Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

Огромный морж с толстыми аршинными клыками рвал зубами зазевавшуюся нерпу. Вода окрасилась кровью.

— Моржи рачками питаются, на дне их ищут, а одинец и нерпу жрет, и птицу сонную, и птенцов из гнезда выхватывает, и на человека при случае нападет. А этот, ну и зверь, велик больно… Схарчил нерпу-то.

Одинец нырнул в воду, вскоре вынырнул, шумно выпустил высокий пенистый столб, поднял клыкастую голову, оглянулся и поплыл на север, к видневшемуся острову Надежды.

— Клыки у него здоровы, — о чем-то думая, сказал Никандр. — Глядишь, на пуд оба потянут. По прямой цене в Холмогорах за такие полтораста рублей без слова дадут. Однако поди возьми его… Приказчик Степан Елисеевич моржей не промышлял. Ежели ему рассказать про одинца, про его великое зубье, авось прельстится.

— Ну, и что будет?

— Посмотришь.

— А ты скажи.

— Утопит его одинец. Карбас утопит и всех погубит, кто в карбасе.

Фома понял, на его лице, злом и хитром, расползлась улыбка.

— Голова у тебя золотая, Никандрушка! Славно придумал. Авось твой одинец приказчика задавит. И рук марать не надо. Одного не пойму, — помолчав, сказал он, — как ты Степанову жонку мог убить… Ну, пусть ты в Степана целил. Холмогорские мореходы, почитай, все друг друга знают, а мы с тобой люди пришлые.

— Ошибся. Думал, меня артель не выдаст, поддержит. А вышло наоборот. Агличане большие деньги сулили, лишь бы одним остаться. Всем корысть была… Да что теперь старое вспоминать, не к чему. Жизнь спасать надо, ради детушек своих…

— Скажи-ка, Богдан Лучков нам не поможет?

— И не подступайся к нему. Прежде лучшего друга не было, а теперь стороной обходит. Нет, помочи ни от кого не вижу. Только вот на одинца надежда.

— А почему ты думаешь, что он у зимовья ходит?

— Три дня я его там вижу. На нерп он охотится возле речки.

— Вот ладно-то. Сегодня я приказчику Степану про одинца скажу. Зубья-то в полпуда весом каждый, так и сказать?

— Так и говори… Ишь, как моржатиной несет, из души воротит! — плюнул Никандр.

Взбудораженные мыслью избавиться от своего врага Степана Гурьева, братья Мясные направились в обратный путь. Шли медленно. Никандр еще не совсем выздоровел и ходил с палкой, сильно приволакивая левую ногу.

Галечный перешеек едва успели перейти, как прилив закрыл его.

Братья понимали: если их привезут в Холмогоры, суда и наказания не избежать. Никандру грозила смерть за убийство Анфисы. Они бы давно сбежали на юг, на Обь, к мангазейским самоедам, да болезнь брата не позволяла. А зима надвигалась. Пройдет еще неделя — и будет поздно. Начнутся морозы, снегопады, метели. Смерть Степана Гурьева развязала бы им руки.

Шел сентябрь. Дни быстро укорачивались. По ночам лужи покрывались корочкой льда. Часто наплывали туманы, сеялся холодный дождь. В день убиения пророка Захария[11] повалил густой снег и шел три дня.

Маленькое пресноводное озеро, еще месяц назад кишевшее писклявыми гусятами, было пусто, безжизненно. Недавние морозы сковали его льдом. Подойдя ближе, братья Мясные удивились, увидев сидящую на льду большую чайку.

Фома бросил в нее камушком — чайка не шевельнулась. Никандр подошел ближе, тронул ее палкой и понял, что чайка вмерзла в лед и погибла.

— Заснула птица на воде, а мороз ночью ударил, вот и вмерзла, — объяснил он. — Подружки ее давно улетели.

— Все отсюда уходят туда, где корм есть, — согласился Фома. — Олени и те убежали, медведя одни остались да мышь копытная. Песец еще…

Природа обеднела, поблекла. Одно радовало людей: комаров и мошек почти не стало. Уж больно они допекали летом.

У зимовья братья Мясные увидели англичан. Они медленно прохаживались по берегу, разговаривая между собой.

Новая мысль пришла в голову Никандру Мясному.

— Подожди меня здесь, Фома, — сказал он, — мне с купцами без послуха поговорить надоть.

Фома молча отвернулся и стал смотреть, как волны набегают на отлогий берег.

Никандр подошел к купцам и снял шапку:

— Ну, господа купцы, что будем делать?

— Что мы должны делать? — испуганно спросил Джон Браун, стараясь не смотреть на выбитый глаз кормщика.

После убийства Анфисы Гурьевой англичане присмирели и ни в чем не противились приказчику Строгановых. От прежнего высокомерия и зазнайства не осталось следа. Никандра Мясного они оба побаивались.

