Нерон - Д. Коштолани

— Я Актеон, сын Афин. Я был мореплавателем и мои корабли потерпели крушение; я торговал и потерял свое состояние. Меркурий и Нептун всегда обходились со мною, как нелюбящие отцы, без всякого сострадания. Я много наслаждался, но еще более страдал, и теперь, почти обнищав, я прибыл сюда, чтобы продать свою кровь и свои мускулы.

— Ты плохо поступаешь, афинянин: ты человек, а хочешь превратиться в волка. Знаешь ли, что более всего мне нравится в твоем народе? Это то, что вы насмехаетесь над Геркулесом и его подвигами и воздаете культ Палладе-Афине. Вы презираете силу, чтобы поклоняться уму и искусствам мира.

— Сильная рука стоит столько же, сколько и голова, в которую Зевс вдохнул свой огонь.

— Да, но эта рука толкает голову на смерть.

Актеон почувствовал себя раздосадованным словами Алько.

— Не знаешь ли ты стрелка Мопсо?..

— Ты найдешь его там, подле храма Геркулеса. Ты его узнаешь по оружию, которое он никогда не оставляет. Он один из тех, который привлекает сюда злого духа войны.

— Привет, Алько!

— Да покровительствуют тебе боги, афинянин.

Актеон узнал Мопсо в доблестном греке с луком и колчаном, спускающимися с его плеч. Это был могучий мужчина, с длинной бородой. Мускулистые и могучие руки напряжением своих сил давали представление о той силе, которой они обладали, чтобы натягивать тугой лук и пускать стрелы.

Он отнесся к Актеону с почтительной симпатией, которую афиняне внушали своим превосходством грекам островов.

— Я поговорю с Сенатом, — сказал он, узнав намерение Актеона. — Достаточно моего слова, чтобы ты был принят в наемники со всеми отличиями, какие заслуживаешь. Сражался ли ты когда-либо?

— Я воевал в Лакедемонии, под начальством Клеомена.

— Знаменитый военачальник; сюда дошли слухи о подвигах спартанского даря. Что сталось с ним?

— Он был побежден, но не сдался и бежал в Александрию. Там жил он в изгнании под покровительством Птоломеев, но, как мне недавно говорили в Новом Карфагене, вследствие придворных интриг он впал в немилость: египетский монарх велел его умертвить, и Клеомен, вместе со своими двенадцатью спутниками, погиб, будучи убитым. Когда он умирал, то видел пред собой груду трупов.

— Конец, достойный героя… Где изучал ты военное искусство?

— Я начал воевать на полях Сицилии и Карфагена в рядах наемников, а закончил свое образование в Пританее Афин. Мой отец, Лисастро, был капитаном, состоявшим на службе у Гамилькара; он был умерщвлен карфагенянами во время войны с наемниками, именуемой беспощадной.

— Славная школа и доблестный отец. Имя его также доходило до моего слуха в те времена, когда я скитался по свету прежде, чем поступить на службу к Сагунту… Добро пожаловать, Актеон! Если ты пожелаешь вступить в гоплиты[6], то будешь находиться в первом ряду фланга, с тяжелыми доспехами и длинной пикой… Впрочем, нет: вы, афиняне предпочитаете сражаться налегке; вы более опасны на бегу, чем в нанесении ударов.

Ты будешь пельтастом со своим охотничьим копьем и легким щитом, называемых пельтой; ты будешь свободно сражаться и я уверен, что о твоих геройских подвигах будут говорить.

Мимо обоих греков прошло несколько старцев, которым стрелок почтительно поклонился.

— Это сенаторы, — сказал Мопсо, — которые собираются по случаю базарного дня. Многие из них прибыли из своих дач и направляются в своих носилках к Акрополю. Они собираются под этой колоннадой.

Актеон видел как они следовали в своих сиденьях из резного дерева, заканчивающихся головой льва. По своим лицам и одеяниям они резко отличались от городских жителей. Те, которые по происхождению были иберийцами, прибыли со своих полей бородатые, загорелые в льняной кирасе, подбитой грубой шерстью, с коротким, спускающимся с плеча мечом о двух остриях и в шлеме, сделанном из плотной кожи и заменяющем каску. Греческие же коммерсанты являлись с выбритыми щеками, одетые в белую хламиду, из-под которой выступала обнаженная правая рука; лента точно венок обвивала их волосы; они опирались о высокую палку, оканчивающуюся еловой шишкой. Они казались царями из Илиады, собравшимися перед Троей.

Актеон увидел среди них гиганта с черной бородой и короткими, вьющимися волосами, которые покрывали его голову точно волосяной митрой. Из-под прикрывавшего его красного плаща видны были его атлетические члены с выступающими мускулами и напряженными жилами, которые казалось готовы были лопнуть.

— Это Тэрон, — сказал стрелок, — великий жрец Геркулеса; исключительный человек, который получил венок на Олимпийских Играх. Он убивает быка одним ударом кулака в загривок.

