я мало бывал в театре. Я…

Он умолк, заметив, что ей не интересно.

- Когда-нибудь я стану звездой, - объявила она, словно вызывая его на спор.

- Конечно, вы…

- В этом - моя жизнь. Ничего на свете мне не нужно - только это.

- Это хорошо - знать, что тебе нужно. Я раньше был бухгалтером в гостинице, но…

- А если не стану, я покончу с собой.

Она встала, поднесла руки к волосам, широко раскрыла глаза и нахмурилась.

- Я не очень часто хожу в театр, - начал оправдываться он, подвигая к ней печенье. - У меня глаза болят от света.

Она засмеялась и взяла крекер.

- Я растолстею.

- Ну что вы.

- Говорят, в будущем году в моде будут полные женщины. Вы верите? Я - нет. Это просто Мей Уэст рекламируют.

Он согласился с ней.

Она говорила и говорила без конца - о себе и о киношных делах. Он смотрел на нее, но не слушал, и всякий раз, когда она повторяла вопрос, требовавший ответа, он молча кивал.

Руки начали беспокоить Гомера. Он тер их о ребро стола, чтобы успокоить зуд, но это только раздражало их. Когда он сцепил руки за спиной, напряжение стало невыносимым. Руки вспухли и горели. Под предлогом мытья посуды он сунул их в раковину под холодный кран.

Когда в дверях появился Гарри, Фей все еще говорила. Он бессильно прислонился к косяку. Нос у него был очень красен, но в лице - ни кровинки, и казалось, костюм стал ему велик. Тем не менее он улыбался.

К удивлению Гомера, они встретились как ни в чем не бывало.

- Ну как, пап, отошел?

- Бодр и весел, детка. Здоров, говорит, как бык, крепок, как дуб, и вообще молодец, как соленый огурец.

Его гнусавый выговор - в подражание прибауточнику из глухомани - вызвал у Гомера улыбку.

- Вы не хотите поесть? - спросил он. - Может быть, стакан молока?

- Да, перекусить бы не мешало.

Фей подвела его к столу. Он пытался скрыть свою слабость, карикатурно изобразив шаркающую походку негра.

Гомер открыл банку сардин и нарезал хлеба. Гарри с преувеличенной жадностью зачмокал губами, но ел медленно и с трудом.

- Жизнь! Лучше бы надо, да некуда, - сказал он, закончив.

Он развалился на стуле и выудил из жилетного кармана мятый

окурок сигары. Фей поднесла ему спичку, и он игриво пустил дым ей в лицо.

- Папа, пора идти, - сказала она.

- Сей момент, дочка. - Он повернулся к Гомеру: - Знатный у вас домишко. Женат?

Фей попыталась его остановить:

- Па!

Он не обращал внимания.

- Холостой, э? -Да.

- Ну-ну. Такой парень…

- Я сюда приехал подлечиться, - нашел нужным сообщить Гомер.

- Не отвечайте на его вопросы, - вмешалась Фей.

- Что ты, что ты, дочка. Я же по-доброму спрашиваю. Я ничего обидного не сказал.

Он все еще изъяснялся с преувеличенно деревенским выговором. Он плюнул воображаемой слюной в воображаемую плевательницу и сделал вид, что перекидывает табачную жвачку из-за щеки за щеку.

Гомеру эта пантомима показалась смешной.

- Одному, в таком большом доме… мне было бы скучно и жутко, - продолжал Гарри. - Вас тут скука не заедает?

Гомер посмотрел на Фей, словно прося совета. Она досадливо нахмурилась.

- Нет, - сказал он, упреждая повторение неприятного вопроса.

- Нет? Ну, прекрасно.

Гарри пустил к потолку несколько колец дыма и критически наблюдал за их поведением.

- А вы не думали взять жильцов? - спросил он. - Каких-ни- будь симпатичных, уживчивых людей. И деньги лишние не помешают, и в доме будет уютней.

Гомер был возмущен, но под возмущением копошилась другая мысль - очень волнующая. Он не знал, что сказать.

Фей неправильно истолковала его замешательство.

- Па, кончай! - прикрикнула она, не дав Гомеру ответить. - Ты и так тут надоел.

- Уж и поболтать нельзя, - возразил он с невинным видом. - Уж и язык нельзя почесать.

- Ну ладно, поднимайся, - отрезала она.

- Куда вам торопиться? - сказал Гомер.

Он хотел добавить что-нибудь посильнее, но не отважился. Руки его оказались смелее. Когда Фей на прощание подала ему руку, его рука сжалась и не хотела отпускать.

