Английский для миллионеров (СИ) - Корсарова Варвара

Аракчеев не пустил в эту комнату ремонтников и дизайнеров. Он оставил этот уголок дома нетронутым. Вероятно, здесь всегда располагался кабинет — сначала личный, хозяина усадьбы, а потом кого-то из музейного начальства. И потому в комнате царил особый старинный уют с легким привкусом бюрократии.

В глаза первым делом бросился богатый камин с чугунным литьем. Нерабочий, холодный. Напротив обосновался допотопный письменный стол на массивных тумбах. Столешница покрыта зеленым сукном, на сукне — лист стекла. Под стеклом разложены пожелтевшие бумажки и черно-белые фотографии. У края стоит лампа под зеленым абажуром. Идеальное место для работы писателя, ученого или политического деятеля начала двадцатого века.

За столом возвышается спинка кожаного кресла, изрядно потертого, в царапинах, из которых торчат белые нити набивки.

На крашеной бледной краской стене над столом висит большая карта. Марианна сначала удивилась: Россия на ней имела непривычные очертания, но потом поняла — это карта СССР, страны, где родились ее бабушка и мама. Как и многое другое в этом кабинете, карта была древняя и местами выцветшая. Там, где плотная глянцевая бумага порвалась от ветхости, были наклеены полоски скотча.

Вдоль остальных стен — шкафы со стеклянными дверцами. Полки внутри забиты толстыми папками, альбомами в кожаных переплетах, картонными коробками, громадными амбарными книгами.

— Пап, тебе бы ремонт тут сделать, — заметила Даша, изучая облупившуюся краску на стене. — И мебель другую, поновее.

— Ты так думаешь? Но мне нравится именно эта, — сказал Петр Аркадьевич спокойно, но с ноткой обиды.

— Как интересно! — воскликнула Марианна. — Как в музее!

— Это и есть кусочек музея. Тут был кабинет директора. Звали его Людвиг Александрович Байер, из этнических немцев он… В детстве я часто приходил к нему в гости. Он меня не прогонял. Давал разные мелкие поручения, работу по музею — там приколотить, тут пыль протереть, рассортировать документы и прочее. Рассказывал много интересного. И вообще… отличный был человек.

— Это он ваш старый друг, о котором вы говорили? Который вам помог?

— Он самый. Идите сюда. Вот его фотография. А рядом — я в двенадцать лет.

Марианна подошла к столу. Аракчеев встал рядом, их плечи соприкоснулись.

Лицо у него было сосредоточенное и печальное.

— Смотрите, — повторил он и дотронулся указательным пальцем стекла, под которым лежала черно-белая фотография.

Долговязый мужчина в черном костюме и широком галстуке смотрел в камеру, прищурив близорукие глаза. У него был высокий лоб с залысинами и длинное лицо, на котором застыло растерянное выражение, как у человека, которого застали врасплох.

Руку он положил на плечо невысокого подростка. Только по глазам Марианна признала в нем Петра Аркадьевича — тогда еще Петьку, Петрушку! У двенадцатилетнего Петьки был пристальный и очень взрослый взгляд. Этот взгляд не изменился за годы.

У того Аракчеева двадцать с лишним лет назад было худющее, недокормленное тело, острые локти и сбитые коленки. Его волосы давно не видели парикмахера. Кажется, они вообще не были знакомы с парикмахером. Челка была подстрижена неровно и падала на один глаз. За ушами и на шее торчали вихры.

Он стоял, независимо сунув руки в карманы, насупившись и выдвинув нижнюю челюсть вперед. В углу рта запеклась ссадина.

Мальчишка с характером. Петька-хулиган, Петька-бандит и гроза соседей. Типичный неблагополучный подросток в грязной футболке, мешковатых шортах и драных кедах.

У Марианны сжалось сердце, когда она осознала, что мальчик Петрушка действительно не получал достаточно пищи. За ним не следили, его одежду никто не стирал, и никто не интересовался его успехами в школе.

Кроме этого высокого нескладного мужчины.

— Папа, это ты? — в голосе Даши звучало потрясение. — Вообще не похож. Ничего себе, какой ты был! А ты чего такой чумазый? И лохматый? Ага, а сам меня постоянно ругает, что я не умываюсь и не расчесываюсь! А это что за дядька рядом с тобой? Твой папа или тот… Людвиг?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— У меня не сохранились фотографии твоего дедушки. Да, это мой друг и наставник Людвиг Александрович. Он меня многому научил, — Петр Аркадьевич улыбнулся воспоминаниям и легонько погладил пальцем стекло. — Научил любить чтение. Любить историю и математику. Жить по расписанию. Выполнять задание сразу, как только его получаешь, не откладывая на потом. Добиваться поставленной цели. Он был строгий, но мировой мужик.

