Загадка золотого кинжала (сборник) - Фергюс Хьюм

Он хлопнул по карману, и Митчелл, услышав звон соверенов, едва не упал с сиденья.

– Продал? Нашей хозяйке? За десять фунтов? – воскликнул он. – С чего бы это, свинья же не твоя, чтобы продавать ее!

– Не моя? – спросил рыжий. – Ну, так ты ошибся, мистер Митчелл, потому что свинья как раз моя! Я узнал ее, как только увидел, потому что у нее метка на левом ухе, которую я сам сделал! И раз уж она так припала до души твоей хозяйке, что она предложила за нее десять фунтов, я поймал ее на слове. Ну да ладно, – заключил он, сунув руку в карман, – раз уж ты устроил это дельце, то я не буду недружелюбным и поступлю с тобой по-доброму.

После чего он положил полкроны[37] на борт тележки, снова подмигнул и, радостно попрощавшись, отправился восвояси, оставив садовника с отвращением разглядывать скудную награду за его махинации.

Раньше в деревне поговаривали: можно отправиться в долгий путь, и ни в одном городе, ни в одной деревушке, которую вы посетите, пока вернетесь домой, не встретите примера настолько искренней братской любви и преданности, равной чувствам Кастора и Поллукса, или, если угодно, сыновей Ноя либо даже Адама[38], как у Томаса и Мэттью Погморов. Начнем с того, что они были близнецами, которые осиротели еще до того, как повзрослеть; это печальное событие, казалось, только сплотило их, и, достигнув пятидесяти лет, они продолжали жить бобылями на старенькой ферме, где впервые увидели божий свет. Никогда они не волочились за женщинами, ни в юности, ни потом, и те, кто знал их – как и все остальные – говорили, что они и умрут в одиночестве. Злые языки поговаривали, что они слишком скупы, чтобы жениться, слишком уж хорошую репутацию скряг они нажили – будут долго разглядывать каждый шестипенсовик, прежде чем расстаться с ним. И все же были другие люди, которые не могли понять, почему братья не женятся – оба статные, привлекательные, румяные, не по годам выглядящие, а в молодости и красивые. Во всех отношениях они были очень похожи друг на друга – и внешне, и по характеру, и у каждого имелась пара маленьких, хитрых глаз, которые, казалось, всегда настороже.

Обычная жизнь Томаса и Мэттью складывалась из тихих и мирных дней на их старой ферме. И денег у них хватало, и земля, которую они обрабатывали, была хороша. У них была экономка, на десяток лет старше, которая знала их как родных. Вели они самую обычную жизнь. В восемь утра они завтракали. С девяти до часу работали – обрабатывали землю, пасли скот. В час они обедали, просматривали газету, выкуривали по трубке, выпивали по стаканчику и минуту дремали – в собственных креслах. После такого отдыха они возвращались к работе до половины шестого, пока в гостиную не подавали полдник. После него – а братья отличались хорошим аппетитом – подавали бутылочку горячительного и сигары, и начинался мирный вечерний режим[39]. Иногда они читали больше газет; иногда говорили о свиньях, или репе, или о разных качествах химических удобрений. И ровно в десять вечера, выпив ровно в меру грога и выкурив точно в меру сигар или трубок, братья укладывались в постель и засыпали крепким сном младенца. Безобидная и весьма спокойная жизнь.

В этой жизни, конечно, были свои различия. Раз в неделю, к примеру, случался базарный день, когда братья отправлялись в городок в четырех милях от фермы, занимались делами, обедали как обычно и отправлялись обратно с покупками. Насчет последнего они не жадничали, ибо любили и вкусно поесть, и выпить, но никто не видел, чтобы они сорили деньгами, – слишком уж осторожными и осмотрительными были братья. А еще случались ярмарки, и иногда братья отправлялись куда дальше – купить овец или коров, и такие случаи делали перерыв в их размеренной жизни, но редко когда их не слишком худые фигуры нельзя было увидеть возле камина в час, когда опускались сумерки.

А после, к изрядному изумлению Мэттью, Томас начал куда-то уходить в одиночку. Как правило, братья с базара возвращались вместе; но случилось так, что Томас, когда приходило время ехать домой, исчезал, и Мэттью приходилось отправляться одному. Три раза он возвращался очень поздно и с извинениями. Чем дальше, тем чаще он оправдывал свои отлучки вечерними поездками по базарным делам, оставляя брата в одиночестве. Сначала Мэттью встревожился, потом испугался. И когда он обнаружил, что Томас, отправляясь на таинственную вечернюю прогулку, принарядился, Мэттью бросило в холодный пот, и он осмелился высказать ужасное подозрение:

– Он завел женщину!

