Дети Хурина - Джон Толкиен

И бродил Турин как помешанный в лесной глуши, то проклиная Средиземье и жизнь человеческую, а то призывая Ниниэль. Когда же наконец оставило его безумие горя, присел он на землю и задумался о деяниях своих, и словно со стороны услышал свой голос: «Живет она в Сокрытом Королевстве, в мире и безопасности!». И порешил Турин, что теперь, пусть жизнь его загублена, должно ему отправиться туда; ибо лживые измышления Глаурунга неизменно сбивали его с пути. Потому поднялся он, и отправился к Переправе Тейглина, и, минуя Хауд-эн-Эллет, воскликнул:

— Горько поплатился я, о Финдуилас, за то, что прислушался к Дракону! Пошли мне ныне добрый совет!

И едва договорил Турин, как увидел: двенадцать хорошо вооруженных воинов перешли через Переправу. То были эльфы, и, едва они приблизились, Турин узнал одного из них — Маблунга, предводителя охотников Тингола. И окликнул его Маблунг приветственно:

— Турин! Наконец-то мы встретились! Я тебя разыскиваю — и рад видеть тебя живым и невредимым, пусть годы и явились для тебя тяжким испытанием.

— Тяжким! — воскликнул Турин. — О да, словно поступь Моргота. Но если ты и впрямь рад видеть меня в живых, так ты — последний из обитателей Средиземья, о ком можно сказать такое. И почему же ты радуешься?

— Потому, что среди нас уважают и чтят тебя, — отвечал Маблунг, — и хотя спасся ты от многих опасностей, в конце концов испугался я за тебя. Своими глазами видел я, как Глаурунг покинул свое убежище; и подумалось мне, что исполнил он свой гнусный замысел и теперь возвращается к Повелителю. Но Дракон свернул к Бретилю; и тогда же узнал я от скитальцев той земли, что вновь объявился там Черный Меч Нарготронда и орки бегут прочь от бретильских границ, словно сама смерть гонится за ними по пятам. Тогда накатило на меня недоброе предчувствие, и сказал я себе: «Увы! Глаурунг держит путь туда, куда не дерзнут пробраться орки, — а разыскивает он Турина». Засим поспешил я сюда сколь можно быстрее, дабы упредить тебя и помочь тебе.

— Быстро, да не слишком, — ответствовал Турин. — Глаурунг повержен.

Изумленно поглядели на него эльфы и воскликнули:

— Ты умертвил Великого Змия! Да славится твое имя вовеки среди эльфов и людей!

— Мне все равно, — отозвался Турин. — Сердце мое тоже мертво. Но раз явились вы из Дориата, поведайте мне о родне моей. Ибо сказали мне в Дор-ломине, будто мать моя и сестра бежали в Сокрытое Королевство.

Промолчали эльфы, но наконец заговорил Маблунг:

— Да, так все и было — за год до появления Дракона. Ныне уже нет их там, увы!

Замерло у Турина сердце, и заслышал он поступь рока, преследующего его до последнего рубежа.

— Продолжай! — закричал он. — Да не мешкай!

— Отправились они в глушь искать тебя, — промолвил Маблунг. — Все отговаривали их; но когда стало известно, что Черный Меч — это ты, непременно желали они ехать в Нарготронд; и появился Глаурунг, и разогнал их охрану. С тех пор никто не видел Морвен; а Ниэнор, оказавшись во власти чар, лишилась дара речи и бежала на север в леса, словно дикая лань, и пропала.

Тут расхохотался Турин громким, резким смехом, к вящему изумлению эльфов.

— Не шутка ли это? — воскликнул он. — О, прекрасная Ниэнор! Выходит, убежала она из Дориата к Дракону, а от Дракона — ко мне. Вот ведь великая милость судьбы! Смуглой, как ягода, была она, темноволосая, миниатюрная и хрупкая, словно эльфийское дитя — как же ее не узнать!

— Ты заблуждаешься, — удивленно отозвался Маблунг. — Вовсе не такова была сестра твоя. Была она высокая, статная, синеглазая, а волосы — чистое золото; как две капли воды походила она на Хурина, отца своего, только в женском обличье. Ты, верно, ее не видел!

— Не видел, Маблунг, не видел, говоришь ты? — закричал Турин. — А почему нет? Ибо смотри: слеп я! Ты разве не знал? Слеп, слеп, с самого детства на ощупь пробираюсь я сквозь мглистый туман Моргота! Посему оставь меня! Ступай, ступай прочь! Возвращайся в Дориат, да сгубит его зима! Да будет проклят Менегрот! Да будет проклято поручение твое! — воскликнул Турин. — Только этого лишь и недоставало. Теперь наступает ночь!

И он бросился прочь быстрее ветра, эльфы же преисполнились изумления и страха. Но рек Маблунг:

— Случилось нечто странное и страшное — о чем нам неведомо. Поспешим же за ним и поможем ему, ежели в наших это силах: ибо ныне владеет им одержимость обреченного.

Турин же далеко обогнал их, и прибежал к ущелью Кабед-эн-Арас, и застыл на месте; и заслышал он рев реки, и увидел, что все деревья вокруг, далеко и близко, увяли и иссохли, и жухлые листья скорбно опадают с ветвей, словно в первые дни лета пришла зима.

— Кабед-эн-Арас, Кабед Наэрамарт! — воскликнул он. — Не оскверню я твоих вод, в коих омылась Ниниэль. Злом обернулись все мои деяния, а последнее — злом наихудшим.

Тут извлек он из ножен меч и молвил:

— Привет тебе, Гуртанг, железо смерти, один ты ныне остался со мною! Ни господина, ни верности не знаешь ты, повинуясь лишь руке, в которую вложен. Ничьей кровью не побрезгуешь ты. Так примешь ли ты Турина Турамбара? Дашь ли мне быструю смерть?

И зазвенел в ответ холодный голос клинка:

— О да, охотно выпью я твою кровь, чтобы позабыть вкус крови хозяина моего Белега, и вкус крови Брандира, убитого безвинно. Я дам тебе быструю смерть.

Тогда Турин укрепил меч рукоятью в земле и бросился на острие Гуртанга, и черный клинок взял его жизнь.

Приблизился Маблунг и окинул взором отвратительную тушу мертвого Глаурунга, и лежащего рядом Турина; и опечалился, вспоминая Хурина — каким видел его в битве Нирнаэт Арноэдиад, — и думая о страшной судьбе его рода. А пока стояли там эльфы, пришли от водопада Нен Гирит люди поглядеть на Дракона; и, увидев, к какому концу пришла жизнь Турина Турамбара, зарыдали они; эльфы же, узнав наконец, чем подсказаны были слова Турина, к ним обращенные, преисполнились ужаса. И молвил с горечью Маблунг:

— И я оказался вовлечен в судьбу детей Хурина: словами убил я того, кто был мне дорог.

Когда же подняли тело Турина, увидели все, что меч его переломился надвое. Так сгинуло все, чем владел он.

И вот те, кто там был, принесли дров, и сложили их высокой грудой, и запалили громадный костер, и сожгли тушу Дракона, так что ничего от него не осталось, кроме черного пепла, и кости его рассыпались в прах, а на выжженной пустоши впредь так и не выросло ни травинки. Турина же погребли в высоком кургане, на том самом месте, где упал он; и обломки Гуртанга предали земле вместе с ним. Когда же все было сделано и менестрели людей и эльфов сложили скорбную песнь о доблести Турамбара и красоте Ниниэли, принесли огромный серый камень и установили его на вершине кургана, а на нем начертали эльфы Рунами Дориата: