Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

– Неужели сеньор так же силен в истории, как в математике? – перебил каббалист.

– Не вполне, – ответил Веласкес. – Однако, как я уже говорил, мой отец, ко всему прилагавший математические исчисления, считал, что ими можно пользоваться и в науке истории, а именно для обозначения, в какой степени вероятия находятся совершившиеся события по отношению к тем, которые могли совершиться. Он даже выдвинул свою теорию, так как, по его мнению, можно выражать человеческие деяния и страсти посредством геометрических фигур.

Поясню это примером. Отец рассуждал так: Антоний прибывает в Египет, раздираемый двумя страстями: честолюбием, которое влечет его к власти, и любовью, которая от нее отталкивает. Изобразим эти два влечения при помощи двух линий АВ и АС под каким угодно углом. Линия АВ, выражающая любовь Антония к Клеопатре, короче линии АС, так как, в сущности, в Антонии честолюбия было больше, чем любви. Допустим, отношение было как один к трем. Беру отрезок АВ и откладываю его три раза на линии АС, потом провожу параллели и диагональ, которая показывает мне самым точным образом новое направление, образуемое силами, действующими по направлению к В и С. Диагональ эта будет ближе к линии АВ, если мы предположим, что преобладает любовь, и продолжим отрезок АВ. И наоборот, если предположим, что преобладает честолюбие, диагональ будет ближе к линии АС. (Если бы имело место только честолюбие, направление действия совпало бы с линией АС, как, например, у Августа, которому любовь была чужда и который, вследствие этого, хотя был наделен меньшей энергией, гораздо скорей достиг цели.) Так как, однако, страсти увеличиваются или уменьшаются постепенно, форма параллелограмма тоже должна претерпевать изменения, и при этом конец получающейся диагонали медленно движется по кривой линии, к которой можно применить теорию теперешнего дифференциального исчисления, которое прежде называли исчислением флюксий.

Правда, мудрый виновник моих дней считал такого рода исторические проблемы приятными забавами, оживляющими однообразие его собственных исследований; но так как правильность решений зависела от точности данных, отец мой, как я уже говорил, с горячим усердием собирал все исторические источники. Сокровище это долгое время было для меня недоступно, так же как и книги по геометрии, оттого что отец мой желал, чтоб я знал одни только сарабанды да менуэты и тому подобный вздор. К счастью, я добрался до шкафа и только тогда отдался занятиям историей.

– Позволь мне, сеньор Веласкес, – сказал каббалист, – еще раз выразить удивленье, что ты одинаково сведущ и в истории и в математике: ведь одна из этих наук основана на соображении, а другая на памяти, и две эти духовные способности друг другу прямо противоположны.

– Осмелюсь с вами не согласиться, – возразил геометр. – Соображение помогает памяти, упорядочивая собранные ею материалы, так что в систематизированной памяти каждое понятие обычно предшествует возможным выводам. Но я не спорю, что как память, так и соображение могут быть действительно применены только к определенному кругу понятий. Я, например, прекрасно помню все, чему меня учили из точных наук, истории народов и естественной истории, и в то же время часто забываю о мимолетных отношениях с окружающими меня предметами или, проще говоря, не вижу предметов, попадающихся мне на глаза, и часто не слышу того, что мне кричат прямо в уши. На этом основании иные считают меня рассеянным.

– Верно, сеньор, – заметил каббалист, – теперь я понимаю, каким образом ты упал тогда в воду.

– Разумеется, – продолжал Веласкес, – я сам не знал, как очутился в воде в такую минуту, когда меньше всего предполагал. Но это происшествие очень меня радует – тем более, что оно дало возможность сохранить жизнь этому благородному юноше, капитану валлонской гвардии. При всем том я предпочел бы оказывать такие услуги как можно реже, потому что не знаю более противного ощущения, как наглотаться воды натощак.

