Лабиринт (СИ) - Бар Иден

Пока едем дальше, невольно думаю о том, что у него ведь, кроме деда, никого из родственников нет. Или есть? Алекс кажется таким погружённым в себя сейчас, что я не решаюсь задавать вопросы.

Вероятнее всего, из-за загруженности по работе он редко бывает у деда и, наверное, оттого чувствует себя виноватым. Интересно, как давно они виделись?

Наш путь пролегает мимо большого и старого, если не сказать заброшенного, парка, который вдруг за одним из поворотов дороги резко заканчивается высокой каменной аркой-сводом. Очень древней, судя по ее виду. Неспешно выходим из машины.

Пока я с открытым ртом созерцаю арку и уходящее вглубь нее некое подобие каменного коридора, Алекс достаёт корзинку. Перевожу на нее взгляд.

- Амарант, - отвечает он на мой немой вопрос тут же. В корзинке удивительной красоты малюсенький куст с крупными сочными листьями и ярко-красными гроздьевидными цветами, - символ веры и бессмертия. Они нравились ему, в его дворе до сих пор растут такие.

Только в этот момент я окончательно понимаю, что Алекс привез меня на кладбище.

В горле застревает ком, молча иду за ним. Он усмехается, видимо заметив ошарашенное выражение моего лица. Пытается «скрасить» мрачность этого места своим рассказом о нем:

- Хайгейтское кладбище, одно из старейших в Лондоне. В его восточную часть каждый день водят туристов за деньги, там преимущественно захоронения девятнадцатого века. Как по мне жуть, ни за что не ходил бы по кладбищу просто поглазеть. Но о вкусах не спорят, как сказал, английский, кстати, классик…

Алекс болтает и ещё что-то. Но я ясно вижу, что за всей этой пространной речью он прячет от меня свою пронзительную тоску.

Мы бредем посреди тишины и умиротворения. Это не похоже ни на что виденное мною раньше, и я начинаю понимать, почему туристов тянет сюда - страшное и прекрасное место, готическая романтика, как говорит Алекс.

Со всех сторон сразу нас обступают плотными стенами буйные зеленые заросли. Одна бы я точно заблудилась здесь.

Мы долго петляем извилистыми тропками среди каменных ангелов и кельтских крестов, пока он не останавливается, наконец, перед ухоженным памятником. На нем толстый католический крест из белого мрамора и контур портрета с полным именем, датами рождения и смерти.

- Привет, дед, - произносит Алекс и ставит цветы, а я замираю в неподвижности.

Пусть Бог простит меня, но я ведь тоже почти сирота. С отцом нас давно уже ничего не связывает, кроме кровных уз и забот о Кате. Мой отец живет в каком-то своём, далеком мире, в котором для меня нет места. И если вдруг не станет сестры, то останусь совсем одна.

Алекс молчит. Я чувствую, как в уголках моих глаз вскипают слёзы, и чувствую его боль, почти физически. Хочу поддержать, но не знаю как. Подхожу ближе, касаясь рукава его куртки.

Его тёплые пальцы находят мои, и переплетают их. Так и стоим, взявшись за руки. Почему-то это происходит органично и естественно.

- Как это произошло, почему? - спрашиваю шёпотом, глядя на крест с благоговением.

- Больное сердце.

- Он прожил девяносто два года, почтенный возраст, - стараюсь говорить бодро.

- Да, - соглашается Алекс, - но я бы отдал жизнь за то, чтобы он прожил ещё хотя бы несколько лет.

- Ты так любил его?

- Любил, - задумчиво отвечает он и поворачивается ко мне, глядя в глаза, - это слово неспособно выразить мои чувства к нему! Я обязан ему всем, что у меня есть. Всем хорошим.

Я киваю, думая о маме. Мне понятно и близко то, о чем он говорит сейчас.

- Знаешь, а я ему рассказывал о тебе, - с улыбкой продолжает Алекс.

- Правда? - вскидываю на него глаза.

- Да.

- И что он сказал?

- Сказал, что я ещё ничего не понимаю и принадлежу к поколению, которое не готово поручиться за свой завтрашний день, не говоря уже о том, чтобы взять на себя ответственность за семью.

- Ну, он был прав, - пожимаю плечами, - если ты пришёл к нему с рассказом обо мне в восемнадцать лет.

