Движение - Нил Стивенсон

— Дни моих безумств давно миновали. — Партри повернулся к стойке, превратившись в тень, рассекшую сноп света. — Не тревожьтесь, я заплатил за свечи из своего кармана. Когда мы покончим с делом, я раздам их узникам, которые по бедности не могут купить даже огарков и забыли, что такое свет.

— Вы слишком в себе уверены, — сказал Исаак. Теперь они с Даниелем стояли плечом к плечу, лицом к Партри; жар свечей обдавал их, как летнее солнце. — Мы ничего вам не заплатим, пока не получим искомого. Где узник?

— Узника нет, — отвечал Партри, — и не было. Я с самого начала вам лгал. Всё, что вы услышите сегодня о местопребывании Джека Шафто, вы услышите не от несуществующего узника, а от меня.

— Зачем вы нам лгали? — спросил Исаак.

— Чтобы добиться встречи на нейтральной территории. — Партри топнул ногой по каменному полу. — Здесь я могу изложить свои сведения без опаски.

— И что за сведения наконец? — потребовал Исаак.

— Что я — Джек Шафто, — сказал Джек Шафто. — Он же Джек-Монетчик, он же Ртуть, а равно обладатель множества других прозвищ и титулов. И что я готов окончить свою карьеру сегодня, если только мы сойдёмся в условиях.

Голден-сквер. Тогда же

Если цель званого вечера — свести интересных людей и поставить перед ними превосходные еду и вино, то приём у виконта Болингброка был событием года. Некоторые посетовали бы, что среди гостей слишком много вигов; что ж, Болингброк со вчерашнего дня олицетворял всю партию тори и не нуждался в свите. С другой стороны, если цель светского раута — увлекательная застольная беседа, то Эпоха Просвещения ещё не видела такого провала. Роберт Уолпол даже мурлыкал себе под нос, чтобы заполнить тишину. За столом сидели двенадцать человек; лишь двое из них — Болингброк и Равенскар — были облечены властью вести переговоры. Однако обоим, судя по всему, нравилось есть и пить в гробовом молчании. Время от времени кто-нибудь из вигов помоложе обращался к соседям с репликой; разговор несколько мгновений тлел и дымился, как искра, упавшая в мох, пока Болингброк или Равенскар не заливали его словами: «Передайте соль». Перемены следовали одна за другой, поскольку у гостей не было других занятий, кроме как жевать и глотать. Лишь после пудинга Болингброк удосужился начать гамбит.

— Милорд, — обратился он к Роджеру. — Я уже сто лет не был на заседаниях доброго старого Королевского общества. Есть ли здесь другие его члены?

Он оглядел сидящих. У него были близкопосаженные глаза и острый длинный нос: внешность скорее хищного зверя, нежели человека. Однако дурнота его вызывала не насмешку, а страх. Рот маленький, поджатый — так ведь и ружейное дуло не очень велико. Болингброк однажды совершил вылазку в мир моды, явившись к королеве в чрезмерно простом и маленьком парике, за что был спрошен ею, не собирается ли он для следующего визита к государыне надеть ночной колпак. Сегодняшний его парик не вызвал бы таких нареканий; белые локоны, ниспадавшие с плеч, доходили до середины туловища. Белый галстук, много раз обмотанный вокруг шеи, напоминал бандаж. Галстук и парик придавали голове сходство с тщательно упакованным страусиным яйцом. Сейчас она повернулось влево, затем вправо, к маркизу Равенскару, сидевшему по правую руку от хозяина.

— О нет, милорд, — отвечал Равенскар. — Только мы с вами.

— Вигов нового поколения не влечёт натурфилософия, — заметил Болингброк.

— Их не влечёт Королевское общество, — поправил Роджер. — Что они изучают помимо политики и красоток, мне неизвестно.

Осторожный смех, более всего от облегчения, что разговор наконец завязывается.

— Милорд Равенскар пытается воскресить сплетню, будто я знаю о красотках столько же, сколько сэр Исаак о гравитации.

— Воистину, подобно гравитации прекрасный пол вечно притягивает нас всех.

— Однако вы переводите разговор на другую, пусть и увлекательнейшую тему, — сказал Болингброк. — Разве Королевское общество — не самый выдающийся салон для бесед о натурфилософии? Как можно уверять, будто жаждешь познаний, и не стремиться в него вступить? Или оно угасает? Мне неоткуда узнать — я уже сто лет не был на заседаниях. Такая жалость.

— Сейчас мы отодвинули стулья, отбросили салфетки и поглаживаем живот, — заметил Роджер. — Значит ли это, что ваш званый вечер угасает?

