Ломовой кайф - Леонид Влодавец

— Та-ак… — протянул Максимов и бросил нервный взгляд на Колосову.

— А дальше никаких следов не накопали? — спросила Ирина Михайловна.

— Есть одна зацепка, правда, пока ее еще не раскрутили.

Дедок, который подошел к бабкам уже после того, как Милка их разговорила, припомнил, будто они втроем сели в иномарку, которая стояла примерно напротив булочной. Конкретно, что за машина, дед не знает — «импортная», и все. А цвета он по старости плохо различает. То ли темно-серая, то ли темно-зеленая, то ли вообще синяя. По описанию похожа на «Ауди», но дед утверждает, что эмблемы из четырех колец он не приметил. Потом вы меня сюда пригласили, Кирилл Петрович, так что пока все. Дударев копает, обещал докладывать мне на сотовый.

— Ну, пожалуй, ничего интересного он не накопает, — заметила Колосова. — Я и так вам могу сказать, куда эта машина поехала.

— Интересно! — хмыкнул Максимов. — Поясните, пожалуйста.

— И куда же они поехали? — нахмурился Птицын.

— В аэропорт, на московский рейс, — не моргнув глазом объявила Ирина Михайловна. — Простая логика. Я прилетела на «Ан-26» в 9.30, через полчаса вы меня привезли сюда, затем мы с вами по принципу «тройного ключа» запустили аппарат, и в 10.15 я начала работать. Но присутствие Полины в области и окрестностях уже не отмечалось. По всему радиусу действия прибора. То есть если ваши ребята плюс Полина в 9.00 или около того вышли из дома и сели в машину, то могли находиться вне поля зрения прибора только час с четвертью. А это значит, что, ни продолжая поездку на автомобиле, ни пересев на поезд или автобус, они ни за что не успели бы выйти за пределы радиуса действия прибора. Это можно сделать только на самолете, причем не на «кукурузнике». В 9.30 из здешнего аэропорта идет «Ту-134» рейсом на Москву и через час с небольшим садится в Шереметьево-1. Так что, когда я включилась в работу, они уже вылезали из самолета.

— Но хватило ли у них времени? — засомневался Максимов, поглядывая на карту области. — Допустим, к 9.30 они могли успеть, но ведь надо еще билеты взять, контроль пройти…

— Для Полины нет проблем, — сказала Колосова. — Вы же в курсе, что она умеет. Если надо, она могла бы даже рейс задержать, а уж пройти самой и провести двух спутников на борт без билетов — это семечки.

— Непонятно только, зачем ей Тараны потребовались? — недоуменно произнес Птицын.

— Это надо у нее спрашивать, — криво усмехнулась Колосова. — Женская логика непредсказуема, по себе знаю!

— Может, все-таки поискать иномарку? — предложил Птицын.

— Ну и кого вы найдете, Генрих Михайлович? — осклабилась Колосова. — В лучшем случае какого-нибудь постороннего мужика, который припомнит, что довез таких-то до аэропорта. А в худшем вообще ничего не найдете, потому что Полина может стирать память не хуже, чем клавиша «delete» компьютера.

— Меня другое волнует, — заметил Максимов. — Успела она побывать в Васильеве или нет? Твои ребята контролировали дом?

— Контролировали. Но никто к нему не приближался, мы датчики звуковой сигнализации даже на трубу поставили. Нет, если она там и побывала, то гораздо раньше, чем вы меня оповестили.

— Так. Надо, я чувствую, немедленно докладывать в центр, — нервно сказал Максимов. — Если она в Москве, пусть там и ловят. А у нас своих проблем до фига.

— Докладывать, конечно, надо, — согласилась Колосова, — но сдается мне, что в Москве ее уже нет…

— Это почему же?

— Потому что уже больше суток прошло. За это время она могла даже в Австралию долететь. Или в Аргентину — не помню, куда дальше.

— Прямо так, без паспорта и без визы?

— Для этой девки границ не существует, Генрих Михалыч, — проворчал Максимов. — И деньги ей тоже не нужны. Она, можно сказать, самый свободный и независимый человек в мире!

— Но ведь язык надо знать… — пробормотал Птицын, уже чувствуя, что и тут традиционные подходы неприменимы.,

— Ее везде поймут, и она поймет кого угодно. Даже если с ней на суахили будут общаться.

— Короче, готовлю СППК к работе! А вам по десять минут, чтоб настучать свои сообщения и зашифроваться, — проворчал Максимов, усаживаясь за терминал.

Пока он настраивал спутниковый приемно-передающий комплекс, Птицын спросил у Ирины:

— А что он может, этот ваш центр? Как он эту заразу искать будет?

— Строго говоря, пока никак. Единственная надежда на новый аппарат. Но его еще доделать надо, а самое главное — вывести на орбиту. Если все удастся, можно будет повесить еще три-четыре таких же, и тогда Полина уже никуда не скроется. По крайней мере, на поверхности Земли. Если догадается в какие-нибудь катакомбы уйти или под воду метров на сто — похуже.

— И когда же примерно все это смогут сделать?

— Минимум через полгода. Хотя, конечно, может, удастся ее и с одного аппарата запеленговать.

