Цивилизация Древнего Рима - Пьер Грималь

Чаще всего использовались сюжеты из мифов о Дионисе, божестве виноградников и фруктовых садов: триумфальное шествие бога, окруженного вакханками и почитателями его культа, с Силеном на его осле и толпой сатиров и нимф. Сатиры в особенности выразительно украшали фонтаны: из их сосудов изливалось не вино, но свежая вода. Бесчисленные изображения на вакхические темы встречались во всех садах и в Риме, и в Помпеях. Скульпторы разнообразили сюжеты с участием этих сельских божеств, которые были не только игрой воображения, но и силой, к которой относились с искренней набожностью. Ведь природа одушевлялась с помощью бесконечного количества демонов, которые символизировали тайну. Римская традиция в этом вопросе присоединялась к греческим верованиям, нашедшим отражение в произведениях искусства. Божества, которые встречались в садах, не были ни великими богами, ни богинями Олимпа, которым призывала поклоняться официальная религия. Это были привычные духи: фавны, сильваны, нимфы деревьев, источников и озер, а также Вакх, Венера и их свита, грации и горы[309]. Им возводили святилища, которые напоминали разбросанные по сельской местности деревенские алтари, что еще больше будоражило воображение. Назначенным защитником фруктовых садов был бог Приап[310], как утверждали, он был выходец из Азии, из Лампсака на Геллеспонте[311]. Его считали сыном Диониса и Афродиты. Его грубое изображение, вырезанное из дерева, представляло стоящего человека, его выдающийся половой орган свидетельствовал о мужском могуществе. Этот крайне натуралистический бог (мы сказали бы, фетиш) занял место более древних фаллических символов, которые в свое время были предназначены для отведения порчи, дурного сглаза от урожая, первоначально в садах Кампании, а затем и во всей Италии. Приап, объект насмешек, которого поэты воспевали в иронических стихах, не меньше был окружен пылким почитанием в народном благочестии. Его статую возводили рядом с могилами в надежде на воскресение. И не был ли он изображением самой тайны плодородия, которую содержат и зерно, и плоды, и человеческое семя? Защищенная богом, могила оказывалась бороздой, где созревало будущее рождение. Таким образом, сад преображался; святилище домашней религии, он должен был символизировать всю природу в ее всемогуществе. Мы обнаруживаем в нем те верования, которые Катон намеревался запретить крестьянам своего поместья. По мере того как прогресс городской жизни уводил римлян из сельской местности, старый мистический натурализм расы изобретал средства восстановить любой ценой этот контакт, оказавшийся под угрозой: искусство садов, мода на виллы, предназначенные для удовольствия, отвечают на существенную потребность.

Мы можем, по-видимому, объяснить, таким образом, наиболее странные формы искусства, которым было суждено возродиться спустя столетия в Италии и Франции, влияние которых способствовало великолепному расцвету классических барочных европейских садов, а также огромных английских парков. Римский сад содержит в себе ростки всех стилей будущего. Именно римские садовники изобрели художественную обрезку самшита, кипариса и других вечнозеленых кустарников. В своем желании украсить природу и заставить ее выражать при помощи пластических форм эстетические или религиозные идеи они стали формировать эту листву, придавая ей облик статуй. Таким образом, можно было увидеть на самшитовых зарослях сцены охоты: дичь, олени и кабаны, охотники на лошадях, загонщики, свора собак; или же флот, входящий в порт, с развернутыми парусами. Для формовки растений использовали деревянные рамы. В римских парках уже были фонтаны, искусственные каналы, бьющие источники, которые будут в парках эпохи барокко. Часто посреди сада был вырыт длинный канал, через который перебрасывались мосты, увенчанные легкими павильонами или перголами[312]. Один такой канал назывался эврип, в память о проливе, который отделяет Аттику от Эвбеи[313], настолько живым было у римлян желание облагораживать все, чего касалась их жизнь. Наконец, это искусство устраивает бесчисленные «руины», желание приукрасить пейзажи так, чтобы они образовывали «картины», что будет характерным для английского сада. Вряд ли это оказалось простой случайностью; римские сады, упомянутые авторами (в особенности в письмах Плиния Младшего), изображенные на фресках, сохранившиеся иногда на Западе благодаря итальянской или провансальской традиции и на Востоке благодаря персидским или «арабским» садам, — оказали прямое влияние на сады современного мира; это благодатное искусство, частично заимствованное римлянами на Востоке и воспринятое для удовлетворения своей чувствительности, является одной из наиболее любопытных черт из тех, что сохранились от Рима.