- Может быть. А ты, - впивается в меня острым взглядом, - рассказывала кому-нибудь о нас? Кому-нибудь очень близкому?

- Нет, - не хочу врать. И с удивлением понимаю, что я действительно никому не рассказывала! Скупой рассказ Кате, без подробностей, столько лет спустя не в счёт. Мне просто некому было рассказывать.

Тогда я приехала совершенно разбитая, и собирала себя ещё много лет по кусочкам после него. Уставшей от ухода за младенцем маме были бы неинтересны детали моей первой серьёзной влюбленности, да она бы и не одобрила многое, а общение с подругами я надолго прекратила.

Что касается Лале, Джен и Сиюнь - то они видели только то, что было на поверхности наших встреч, там я тоже особо не живописала.

Замечаю почти шок в глазах Алекса, но он тут же напускает на себя равнодушный вид. Никак не комментирует, однако я вижу, что ему неприятно. Улыбаюсь, пытаясь перевести все в шутку:

- Ну а что здесь такого?! Или это, наверное, тоже один из видов психического отклонения?

- Не волнуйся, ты вполне нормальна, - холодно отвечает он, и наши пальцы размыкаются, - если не любила.

С деловитым видом срывает ветку с низкого раскидистого деревца рядом, и начинает сосредоточенно смахивать ею невидимую пыль с памятника.

- Я любила, Алекс! Ты не прав, - отзываюсь со всей горячностью, но тут у него звонит телефон. Он немедленно отходит на несколько метров в сторону, извинившись.

Несколькими часами ранее, Лондон

Невзрачного вида молодой человек, одежда которого хотя и тусклых оттенков, но хорошего кроя, на вид примерно лет от тридцати пяти до сорока, входит в закусочную «Прэт а Мангер».

У него есть деньги, но ему нравится, что здесь можно поесть быстро и недорого.

Он бывает здесь раз в две недели или чаще, в зависимости от обстоятельств. В такие дождливые дни, как этот, чашка горячего и наваристого супа спасает его от простуды.

Молодой человек делает заказ, не глядя в меню, и достаёт телефон. Юная официантка кокетливо улыбается ему, пряча блокнотик и карандаш в объёмный карман униформы нежного кремового цвета. Он переводит ленивый взгляд за окно, по стеклу которого струится дождь. А внутри так тепло и сухо…

Подносит трубку к уху, нажимая вызов. Приятный женский голос с сексуальной хрипотцой отзывается почти сразу:

- Привет, Макс.

- Привет, Женевьева!

- Набери меня в шесть.

- Эм.. неудобно говорить?

- Удобно. Но, - она хмыкает или просто медлит, - я люблю тебя слушать под черный кофе с сигаретой.

Молодой человек улыбается.

- Давно он тебе не звонил? У меня кое-что срочное.

- Говори.

- Он ушёл в отпуск, да ещё так неожиданно, что я об этом только узнал!

- В отпуск? - его собеседница явно взволнована, - ты уверен, что это не какая-нибудь операция под прикрытием?

- Дорогая Дженни, я не могу быть уверен ни в чем, что касается твоего мужа! У меня не тот уровень доступа к секретной информации, ты же знаешь. Но официально это так. Я пробовал выяснить подробности у одного из тех, с кем он близок, у Хилла, но после первого же ненавязчивого вопроса нарвался на его пристальный интерес. Пришлось делать глупое лицо. И это еще самый общительный из его друзей, Дженни!

- Знаю. Выясни, что он теперь собирается делать!

- Я не понимаю как, прости. Все, что я мог - это собрать почти официальную информацию для тебя.

- Макс, это важно! Я кое-что чувствую, - она колеблется или раздумывает, - что, возможно, это наш второй шанс! С ним что-то происходит сейчас, я уверена. Наконец-то, он хоть немного выпадет из своей вечной круговерти и в этот момент рядом должна оказаться я. Узнай, летит ли он куда-нибудь на отдых, это был бы идеальный вариант!

- Но как, я не в курсе, полетит ли он одним из личных бортов МИ-6 или обычными авиалиниями, и если да, то под какой из фамилий, я даже не знаю их все..

- Макс, - она перебивает тоном, не терпящим возражений, - послушай меня. Умножь на два ту цифру, которую я переводила тебе в последний раз. И ещё на два за срочность, если информация будет у меня в течение суток!