Болингброк поднял голубые глаза к потолку, изображая глубокую задумчивость, затем проговорил:

— Понимаю. Вы хотите сказать, что в первые десятилетия Королевское общество жадно поглощало знания и теперь отдыхает, чтобы их переварить.

— Примерно так.

— А разве добытое не следует оберегать?

— В ваших словах слышится двойной смысл, милорд.

— О, не усложняйте. Я говорю о сэре Исааке и лживых притязаниях бесславного ганноверского плагиатора, барона фон как его там…

— Все ганноверцы, каких я встречал, были безупречно честны, — флегматично обронил Роджер.

— Очевидно, вы не знакомы с супругой Георга-Людвига!

— Никто не может свести с ней знакомство, покуда она заточена в замке, милорд.

— Ах да. Скажите, это тот же замок, в котором принцесса Каролина якобы вынуждена была укрыться после того, как вообразила, что её преследуют гашишины?

— Мне такого не рассказывали, милорд, а если рассказывали, я не стал слушать.

— Мне рассказали, и я выслушал, но не поверил. Я подозреваю, что принцесса где-то ещё.

— Я представления не имею, где она, милорд. Однако возвращаясь к Королевскому обществу…

— Да. Вернёмся к нему. И впрямь, кто упрекнёт сэра Исаака?

— Упрекнёт за что, милорд?

— За то, что он отложил натурфилософские штудии, дабы оборонять своё наследие от посягательств немца.

— Вы ставите меня в неловкое положение, милорд: мне кажется, будто мы снова в палате лордов, обсуждаем билль. Однако я отвечу на вопрос, который вы не задали, и скажу, что если нынешние молодые люди не вступают в Королевское общество, то объяснить это можно так: слушать тирады Ньютона против Лейбница, читать документы, уличающие Лейбница, заседать в комитетах, трибуналах и звёздных палатах, ставящих своей целью заочно осудить Лейбница, им скучно.

— Фон Лейбниц. Спасибо, что напомнили. Как бы мы разбирались со всеми этим ужасными немецкими фамилиями, если бы не виги, которые так хорошо их знают?

— Трудно освоить немецкий язык, когда со всех сторон слышишь французский, — промолвил Равенскар. Шутка была встречена тишиной, в которой мешались ужас и восхищение.

Болингброк побагровел, затем от души хохотнул.

— Милорд, — выпалил он, — взгляните на наших сотрапезников. Случалось ли вам видеть более деревянные фигуры?

— Только на шахматной доске.

— А всё потому, что мы заговорили о натурфилософии — верный способ убить любую беседу.

— Напротив, милорд, мы с вами беседуем замечательно.

— Тем не менее другие гости скучают. Для того-то и есть гостиные, курительные и прочие комнаты, где можно предаваться учёным беседам, не вгоняя в тоску остальных.

— Если это тактический ход с целью угостить меня портвейном, то надо ли идти на столь сложные ухищрения?

— Но где мы будем его пить? — спросил Болингброк.

— Не смею советовать, милорд, поскольку это ваш дом.

— Воистину. И я предлагаю: пусть те, кому безразлична натурфилософия, угостятся портвейном в моей гостиной, мы же с вами, как рьяные ценители наук, поднимемся в обсерваторию тремя этажами выше, дабы не терзать остальных гостей философскими умствованиями.

— Хозяин дома изрёк своё слово; нам должно повиноваться, — объявил Роджер Комсток, маркиз Равенскар, отодвигая стул; так они с Болингброком и оказались под крышей особняка, перед новейшим отражательным телескопом Ньютона. Однако ещё не совсем стемнело, звёзды не показались, и статс-секретарь её величества вынужден был направить телескоп на земные цели. Лёгкость, с которой он это сделал, навела Роджера на мысль, что ему не впервой подглядывать таким образом за соседями.

— Видимость сегодня превосходная, — заметил Болингброк, — поскольку день тёплый, и мало где топили камины.

— Портвейн отличнейший, — отозвался Роджер. Виконт собственноручно принёс в обсерваторию бутылку — самый тяжёлый труд, какой слуги позволили бы ему выполнить.

— Трофей политической войны, Роджер. Мы все алчем таких трофеев, не правда ли?

— Роль политика была бы слишком тягостна, — согласился Роджер, — если бы не вознаграждалась сверх узких рамок дозволенного.

— Прекрасно сказано. — Болингброк, нагнувшись, водил телескопом вправо-влево, отыскивая некую цель. Роджеру подумалось, что виконт хочет разглядеть купол собора святого Павла, в двух милях отсюда; однако тот наклонил трубу, направляя прибор на что-то, расположенное много ближе. Самым большим объектом в этом направлении был Лестер-хауз. Огромная, стоящая углом усадьба вместе со службами и пристройками занимала почти такой же участок, как зелёный квадрат Лестер-филдс к югу от неё.