— Как что? Убивству меня научил, помнишь? А теперь в кусты. Вот скажу ребятам, что ты научил и денег дал за убивство, — сомнут. Я живой остался, а тебя до смерти…

— Ложь! — взвизгнул Джон Браун. — Я никогда не говорил об этой женщине. Ни я, ни господин Ричард Ингрем не знали, что она живет на свете. Для чего нам ее смерть? Вы совсем плохой человек, Никандр Мясной.

— Пусть так. Однако ежели я скажу, мне поверят. Мореходы прикончат вас обоих. А ежели живы останетесь, приказные в Холмогорах с вас шкуру спустят.

— Что ты хочешь от нас? — спросил, побледнев, Джон Браун.

— Сто рублев. За увечье. И больше разговору не будет.

Англичане переглянулись.

— Хорошо, мы согласны. Завтра утром ты получишь деньги и поклянешься на Евангелии.

— Уж это как водится. — Никандр обрадовался неожиданной удаче. Сто рублей деньги большие. — У меня слово крепкое.

Он поклонился и, прихрамывая, отошел от англичан.

Купцы как зачарованные смотрели ему вслед, прижавшись друг к другу.

— Слабый народ, перепугались с одного слова, — сказал Никандр брату. — А Степан Гурьев уступки им делает. Лучшие места, рядом с печкой, дал. Одним словом, выродок.

Вспомнив про кормщика, Никандр выругался и плюнул.

— Ну, пойдем, братан, похарчимся. — И он, пристукивая клюкой, заковылял к избе.

Фома молча пошел за братом.

На следующий день Никандр с утра прохаживался по берегу, выглядывая клыкастого зверя. Вскоре раздался его громкий крик:

— Ребята, смотри, зверюга, зубье-то, зубье!

На берег сбежались мореходы, подошел Степан Гурьев.

— Полтораста запросто отвалят за зубы, — поддержал брата Фома. — Запромыслить бы.

Степан Гурьев увидел моржа и стал к нему присматриваться. Зверь плыл рядом с берегом, часто высовывал из воды клыкастую голову, словно разглядывая собравшихся на берегу людей. На белесой поверхности спокойного моря хорошо виднелась черная голова зверя.

— Кость большая, — согласился Гурьев. В нем пробудился задор промышленника. — Ну-ка, кто у нас носошник,[12] выходи вперед.

Выступил Митрий Зюзя.

— На зверовой промысел носошником хаживал, — с гордостью сказал он.

— Кутило есть ли у нас?

— Есть, Степан Елисеевич.

— Собирайся на карбас, людей бери, упромыслим зверя. Такие деньги на земле не валяются. Сам с вами пойду, — распорядился Гурьев.

Моржовая кость издавна приманивала русских промышленников. Десяток пудов больших клыков с лихвой оправдывали все расходы промысла, включая разбитое судно. Но еще дороже ценилась «заморная кость». Мореходы, достигнув новых необитаемых берегов, искали прежде всего «моржовые кладбища», где собирать клыки не представляло затруднений. Считалось, что старые, пролежавшие долгое время на «кладбище» клыки становились особенно крепкими, удобными для обработки, а потому ценились дороже.

Драгоценная «заморная кость» была причиной усиленных поисков всё новых и новых неведомых земель в далеких ледовых морях.

Мореходы были не прочь позабавиться, размять свои мускулы, взыграла молодецкая удаль. Прошли считанные минуты. Из реки вылетел на четырех веслах карбас. На носу с кутилом в руках стоял Митрий Зюзя, на корме у руля — Степан Гурьев.

Словно помогая мореходам, из-за туч выкатилось солнце и осветило блеклую поверхность моря.

Впереди мелькнули и снова скрылись черные точки моржовых голов.

— Юрово![13] — закричал Митрий Зюзя. Большой ладонью он прикрыл глаза от слепящего солнца.

Зверей увидели все. Их было семь. Желая прижать моржей к берегу, Степан Гурьев взял мористее.

До моржей оставалось шагов пятьсот, не больше. Степан Гурьев заметил огромного зверя, отделившегося от стада и плывущего навстречу карбасу. Степан Гурьев обрадовался: зверь сам дается в руки.

Карбас шел прямо на зверя. Митрий Зюзя изготовился, расставил крепче ноги, сжал до боли в пальцах ратовище.[14] Справа от него сидел бочешник, обязанный следить, чтобы сбора — длинный ремень саженей в пятьдесят — не запуталась. На конце ремня привязан пустой бочонок — он, как поплавок, будет указывать место раненого зверя.

Шагах в двадцати морж высунул из воды свирепую морду. Митрий Зюзя с силой метнул ратовище. Носок впился зазубринами в зашеину зверя.

Морж круто нырнул, на спокойной поверхности моря показались красные пятна.

Бочешник выбросил конец оборы вместе с бочонком за борт. Все думали, что морж попытается спастись бегством, уйти в глубину. Однако случилось другое. Карбас сильно тряхнуло, корма его поднялась, и с правого борта из воды показалась голова разъяренного зверя. Красные, налитые кровью глаза злобно смотрели на мореходов.