— Он умер?

— Уехал из Лопухово в конце девяностых. Да, наверняка умер. Со здоровьем у него было неладно. Музей закрыли, его отправили на пенсию. Это его подкосило.

— Жалко, — сочувственно сказала Даша.

У Марианны внутри тоже все сжималось от жалости — к Дашиному отцу. Ну и путь он прошел! Ну и жизнь у него была! Она увидела лишь крохотный ее кусочек — секунду летнего вечера двадцать три года назад. Но этот кадр рассказал ей о многом. И что еще было за ним? Какая история? Ей очень хотелось узнать о жизни Петра Аркадьевича больше. Но она видела, что он не желает говорить об этом в присутствии Даши. Потому что он перевел разговор на другое:

— Давай покажу тебе, что в этих шкафах. В прошлый раз, когда ты сюда заглядывала, тебе было не особо интересно. А сейчас хочешь посмотреть?

— Там у тебя вроде документы какие-то…

— Не только.

— Покажи, теперь мне интересно!

Марианна улыбнулась. Как здорово все складывается с Дашей! С отцом она теперь разговаривала иначе. По-свойски, без скованности, как и должна говорить дочь с отцом.

Они подошли к шкафу у правой стены. Шкаф тоже был старомодный, советской эпохи. В родной поселковой школе Марианны такой стоял в подсобке в кабинете физики — учителю было жалко его выбрасывать, и он хранил в нем ученические тетради за многие годы.

— Здесь моя коллекция, — сказал Петр Аркадьевич, как будто извиняясь, и вытащил толстый кожаный альбом. Альбом пах старой бумагой, но на нем не было ни пылинки, как и повсюду в кабинете. Это же Петр Аркадьевич! В его мире нет места беспорядку.

— Тут тоже фотографии? — спросила Даша.

— Нет. Моя коллекция марок, — признался Аракчеев деревянным голосом. Марианна была готова поклясться, что он изнывает от неловкости!

Он перевернул тяжелую обложку, и внутри действительно были бумажные квадратики с зубчатыми краями. Одни серые, невзрачные. Другие яркие, как конфетти. Аракчеев переворачивал крепкие картонные листы. Мелькали портреты лидеров, ракеты, аэропланы, породистые лошади, даты и юбилеи…

Марианна мысленно улыбалась до ушей. С ума сойти, Петр Аркадьевич коллекционирует марки! Она знала, когда ее мама и тетя Зоя были девчонками, многие школьники имели такое увлечение. Сейчас люди собирают совсем другое — плакаты, игровую атрибутику, разную прочую чепуху…

А вот марки — это не чепуха. В собирании марок есть что-то солидное, благородное и… умилительное. Жаль, Даша этого не поймет!

Однако Даша ее удивила.

— Ничего себе! — уважительно восхитилась Даша. — Крутотень! Один мальчик в школе в Москве собирал наклейки с футболистами, а другой японские комиксы. Ты, значит, тоже увлекаешься!

Марианна посмотрела на нее с признательностью. Петр Аркадьевич тоже несколько расслабился. Уголки его губ тронула улыбка. Наверное, он боялся, что дочь будет над ним смеяться. Но она была действительно впечатлена.

— Надо бы и мне что-нибудь начать собирать, — призадумалась Даша. — И рассказывать об этом на канале в ютубе.

— У тебя уже есть коллекция, — отозвалась Марианна. — ты собираешь кукол из любимого мультфильма и все про них знаешь. Петр Аркадьевич, пусть она вам тоже свою коллекцию покажет! Сделает презентацию…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Хорошо, — серьезно кивнул Петр Аркадьевич. — Даша, не трогай, пожалуйста, эту марку! Руками ее брать нельзя. Для этого есть пинцет. Она редкая.

— Это дорогие экземпляры? Вы вкладываете в них средства? — догадалась Марианна.

— Нет, дорогих всего парочка. Вот эта… с дирижаблем, тридцать первого года выпуска, — он показал на блеклую голубую марку. — И вот эта, выпущенная к юбилею Полтавской битвы. Но они вовсе не стоят целое состояние, как можно подумать, — он сухо улыбнулся. — За каждую на аукционе дают около десяти тысяч долларов.