— Так, центр на связи! — объявил Максимов. — Определились, кто первый стучать будет?

— Конечно, дама, — галантно произнес Птицын. Колосова уселась за терминал, а Максимов подошел к Генриху, взял за локоть и, выведя за дверь, сказал вполголоса:

— Ты, я вижу, за свою ребятню сильно переживаешь?

— Не чужие все-таки, — заметил Птицын. — Юрка особенно. В прошлом году он меня от смерти открутил, да и вообще… И так у пацана жизни никакой не было. Мать умерла, отца посадили… Жалко будет, если эта психованная с ним что-то сделает. И девчонку Юркину жалко. Хоть и мамаша уже, но тоже еще двадцати нет. А сынишка у них — крестник мой — вообще прелесть! Он-то за что сиротой останется?

— Это, брат, все лирика, — помрачнел Максимов. — Я твои душевные порывы понять могу, но надо и рациональное мышление сохранять. Полина — это в первую голову их, московская, проблема. Нам тут особо усердствовать не стоит, понял?

— Почему? Ребята-то наши…

— Генрих, ты можешь гарантировать, что вся эта история с побегом и прочими делами не есть тамошняя, центровская, разработка?

— Не могу, конечно… — нахмурился Птицын. — А у вас что, есть прикидки на этот счет?

— Нет у меня ничего. Просто подумай хорошенько, что от нас до сих пор требовали? Выполнять указания в обмен на прикрытие. И мы это четко соблюдали. Или здесь, на месте, или там, куда нас отправляли. При этом Москва нам отродясь всех карт не раскрывала. Если твои ребята в самой Москве задачи выполняли, то исключительно потому, что московским было неудобно светиться. Так? Именно так.

— Хотите сказать, что инициатива наказуема?

— А как же! Ведь этот твой Юрик, скажем откровенно, для своего возраста и должности — а он у тебя даже не сержант, как я помню! — знает слишком до фига. И много раз делал так, как его левой ноге хотелось, а не так, как положено. Не говорю уже о том, что этот мальчишечка, не дожив до двадцати годов, столько трупов наделал, что волосы дыбом встают. А трупы, бывает, что и находят, и уголовные дела иной раз не сразу закрывают… Понимаешь, куда я гну?

— Догадываюсь… — Птицын не очень приветливо посмотрел на Кирилла Петровича.

— Вот и оставайся при своих догадках, — жестко сказал Максимов. — Разжевывать не стану. Смотри, не наделай опечаток, когда стучать будешь… Десять минут прошли! Ирина, у тебя все?

С этой последней фразой Максимов вернулся в кабинет. Следом вошел и Птицын, мрачнее тучи. Он пытался переварить то, что сказал начальник, то есть догадаться, знает ли Кирилл Петрович о том, что история с побегом Полины есть «московская разработка», или только предполагает.

— У меня все, — сказала Ирина, освобождая место у терминала. — Кирилл Петрович, пойдемте покурим?

Они вышли, а Птицын остался один. Он довольно быстро набрал на компьютере то, что рассказал Максимову и Колосовой, а потом, испытывая легкое чувство стыда, отстучал следующее: «В приватной беседе со мной Максимов предположил, будто побег Полины есть „московская разработка“, и посоветовал не проявлять излишней активности».

После этого он быстро нажал на клавиши, включающие лично его шифровальную программу, упаковал файл текста и подал на выход.

Когда на мониторе возникла надпись: «Принято. Ждите ответа», в кабинет вернулись Максимов и Колосова.

— Ждем-с! — преувеличенно весело сказал Птицын. Через пять минут появилась надпись: «Идет прием информации».

— Странно, — заметила Ирина, когда после распаковки файла он оказался состоящим только из двух абзацев.

— Ничего странного, — приглядевшись к шифрам, произнес Максимов. — Просто, как поется в песне, «полковнику никто не пишет»…

ЗА НАШЕ СЧАСТЛИВОЕ РАБСТВО…

Оказывается, нет ничего лучше, когда голова ни о чем серьезном не думает. Не то чтоб не думает вовсе, но и не мается всякими там сомнениями, переживаниями, опасениями, воспоминаниями, которые теребили Юркин мозг еще совсем недавно. Наверное, и Надька тоже нечто подобное испытывала. Даже если бы им сейчас начали всерьез, долго и нудно объяснять, что они оказались в абсолютном рабстве у Полины, что они шагу не могут сделать без ее контроля и, наконец, что все их эйфорическое счастье — это всего лишь следствие внушения со стороны экстрасенсихи, они не поняли бы ни слова и только расхохотались бы в ответ на эту лекцию. Это было бы столь же бесполезно, как объяснять ширнувшемуся и уже кайфующему наркоману всю пагубность его порока. Собственно, семейство Таранов почти ничем не отличалось от тех, кто балдел, накурившись анаши, вколов себе дозу героина или нанюхавшись кокаина. Только причина их общего кайфа состояла не в химическом, а в суггестивном воздействии. Ну и, конечно, кое-какие симптомы различались. Например, никаких глюков они покамест не видели, хотя в принципе, если бы Полина захотела, она запросто могла их устроить. И депресняк с ломкой им тоже не грозил — по крайней мере, до того момента, пока Полине не захотелось бы их помучить.