Со времени Августа Рим обладал большими парками, которые так любили богатые аристократы. Затем, по мере того как город развивался, по мере того как свободных земельных участков становились все меньше, а также из-за того, что в результате конфискаций большая часть городских владений была присоединена к императорской собственности, «зеленый пояс» уменьшился и исчез. Одновременно росло число вилл в Италии и провинциях. Некоторые принадлежали сенаторам, они владели несколькими виллами в различных областях: виллы в горах для укрытия от летнего зноя, виллы вблизи, на берегу моря, чтобы легко добираться на «маленькие каникулы». Но гораздо больше вилл было построено для богатых граждан муниципиев, и с II века н. э. в отдаленных провинциях в поместьях появляются настоящие замки, где крупные собственники проводили почти всю свою жизнь.

Подобная жизнь была присуща романизированным вельможам Южной Галлии. Раскопки в долинах Гаронны и Дордони обнаружили следы множества вилл, которые почти везде характеризовались изысканной роскошью: колонны с украшенными капителями, портики, облицованные плитками, термы, в которые подавался горячий воздух, плиточные полы, дорогие мозаики, статуи, картины. Каждый из этих доманиальных домов представлял собой блистательный центр римской цивилизации. Вокруг них работники группировали свои хижины, они находились на службе хозяина (dominus), их дети жили рядом, так что стали образовываться деревни, единственной причиной их существования оказалось наличие сеньориального fundus[314]. Топонимика сохранила воспоминание о владениях, которые обозначались именем владельца, оно дополнялось суффиксом, менявшимся в соответствии с регионом. Наиболее распространенным был суффиксасит, галльский суффикс, с помощью которого образовалось большое количество современных топонимов. По законам фонетики в каждом регионе название звучало по-своему. Так, от Albiniacum (поместье Альбинин) были образованы Альбиньи, Обиньи, Обинье или Альвиньяк. Оценим значение роли, сыгранной сеньориальными поместьями в римской Галлии, если вспомнить, что имена, производные отасит, представляют двадцатую часть французских топонимов; к этому количеству следует прибавить имена наапит, особенно частые в Провансе и средиземноморском Лангедоке, которые были романизированы раньше, и несколько других менее важных образований. В сочинении Авзония, поэта из Бордо[315], рассказывается о жизни в этих поместьях. Он и сам был владельцем в регионе Бурган-Жиронд и любил там бывать во время праздников, когда улицы Бордо заполняла толпа. Ему нравилась полнота сельской жизни, которая располагала к размышлениям в приятном одиночестве или в компании друзей и коллег по университету. Крупные поместья времен империи были не только убежищем для немногих избранных. Часто они были очагами интеллектуальной культуры, где сохранялась римская мысль. Со времен Цицерона сады были преимущественно местом otium[316] досуга, который посвящался духовной жизни. Возводя здания по образцу греческой архитектуры, римляне знали, что вокруг афинских школ произрастали рощи, в которых философы прогуливались со своими учениками. Академия Платона была мемориальным парком, посаженным вокруг могилы легендарного героя Академа, куда ученики Эпикура, бывая в Афинах, совершали паломничество в сад учителя, свято сохраняемый. Поэтому у Цицерона, на его Тускуланской вилле было два места для прогулок, устроенных на двух террасах. Одно называлась Академией, другое — Лицеем в знак благодарной памяти о Платоне и Аристотеле. Статуя Афины, богини-покровительницы мыслителей и художников, осеняла диалоги оратора и его друзей.

Этот обычай становится постоянным. Увлеченность интеллектуальной жизнью, во всех ее формах, была присуща римской и романизированной аристократии до конца, и, когда осаждаемые врагами горрда запирались в своих тесных стенах, сельские поместья еще долго хранили драгоценные сокровища римского мира.