Королевский сорняк - Татьяна Гармаш-Роффе

– Кто это??? – тихо спросила Тоня.

– Какие-то сектанты…

Черные люди принялись меж тем чертить странные знаки на стенах и на полу и зажигать свечи, двигаясь словно в танце, медленно и размеренно. Все это длилось неимоверно долго, в полной тишине, и подвал постепенно наливался дрожащим светом. Когда «танец со свечами» был окончен, на полу огненным контуром оказались вычерчены знаки, а от большого прямоугольника, нарисованного в центре подвала, выстроилось что-то вроде лучей.

У Тони зарябило в глазах от метания огней. От голода тошнило, жажда давно иссушила рот, голова кружилась. Она незаметно погрузилась то ли в обморок, то ли в сон. Кирилл опустил ее на матрас и прилег рядом, накрыв их обоих одеялом. Из-за свечей в подвале стало теплее, но это уже не имело никакого значения. Он понял, что их ждет.

…Писатель сделал крупный план на его лицо. Ах, как замечательно! Какая гамма! Какой ужас, какая смертная тоска! Жалко, что Антония глазки закрыла… Ну, ничего, наступит момент – заставим открыть!

Его руки метались по клавиатуре. Он сочинял, он творил, он жил, словно от экрана некий ток проходил через него и шел прямо в пальцы, стучавшие по клавишам. Слова лились сами, он едва успевал их записывать. Финал его романа, который до сих пор никак ему не удавался, принимал очертания, подвластные ему. Он снова был БОГОМ!

…В тот же вечер детектив отправился к Валентину Прохорову домой. Если повезет, и пиарщик не уехал на дачу или еще куда-нибудь, то…

Повезло: он его застал. Валентин Прохоров строго выспрашивал через дверь, кто его беспокоит и зачем. Услышав, что по его душу вновь явился частный детектив, Прохоров нелюбезно послал его весьма далеко. Открывать дверь он явно не собирался.

Кис, однако, ровным голосом сообщил, что у него на руках пренеприятное для пиарщика заявление… От некоей Лиды Капки. И стоит только положить это заявление в соответствующие инстанции…

Дверь открылась. Правда, придержанная цепочкой. Массивная румяная ряха Прохорова показалось в проеме.

– Покажите!

– Да раззи нам жалко? Пожалте, господин Прохоров, полюбуйтесь! – Детектив сунул ему почти в морду листок, предупредив, что это только копия, и посему попытка порвать ее окажется неразумной.

Прохоров переваривал услышанное и увиденное минуты три, долгие и нервные для детектива минуты.

После чего цепочка была скинута с двери, и последняя распахнулась. Было бы преувеличением сказать, что гостеприимно, однако Алексея допустили внутрь квартиры.

Правда, не далее прихожей.

– И что вам от меня нужно?

Не любил Кис, когда его принимали невежливо, ну страсть как не любил! И потому, зная, что соотношение сил уже изменилось в его пользу, ответил сухо:

– Я не привык разговаривать, стоя в прихожей.

Помявшись, Прохоров предложил пройти в комнату, где обнаружился редкостный бардак. Одежда, книги, листы бумаги и полные окурков пепельницы покрывали все поверхности: пол, стол, диван… Прохоров потревожил этот фантастический пейзаж, сгребя одним жестом сваленные на диван предметы, и освободил таким образом одно сидячее место, на которое указал детективу. Сам он, воспроизведя на бис удавшийся жест, выручил из плена кресло и уселся в него напротив Алексея.

– Слушаю вас, – проговорил он неприязненно.

– Меня интересует человек, по чьей просьбе вы рекомендовали Тоню на работу к Виталию Григорьевичу.

– А в чем дело? Он в чем-то замешан?

– Ответа не будет.

– Поймите меня… Это очень уважаемый и достойный человек.

– Из вашей фразы вытекает, что известный.

– Каким образом?!

– «Уважаемый и достойный» – это в глазах других. А если «очень» – то, стало быть, таких других глаз много. Откуда следует, что человек известный.

– Хм… Не без того. Но я подчеркиваю, что «уважаемый и достойный». И его статус…

– Вы ведь тоже человек известный. И как, вы тоже «уважаемый и достойный»?

Прохоров набычился, ища подвох.

– Сомнений нет, вы именно таким себя и видите. Однако, представьте себе, есть немало людей, которые придерживаются о вас мнения диаметрально противоположного. Вы перепутали известность с достоинством. Из первого второе не вытекает.

Валентин Прохоров неожиданно растерялся. Надо полагать, меньше всего ожидал услышать от какого-то сыщика рассуждений на отвлеченные темы, и теперь не нашелся, что возразить.