Фей посмеялась этой теплой настойчивости.

- Миллион благодарностей, мистер Симпсон, - сказала она. - Вы были очень добры. И за завтрак спасибо, и что папе помогли.

- Мы очень признательны, - подхватил Гарри. - Вы сегодня сделали христианское дело. Господь вас вознаградит.

Он вдруг сделался очень набожным.

- Загляните к нам как-нибудь, - сказала Фей. - Мы тут неподалеку, в меблированных комнатах Бернардино -это кварталах в пяти от каньона. Такой большой желтый дом.

Гарри встал, но вынужден был прислониться к столу, чтобы не упасть. Фей и Гомер взяли его под руки и вывели на улицу. Гомер поддерживал его, а Фей пошла, чтобы подогнать машину, стоявшую на другой стороне улицы.

- Мы совсем забыли про ваш заказ на «Волшебный растворитель», - сказал Гарри, - бесподобное и несравненное средство для полировки.

Гомер нашел доллар и сунул ему в руку. Гарри быстро спрятал деньги и принял деловитый вид.

- Товар я доставлю завтра.

- Да, пожалуйста, - сказал Гомер. - Мне правда нужно средство для чистки серебра.

Гарри разозлился - ему было обидно, что этот тюфяк ему покровительствует. Он попытался восстановить подобающие, как ему казалось, взаимоотношения, отвесив иронический поклон, но не смог довести его до конца и начал мять себе кадык. Гомер помог ему влезть в машину, и он кулем опустился на сиденье рядом с Фей.

Машина тронулась. Фей оглянулась и помахала Гомеру, а Гарри даже не повернул головы.

Остаток дня Гомер провел в сломанном шезлонге. Ящерица сидела на кактусе, но он мало интересовался ее охотой. Мысли его были заняты руками. Они дрожали и дергались, словно им снились кошмары. Чтобы остановить их, он их сцепил. Пальцы переплелись, как бедра в миниатюре. Он растащил их и сел на руки.

Шли дни, и оттого, что он не мог забыть Фей, ему стало страшно. Интуитивно он чувствовал, что целомудрие - его единственная защита, что, как панцирь черепахе, оно служит ему и броней и хребтом. Он не мог сбросить его даже в мыслях. Если он сделает это, он погиб.

Он не заблуждался. Есть люди, которые вожделеют частями. У них горит лишь сердце или ум, и то не целиком. Еще удачливее те, кто подобен волоску электрической лампы. Они раскалены добела, но не сгорают. А с Гомером - это было бы все равно, что обронить искру на сеновале. Он спасся в истории с Ромолой Мартин, но второй раз спастись ему бы не удалось. Прежде всего, тогда у него была работа в гостинице - изо дня в день и на целый день занятие, которое защищало его тем, что утомляло; теперь же у него не было ничего.

Эти мысли испугали его, и он кинулся в дом, надеясь оставить их, как оставляют перчатки. Он вбежал в спальню и бросился на кровать. Он был так наивен, что думал, будто во сне мыслей нет.

Но беспокойство отняло у него даже эту иллюзию - уснуть он не мог. Он закрыл глаза и попробовал нагнать на себя сонливость. Переход ко сну, прежде не требовавший усилий, превратился в какой-то длинный сверкающий туннель. Сон бал в дальнем конце - размытое пятнышко тени посреди ослепительного блеска. Он не мог бежать - только полз к черной крапинке. Он уже почти отчаялся, но выручила привычка. Она сокрушила сверкающий туннель и швырнула его во тьму.

Проснулся он без труда. Он попробовал снова заснуть, но на этот раз даже не мог найти туннель. Пробуждение было полное. Он попытался думать о том, как он устал, но усталости не было. Со времен Ромолы Мартин он ни разу не чувствовал себя таким живым.

За окном все еще распевали птицы, но с перерывами, то и дело умолкая, словно им грустно было примириться с уходом еще одного дня. Ему почудилось шуршание шелка, но это лишь ветер шумел в листве. Как пусто было в доме! Он попытался заполнить пустоту пением:

Скажи, ты видишь в проблесках зари…

Других песен он не знал. Он подумал, что надо купить патефон или радио. Но понимал, что не купит ни того, ни другого. Это очень опечалило его. Печаль была приятная, сладкая и мирная.

Но этого ему было мало. В нетерпении он стал ворошить свою печаль, чтобы она стала острее, то есть еще приятнее. Он получал по почте проспекты бюро путешествий и теперь стал думать о поездках, которых никогда не совершит. Мексика была всего в нескольких сотнях километров. Ежедневно отплывали суда на Гавайи.