Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей - Дерек Бикертон

Логический трюизм? Мое преимущество было в том, что я пришел к проблеме эволюции языка от исследований пиджинов и креольских языков, обладая отчетливым знанием того факта, что носители пиджинов и креольских языков по-разному связывают слова между собой. Носители креольских языков связывают слова так же, как это происходит в полноценном человеческом языке: это иерархическая структура, похожая на дерево. Схематически ее можно представить следующим образом: А + В → [А В], [А В] + С → [[А В] С], и так далее. Это, как я понимаю, и есть тот процесс, который Хомский называет Слиянием. Те же, кто говорят на пиджине, нанизывают слова, как бусины на нитку: А + В + С… Здесь, в отличие от Слияния, отношения между А и В ничем не отличаются от отношений между В и С. Так что я спешно написал ответ: «Протоязык состоит из А + В + С… то есть в нем не происходит Слияния».

«Многие в это верят, — так же быстро ответил мне Хомский, — но это ошибка. Последовательность а, b, с…, которая продолжается бесконечно, сформирована Слиянием: а, {а, b}, {{а, b}с}… Если мы усложним операцию Слияния введением принципа ассоциативности, мы избавимся от {,} и сможем рассматривать последовательность как а, b, с…»

Принцип ассоциативности? А что у него общего с языком? Это принцип логики и математики, который означает лишь то, что перестановка или удаление скобок в логических формулах не влияет на их истинность, а при сложении не изменяет сумму. То есть, (1 + 3) + 2 в сумме дает 6, так же, как и 1 + (3 + 2), или даже 1 + 3 + 2. Скобки, которые иногда встречаются в логических формулах или математических уравнениях, изначально ничего серьезного не меняют. Они могут быть заменены или переставлены именно потому, что они никак не влияют на отношения между вещами: нет никакого особого смысла в том, стоит ли 3 ближе к 1 или к 2, когда мы решаем задачку (1 + 3) + 2.

Но для языка это правило не применимо ни в каком виде, иначе бы [‘английский [учитель языка’]] (/English [language teacher]]) означало бы то же самое, что и [‘учитель [английского языка’]] ([[English language] teacher]), а ведь это не так: если первый — это преподаватель любого языка, который родился англичанином, то второй учитель может принадлежать к любой национальности, но преподает он именно английский язык. Попробуйте здесь переставить скобки, и вы поменяете значение, уберите их — и получите многозначную фразу. Или возьмем более известный пример: [‘старые [мужчины и женщины’]] ([old [men and women]]) и [[‘старые мужчины] и женщины’] ([[old men] and women]). Для таких пар9 разница передается особенностями интонации: ударение на английский для [английский [учитель языка]] и на язык для [учитель [английского языка]].

Но для протоязыков, например для пиджина на ранней стадии, таких структурных взаимоотношений между словами не существует, учитывается только семантическое значение. Поэтому там нет способов построения подобных неоднозначностей. Больше того, чтобы найти подобные «бусины на нитке», необязательно далеко ходить, они встречаются не только в пиджине или в протоязыке. Операция Слияния действует только на уровне предложения. Фразы надо правильно сочетать с фразами, придаточные предложения с другими придаточными предложениями. Но стоит подняться над уровнем сложносочиненного предложения, как «бусины» берут верх. Абзацы, страницы, главы, книги — нет предела числу предложений, которые можно нанизать на одну нитку. Конечный процесс? Вовсе нет.

Грамматические отношения, те отношения, которые создаются в результате процесса Слияния, обнаруживаются только внутри предложений. Нет никаких грамматических отношений между предложениями. Нет никаких феноменов соглашений, которые связали бы одно предложение с другим, никакое предложение не является субъектом или объектом для другого, нет предложений, которые служили бы Агенсом, Темой (пациенсом) или Целью для других. Ни одно существительное из одного предложения не может привязать место-имение из другого, никакое прилагательное из одного предложения не может изменить существительное в другом. Предложения связаны лишь требованием согласованности высказывания, которое, в свою очередь, определяется не грамматическими, а семантическими и прагматическими факторами. Рассмотрим такую последовательность:

«Джон ищет свою младшую сестренку. Цена на медь в одночасье упала на 17 процентов. Национальной эмблемой Уэльса является лук-порей».

