Эра зла - Татьяна Устименко

— Какого черта здесь происходит? — громко осведомилась я, ни к кому конкретно не обращаясь и угрожающе поводя кончиком выставленной вперед катаны. — Насколько мне известно, без приглашения только монголо-татарское иго приходит!

— Сел, это точно ты! — обрадованно завопила отмершая белобрысая дылда. — Узнаю твой острый язычок. Худобина ты моя ненаглядная!

Уж не знаю, кого она назвала этим странным именем «Сел», но мне немедленно захотелось высунуть свой язык и проверить, все ли с ним в порядке.

— Селестина, любовь моя, — задушевным баритоном поддержал темноглазый красавец, — наконец-то я тебя нашел!

Я растерянно пожала плечами, сильно сомневаясь в адекватности участников этой незваной, разносортной компании. По моему мнению, так их всех можно хоть сейчас оптом в дурдом сдавать.

— Это они к кому обращаются? — тихонько спросила я у Тристана. — Ко мне или просто бредят и галлюцинируют?

Стригой буркнул что-то нечленораздельное.

— Ясно, — иронично отозвалась я. — Пусть я не доктор, но всегда подозревала, что сумасшествие передается воздушно-капельным путем. Не так ли?

— Нет, да, возможно… — хрипло выдал шевалье.

— Исчерпывающий диагноз! — с пониманием усмехнулась я. — Господа, — следующую фразу я адресовала нахальным чужакам, — не знаю, да и не хочу знать, какая именно надобность привела вас в мой дом, но предлагаю вам немедленно покинуть территорию палаццо и впредь не приближаться к ней на расстояние пушечного выстрела. Иначе я буду вынуждена начать вас убивать, причем для первого раза проделаю это на манер презентации — весело и интересно!

— Сел, да ты никак рехнулась! — печально констатировала белобрысая. — Опомнись, дорогая, это же я, Оливия! Неужели ты меня не узнаешь?

— А мне без разницы, Оливия ты там, Офелия или сам Гамлет! — вызывающе парировала я. — Второй раз предупреждать не стану, поэтому предлагаю, пока добрая: убирайся-ка ты отсюда.

— Сел, милая, не волнуйся, мы тебя спасем! — патетично предложил крылатый.

— Я бы послала вас куда подальше, — невежливо огрызнулась я, — но, судя по вашему потрепанному внешнему виду, вы как раз только что оттуда.

— Окстись девонька, ить мы же свои! — торжественным басом добавил священник.

— Свои все внутри, — смеялась я. — А других я не помню, не знаю и знать не хочу.

— Селестина, счастье мое, ну меня-то ты точно должна вспомнить, — принялся нежно у говаривать темноглазый. — Это же я, твой Конрад! Если бы ты только ведала, как долго я тебя искал, чтобы бережно, нежно…

— …убить! — с выражением закончила за него я, прожигая своего врага ненавидящим взглядом. — Не утруждай себя ненужными излияниями, мерзавец, я и сама все о тебе знаю.

— Но откуда? — не поверил он. — Откуда?

Личные достоинства или недостатки наших врагов сильно ужесточают методы войны с ними. Не так ли? Честно говоря, я даже не ожидала, что мой погубитель окажется настолько обаятельным, причем, как назло, в его внешности не обнаружилось ни капли слащавости или высокомерия, по моему мнению непременно присущих каждому ловеласу и совратителю. Наоборот, Конрад отличался именно той суровой и совершенной красотой, которой обладали лишь античные боги древности, во все века считающиеся эталоном мужской привлекательности. Да, я с первого взгляда убедилась: Андреа мне не соврала, ибо я могла полюбить лишь вот такого: сильного, отважного, уверенного в себе мерзавца, безусловно только обманом или хитростью сумевшего завлечь меня в свою постель. При этом следовало признать: я инстинктивно чувствовала с ним какое-то странное, почти невозможное, ничем пока в принципе не подтвержденное родство. Он — человек моей породы. Как же все это сложно… Я запуталась в идентификации своих ощущений, отчего разозлилась еще больше. О нет, я отнюдь не наивная дурочка и поэтому прекрасно понимаю, что с годами планка женских мечтаний неуклонно понижается. Сначала все мы ждем принца на белом коне. Потом — на коне любой масти. Затем — пешего принца. После — любого пешехода, а некоторые дамы со временем согласны даже просто на коня… Но не на волка же! И вот от этих-то очевидных фактов в моей груди и запылало еще более жаркое пламя обиды, потушить которое могла только месть — самая справедливая плата за нанесенные мне оскорбления. А посему, намереваясь сполна рассчитаться за причиненные мне несчастья, я крепче сжала в ладони рукоять своей катаны и шагнула вперед — прямо к нему…

А в этот же самый миг Конрад с восторгом следил за приближающейся к нему Селестиной, исподволь подмечая все метаморфозы, произошедшие с ее внешностью. Хорошенькая и прежде, нынче она сильно изменилась и повзрослела, превратившись в невероятно привлекательную молодую женщину. Худоба и короткая прическа сделали ее еще краше, невольно напомнив вервольфу те небесные образы выдуманных им практически бесполых красавиц, которые он рисовал раньше, стремясь занять свои бесконечно однообразные дни. Теперь он знал точно — оные картины стали не просто плодом томящейся от безделья мужской натуры, грезящей об ангеле-хранителе, а разминкой, подготовкой к встрече с ней, интуитивным зовом его тоскующей души, стремящейся отыскать ее, предназначенную ему любовь, его Селестину!