Вторично греку показалось, что он видит среди людей, собравшихся подле сената, кельтиберского пастуха, который с интересом рассматривал исполинского жреца Геркулеса. Но стрелок продолжал говорить ему, и он перевел свой взгляд на Мопсо.

— Сейчас начнется совет, и я должен быть здесь. Ступай, Актеон, и жди меня на Форо.

Оба грека простились, и Актеон снова направился к Форо, причем, проходя Акрополь, ему показалось, что он опять видит таинственного пастуха.

Входя на портики, он услышал свистки и крики; кучки людей кружились, смеясь и произнося оскорбление; публика поспешно выходила из цирюлель и парфюмерных магазинов. Грек увидел группу молодых людей, роскошно одетых, которые спокойно, с презрительной усмешкой, проходили под бурею свистков и насмешек, вызываемых их появлением.

Это была золотая молодежь Сагунта; богатые юноши, которые подражали модам афинской аристократии, преувеличенным расстоянием и отсутствием вкуса. Актеон также невольно улыбнулся своей тонкой усмешкой афинянина, подметив неумение, с которым эти молодые люди подражали своим далеким оригиналам.

Во главе их шел Лакаро, щеголь, сопровождавший Соннику во время ее утреннего посещения храма Венеры. Они шли одетые в ткани кричащих цветов и настолько прозрачные, что сквозь них просвечивали их тела, точно так же как сквозь туники, одеваемые гетерами во время пиршеств. Их тщательно выбритые щеки были покрыты слоем румян, а глаза увеличены черными подведенными линиями; волосы, завитые и надушенные благовонным маслом, были перехвачены шелковой лентой. У некоторых из них были в ушах большие золотые серьги и на ходу звенели невидимые браслеты. Другие лениво опирались о плечо маленьких рабов с белыми шеями и волосами в крупных завитках, которые походили на девочек по округленностям своих форм. Точно не слыша оскорблений и насмешек толпы, молодые люди спокойно беседовали о греческих стихах, которые сочинил один из них; спорили о их достоинстве, о том, в каком лучше тоне аккомпанировать им на лире, и, вполне удовлетворенные скандалом, вызываемым их присутствием на Форо, они приостанавливались лишь для того, чтобы поласкать щеку своих маленьких рабов или же чтобы приветствовать знакомых.

— Не говорите мне, что они подражают грекам, — ораторствовал перед собранием старик со злобным лицом и в грязном, заплатанном плаще педагога, не имеющего места. — Огонь богов должен пасть на город. Положим, верно, что наш отец Зевс в минуту страсти был пленен прекрасным Ганимедом, но… а ведь Леда и все бесчисленные красавицы, которые заполучили в свои утробы огонь повелителя?.. Хорош станет мир, если мы, люди, будем подражать богам и все станем поступать как эти глупцы, одетые по-женски! Хотите видеть грека? Вот он пред вами: этот действительный сын Эллады.

И он указал на Актеона, который заметил устремленные на него любопытные взгляды собравшихся.

— Как, вероятно, ты смеешься, чужеземец, глядя на этих несчастных, которые столь неумело стараются подражать твоей родине, — продолжал ораторствовать негодующий старик с видом нищего. — Ты знаешь, я философ. Единственный сагунтский философ, и вследствие этого, как ты видишь, этот неблагодарный народ допускает меня умирать с голоду. В молодости я был в Афинах, я обучался в ее школах, затем стал моряком и объездил свет, чтобы найти истину в самом себе. Я не придумал ничего нового, но я знаю все, что высказано людьми о душе и мире, и если желаешь, я скажу тебе наизусть целые статьи из Сократа и Платона и все изречения великого Диогена. Я знаю твою страну и стыжусь за свой город, видя в нем стольких глупцов… Знаешь ли кто виноват в этих чудачествах, которые нас бесчестят? Конечно, Сонника, та Сонника, которая величается богачкой, бывшая куртизанка, которая кончит тем, что превратит Сагунт в публичный дом, разрушив традиции города и строгие, здоровые нравы прежних времен.

При имени Сонники среди присутствующих поднялся ропот протеста.

— Видишь ли их? — кричал философ, все более возмущаясь. — Они льстивые рабы, которые трепещут перед правдой. Имя Сонники производит на них такое же действие, как имя богини. Видишь ли ты того, который убегает? Ведь его отцу Сонника на днях одолжила солидную сумму, без всякой для себя прибыли, с единственной целью, чтобы они могли купить пшеницу в Сицилии, и поэтому он считает должным бежать оттуда, где говорится что-либо против Сонники. А взгляни на этого, который повернулся спиной. Куртизанка дала свободу его отцу, бывшему рабом, и он не хочет слышать ничего, что оскорбляет Соннику. А эти остальные, которые более мужественны, не уходят, но глядят на меня так, точно хотят меня пожрать, все они получили от нее милость и готовы были бы прибить меня за мои слова. Это рабы, которые защищают ее, словно благодетельное божество. Каковы они, таково и большинство в Сагунте, поэтому-то судьи и не дерзают покарать эту гречанку, которая своими безумными выходками оскорбляет город. Идите сюда, бейте меня, торгаши; колотите единственного носителя правды в Сагунте!