В качестве абзаца это полная чепуха. Но все предложения, из которых он состоит, верны с грамматической точки зрения, вразумительны и семантически верны. По отдельности они выглядят отлично. Это вместе они порождают ощущение бессмысленности, потому что у них нет такой связи, как общая тема. Теперь посмотрим на другую последовательность:

«Цена на медь в одночасье упала на 17 процентов. Внезапное падение предсказывали многие аналитики. Недавнее прекращение огня в Центральной Африке уже привело к увеличению поставок».

Снова применяются те же условия: предложения просто стоят рядом, и у них практически нет лексических связей. С другой стороны, для любого, кто разбирается в политике и экономике, абзац до предела наполнен смыслом.

Так что в человеческом языке вместе работают оба процесса, Слияние и «бусины на нитке». Поскольку «бусины» проще, то, скорее всего, они старше. Если они старше, будет логично предположить, что на заре языка Слияние еще не появилось и «бусины» были единственным принципом, которым обладали наши далекие предки. Но система, в которой отсутствует Слияние, не обязательно является конечной: можно до бесконечности нанизывать бусины на нитку, было бы что нанизывать. Так что «логический трюизм» Хомского — это ошибка.

Итак, давайте сравним две модели эволюции:

Эти стадии незначительно отличаются по содержанию, но порядок прохождения стадий принципиально различен. И даже не это самое важное. Самое важное различие в том, что в первой модели каждая последующая стадия направляется предыдущей. В этой модели, стоило нашим предкам заговорить, их иконические или индексные сигналы, варьируясь в манере использования (об этом пойдет речь в следующих главах), постепенно сформировали настоящие символы. Слияние, процесс, которому не надо было появляться каким-то особым образом, поскольку он проистекает из того, как мозг перерабатывает любые данные, произойдет сразу, как только найдутся элементы, семантически способные сливаться. Применение слияния и в мышлении, и в языке поддержит любое изменение в мозге, неважно, мутационное или эпигенетическое, которое усилит или автоматизирует языковые или мыслительные процессы. Конечным результатом этого процесса является значительно улучшенный мыслительный аппарат, не говоря уже о быстром, изящном и невероятно гибком языке.

Одна стадия управляет другой, каждое новое усовершенствование меняет условия отбора для следующего — так и действует эволюция. В частности (и быстрее, потому что процессы являются более направленными), так происходит создание ниши.

В модели Хомского наиболее важные стадии не мотивированы ничем. Ничто их не направляет. Специфически человеческие понятия выпрыгивают из ниоткуда. Мозг без всякой причины получает перенастройку. Люди вдруг начинают разговаривать, опять-таки без особых причин, просто потому, что это «было бы преимуществом». Под ковер замели все технические детали того, как люди начали говорить, как им удалось прийти к соглашению по поводу обозначения тех понятий, которые вдруг засвистели у них в головах.

Версия эволюции Хомского нигде не пересекается ни с реалиями мира, ни с реалиями эволюции. Это эволюция в барабане: замкнутая в себе, совершенно абстрактная процедура. Тем не менее именно это предполагается в статье, написанной в соавторстве с двумя биологами, которую опубликовал лидирующий научный журнал Америки. Поди тут разберись.

Обратите внимание, что проблема заключается не только в ходе языковой эволюции. На кону стоит вопрос о взаимоотношениях языка и мышления. Если мне предстоит выполнять то, что обещает вторая часть подзаголовка этой книги, я обязан с этим разобраться. И здесь мы с Хомским вновь оказываемся по разные стороны баррикад.

Хомский верит, что вначале возникло человеческое мышление, которое сделало возможным появление языка.

Я верю в то, что язык возник первым и дал возможность развиться мышлению.

Один из нас двоих прав. Невозможно занять какую-нибудь среднюю обтекаемую позицию и сказать: «Ну, всего понемножку, они коэволюционировали». Коэволюция — такое модное сегодня слово. Нужно только пробормотать его, а для пущего эффекта разбросать по Интернету и всевозможным профсоюзам, как люди начнут понимающе кивать и наполняться глубоким уважением. Конечно, как только процессы, о которых я говорю, полностью сформировались, язык и человеческое мышление почти наверняка коэволюционировали.