– Так кто это? – нажал Кис.

– Вы можете мне гарантировать, что сказанное мной останется между нами?

– Нет. Если дело попадет в суд, вас могут вызвать как свидетеля.

– В суд???

– Я сказал: «если». Так кто это?

– Я не могу вам сказать, раз вы мне не гарантируете…

Кис прищурился. Он разозлился. Он терпеть не мог людей, которые плохо отдают себе отчет, что почем и в чью пользу расстановка сил. Они вынуждают терять время напрасным словоблудием.

– Не можете – не надо, – Кис направился к выходу. – Я ухожу. Причем прямиком на Петровку. И кладу заявление несовершеннолетней Лиды Капки в отдел по борьбе с…

– Это известный писатель!.. – бросился за ним Прохоров. – Только, если можно, не ссылайтесь на меня, пожалуйста! Я один из немногих людей, которых он удостаивает своим редким общением, и мне не хотелось бы потерять его дружбу…

– У вас любопытное понимание дружбы, – заметил Алексей, возвращаясь.

Через пять минут у него на руках были ф.и.о., а также адреса и телефоны. Перебрав их, он решительно отмел городскую квартиру: Александра с утра получила сообщение от Тони на мобильный, из которого следовало, что она находится на даче какого-то Николая Сергеевича. В свете полученной от Прохорова информации, дача принадлежала Николаю Сергеевичу Курганову, писателю не просто известному, а «культовому», как нынче модно говорить. Отчего он «культовый», Кис понятия не имел ни малейшего, так как книгами его никогда не интересовался, зато местопребыванием Тони он интересовался очень даже живо. Особенно, если учесть, что Тоня просила о помощи и говорила об опасности.

Загвоздка была, однако, в том, что писатель сей имел аж три (!!!) дачи, причем в разных направлениях от столицы. И на которой из них находилась Тоня?

Кис потребовал у Прохорова комментарии к писательской недвижимости. Оказалось, что одна из них представляет собой бывшую чью-то усадьбу, которую Курганов отреставрировал за огромные деньги, превратив ее в современно оборудованное жилище. В усадьбе имелся даже небольшой театрик, и Курганов изредка устраивал у себя вечера для творческой элиты, где, случалось, игрались пьески новых авангардных талантов.

Другая дача представляла собой большой каменный дом, который писатель построил раньше. Он был вполне обычным, разве что вкуса побольше, чем в массовой «новорусской» застройке.

Третья же являлась его старой дачей, еще с советских времен, доставшаяся от родителей. Ее он тоже перестроил, превратив в нечто среднее между русской избой и альпийским «шале».

Так на какой же из них Тоня???

Алексей теперь располагал телефонными номерами всех трех дач, а также номером мобильного Курганова. Можно попытаться выяснить местонахождение писателя путем прозвона…

И Кис набрал первый номер. Автоответчик. Второй номер. Автоответчик. Третий номер… Автоответчик.

Это не значит, что Курганова нет ни на одной из дач. Он мог принадлежать к той породе людей, которые никогда не снимут трубку прежде, чем не услышат на автоответчике голос звонящего. Или, увидев на определителе незнакомый номер, – не снимут трубку вообще.

Мобильный же не имел смысла: по нему не установишь, где находится в данный момент Курганов. Только разве со специальной аппаратурой милиции. У детектива там были надежные связи со времен его сыщицкой работы на Петровке, но вот времени у него не имелось на то, чтобы раскручивать тяжелую милицейскую машину…

…Кирилл вытянулся рядом с Тоней, уткнулся лбом в ее плечо и закрыл глаза. Хорошо бы погрузиться в обморок или сон, как она… И никогда не просыпаться. Или проснуться и понять, что тебе снился кошмар!

Тонино плечо было теплым и живым. Ее нежная кожа обещала наслаждение, а наслаждение обещало будущее… Только, кажется, будущего у них не было. Осталось только прошлое… Да и то, надолго ли???

Воспоминания затопили Кирилла. Воспоминания о той недолгой жизни, которую он успел прожить. Сцены из детства и из школы, родители, сестра, друзья… Потом вдруг всплыли спектакли, роли, которые он играл. Не великие роли, но как же бездарно, как плоско он их играл! Как это понятно теперь, сейчас… Только уже никогда не исправить. Ничего не исправить. Ни роли, ни жизнь…

Мысли его улетели так далеко, что он резко вздрогнул от шума. Кирилл обернулся: отбойный молоток, ревя и содрогаясь, высверливал периметр прямоугольника, нарисованного на бетонном полу. В воздухе заметалась пыль, свечи по периметру погасли.