Он оглядел удобную гостиную, представляя, что будет, если Томас приведет сюда жену. Она, конечно, захочет все здесь изменить – женщины всегда так. Скажет, что от сигар воняют занавески, и запретит подавать выпивку до вечера. И конечно, она предъявит права на его личное кресло! Перспективы ужасали.

«Кто же это может быть?» – раздумывал Мэттью, и ужас его был так силен, что сигара его потухла, а грог остыл.

Томас вернулся домой с сияющими глазами и торжественной миной. Он налил себе выпить и воцарился в своем любимом кресле.

– Мэттью, братишка! – сказал он в самой торжественной манере. – Мэттью, не сомневаюсь, что люди никак не могут понять, как же мы с тобой так и не устроили супружескую жизнь.

Мэттью печально покачал головой. Что-то должно было случиться.

– Супружество, Томас, – слабо отозвался он, – супружество – не та вещь, которая может случиться со мной.

Томас понимающе махнул рукой.

– Совершенно верно, Мэттью, совершенно верно, – сказал он. – Конечно, мы были слишком молоды, чтобы думать о таких вещах до… до недавнего времени. Мужчина не должен о таком думать, пока не повзрослеет и не станет достаточно благоразумным.

Мэттью угрюмо отхлебнул из своего бокала.

– А сам ты об этом подумываешь, Томас? – спросил он.

Томас раздулся от гордости и важности, став неуловимо похожим на огромную лягушку.

– Я намереваюсь кое о чем объявить, Мэттью, – сказал он, – объявить, что собираюсь повести к алтарю миссис Уолкиншоу…

– Что, хозяйка «Пыльного Мельника»? – воскликнул Мэттью, вспомнив известный в городке постоялый двор.

– Миссис Уолкиншоу, будущая миссис Погмор, – конечно, владелица этого заведения, – ответил Томас. – Да, именно она!

– Ну-ну! – сказал Мэттью. – Ах, все верно. – Он бросил на брата хитрый погморовский взгляд. – Надо полагать, у нее неплохо набита мошна – так, Томас? Он был зажиточным человеком, ее первый муж.

– Не сомневаюсь, что будущая миссис Томас Погмор сможет принести неплохое состояньице, Мэттью, – с большим самодовольством сказал перспективный жених. – О-чень неплохое состояньице. И то, что оставил покойный мистер Уолкиншоу, и то, что она сама скопила, и деньги, вложенные в дело, а их, надо сказать, немало.

– И никаких иждивенцев, думаю, – отметил Мэттью.

– Никаких, – сказал Томас. – Нет, очень удобно не сомневаться в этом. Я… я бы не перенес кучи… детишек в этом доме.

Мэттью посмотрел на него еще раз и снова вздохнул.

– Ну, конечно, все изменится… – начал он.

Томас примирительно поднял руку.

– Не для тебя, Мэттью! – сказал он. – Не настолько. Будущая миссис Томас Погмор знает, что половина всего здесь – твоя. Мы только купим еще одно кресло и поставим его вот тут, между нашими.

– Ну конечно, она знает, каковы мужчины – ведь она содержит бар, – сказал Мэттью, слегка успокоившись. – Не хотелось бы ни чтобы здесь что-то меняли, ни пытались изменить мои привычки.

Мистер Томас Погмор дал понять, что все останется по-старому, и направился в постель, мурлыкая под нос веселую мелодию. Он был в заметно хорошем настроении – и оставался в нем несколько недель, пока миссис Уолкиншоу, красивая черноглазая вдова лет сорока пяти, иногда заезжала к братьям на чашку чаю, возможно, чтобы лучше познакомиться с будущим жилищем. Она была бодрой и жизнерадостной дамой, и Мэттью решил, что у Томаса хороший вкус.

А потом наступил вечер, когда Томас вернулся домой раньше, чем обычно, вошел в гостиную в подавленном настроении, упал в кресло и застонал. А то, что он забыл плеснуть себе горячительного, натолкнуло Мэттью на мысль, что Томас в очень-очень плохом состоянии.

– В чем дело, Томас? – осведомился младший из близнецов.

Томас застонал еще громче.

– Дело! – воскликнул он в конце концов, сделав могучее усилие и прибегнув к помощи графина и сигар. – Дело в сделке, Мэттью. Осмелюсь сказать, – продолжил он после того, как выпил рюмочку, скривившись, будто ее содержимое было горьким, как хина. – Осмелюсь сказать, что есть множество пословиц о ветрености и хитрости женщин. Но, разумеется, не имея ровным счетом никакого опыта обращения с ними, я был, можно сказать, безоружен.