Ее лицо с нежной бледной кожей представлялось ему овальным холстом. Господь, очевидно, находился в прекрасном расположении духа, когда создавал ее, и лишь поэтому он даровал ей такие чудесные зеленые глаза с продолговатым разрезом, опушенные густыми черными ресницами. А затем еще добавил янтарный нимб вокруг зрачков. У нее был изящный, идеально правильный носик с горбинкой и соблазнительные розовые губы, чуть блестящие, словно изысканно тронутые невесомым штришком перламутровой помады. На подбородке — едва приметная ямочка, как будто Создатель слегка дотронулся до него пальцем, одобряя свое творение. О, он клянется, что когда-нибудь непременно нарисует ее портрет. И обязательно во весь рост. О, это будет потрясающая картина. Конрад представил, как обнаженная Селестина лежит на ложе из розовых лепестков и ее волшебные глаза чарующе мерцают таящейся в них загадкой, а губы слегка изогнуты, словно она только что пробудилась ото сна и вспоминает пригрезившегося ей возлюбленного. Вспоминает его самого. Нет, не так! Ее глаза подернулись дымкой то ли размышлений, то ли воспоминаний, а на губах блуждает едва различимая улыбка, одна из тех, которые идут из глубины сердца, а поэтому такая улыбка могла быть отражением и тихого счастья, и невыносимой тоски, беспредельной веры или же полного смирения. Улыбка, понять или расшифровать которую невозможно… Конрад четко осознавал, что самая большая сила на свете — это любовь. Но всепоглощающая любовь редко становится чем-то простым. Как раз все ее противоречивые оттенки, все ее сложности и перипетии и превращают любовь в столь мощную силу, способную погубить слабых или возвысить сильных, в силу, сметающую все на своем пути. А страсть, ненависть, месть — это всего лишь различные стороны одного великого чувства, называемого священным словом «любовь».

Конрад хотел сказать обо всем этом приближающейся к нему Селестине, но не успел. Он уже раскрыл ей свои истосковавшиеся объятия, как вдруг она беспощадно взмахнула обнаженной катаной и, издав нечеловеческий рев, прыгнула на него, занося руку для смертельного удара. Словно в кошмарном сне, он взглянул на нее повнимательнее, и крик ужаса тут же застрял у него в горле. Селестина зависла в воздухе, и Конрад успел рассмотреть ее глаза — их цвет полностью изменился, из зеленого превратившись в кроваво-красный. Верхняя губка девушки приподнялась, обнажая небольшие, но весьма острые клыки. Оборотень остолбенел и онемел, не способный двинуть ни ногой, ни рукой, ибо от несущейся на него твари исходили волны жуткого холода, сковавшего его мускулы, заморозившего кровь в жилах и парализовавшего нервные рефлексы конечностей. Ход времени остановился, а влюбленный вервольф обреченно следил за падающим на его голову клинком, опускающимся все ниже и ниже…

Глава 3

Я больше не могла сдерживать овладевшую мной ярость, помешавшую мне и далее притворяться той расчетливо-хладнокровной особой, какой я так хотела казаться своему врагу, но какой, к своему величайшему сожалению, не являлась. Намереваясь покончить со своим заклятым врагом первым же сильным ударом, и поэтому, обхватив рукоять катаны четырьмя пальцами правой руки, а пятым сильно упершись в гарду для создания опоры всей кисти, я стремительно прыгнула на обидчика. Воображение уже рисовало мне упоительную сцену, как, снесенная моим клинком, его отрубленная голова катится по земле, однако моим мечтам не было суждено сбыться.

Чуть зависнув над головой растерянно моргающего Конрада, я неожиданно ощутила мощный толчок в грудь, резко отбросивший меня назад. Беспомощно дрыгнув ногами, я отлетела метра на три и плашмя грянулась на твердый асфальт, чуть не вышибивший из меня дух. Зрение пропало, сменившись россыпью сине-белых искр. Не зря, видать, утверждают, будто небо в алмазах можно увидеть только после качественного удара о землю. На несколько последующих секунд я напрочь утратила способность дышать, корчась от невыносимой боли, прикусив нижнюю губу и сдавленно мыча. А затем я все-таки кое-как разжала свои судорожно стиснутые челюсти, и холодный воздух благотворной струей ворвался в мои сморщенные легкие, возвращая их к жизни. Господи, я снова дышала! Хрипела, свистела, захлебывалась и пускала пузыри из слюны. Когда я перестала трястись, из моих глаз хлынул поток неконтролируемых бесшумных слез. Они ласкали лицо и несли облегчение, стирая отголоски той страшной боли, которая медленно уходила из тела, оставляя после себя неприятный осадок обиды и разочарования. Что же это было?