Обменявшись несколькими фразами в том же роде, мы прибыли на место ночлега, где нас ждал уже приготовленный ужин. Ели с аппетитом. После ужина брат и сестра долго друг с другом беседовали. Я не хотел им мешать и пошел в малую пещеру, где мне была постлана постель.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

Погода была восхитительная. Мы встали на восходе солнца и после легкого завтрака двинулись в дальнейший путь. Около полудня остановились и сели за стол или, вернее, вокруг разостланной на земле кожаной скатерти. Каббалист в отрывистых фразах дал понять, что не вполне доволен своей властью над потусторонним миром. После обеда он опять стал повторять то же самое, его сестра, понимая, что эти монологи должны наводить скуку на присутствующих, попросила Веласкеса, чтоб переменить тему разговора, продолжить рассказ о его приключениях, что тот и сделал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВЕЛАСКЕСА Я уже доложил вам о том, как я появился на свет и как отец мой, держа меня в объятиях, прочел надо мной геометрическую молитву и поклялся, что никогда не заставит меня учиться математике. Через шесть недель после моего рождения отец увидал входящее в гавань маленькое двухмачтовое судно, которое, бросив якорь, послало на берег шлюпку. Из нее тотчас вышел согбенный годами старик в придворном наряде покойного герцога Веласкеса, то есть в зеленом кафтане с золотыми и багряными отворотами и висящими рукавами, опоясанный галисийским поясом и при шпаге с темляком. Мой отец взял подзорную трубу, и ему показалось, что он узнал Альвареса Он не ошибся. Старик еле передвигал ноги. Отец побежал ему навстречу до самой пристани, оба упали друг другу в объятья и от волненья не могли долго промолвить ни слова. Потом Альварес объяснил отцу, что прибыл по поручению герцогини Бланки, которая уж давно живет в монастыре урсулинок, и вручил ему письмо такого содержания:

"Сеньор дон Энрике!

Несчастная, послужившая причиной смерти родного отца и разрушившая счастье своего суженого, осмеливается напомнить о себе.

Терзаемая угрызениями совести, я предалась раскаянию, суровость которого должна была ускорить конец. Альварес объяснил мне, что смерть моя сделает герцога свободным, и муж мой, без всякого сомненья, вступит во второй брак, конечно, более счастливый в отношении потомства, чем со мной, а оставаясь в живых, я смогу хоть закрепить за тобой наследование нашего имущества. Я поняла, что он прав, и прекратила чрезмерный пост, сбросила власяницу и ограничила свое покаяние одиночеством и молитвой. Между тем герцог, предаваясь светским наслаждениям, почти каждый год болел, и не раз я думала, что он оставит тебя владельцем титулов и богатств, принадлежащих нашему дому. Но, видно, небо решило оставить тебя в безвестности, столь не соответствующей твоим замечательным способностям.

Я узнала, что у тебя есть сын. Если я хочу теперь жить, то единственная причина этого – желанье вернуть ему те преимущества, которые ты утратил по моей вине. Тем временем я пеклась как о твоей, так и о его участи. Аллодиальные владенья нашего дома с древнейших времен всегда принадлежали младшей линии, но так как ты их не требовал, их присоединили к богатствам, предназначенным мне. Тем не менее это твоя собственность, и Альварес вручит тебе доход, полученный за пятнадцать лет, а также примет твои распоряжения относительно дальнейшего управления ими. Обстоятельства, вызванные некоторыми чертами характера герцога Веласкеса, не позволили мне снестись с тобою раньше.

Господь да пребудет с тобой, сеньор дон Энрике. Нет дня, чтобы я не возносила покаянных молитв и не молила небо благословить тебя и твою счастливую супругу. Ты тоже молись обо мне, а на письмо не отвечай".

Я вам уже говорил, какое действие оказывали на моего отца воспоминания, и вы можете себе представить, как это письмо сразу всколыхнуло их. Целый год не мог он заниматься любимым делом, только заботы жены, привязанность, которую он питал ко мне, а самое главное, общая теория уравнений, которой начали тогда заниматься геометры, сумели вернуть душе его силу и спокойствие. Рост доходов позволил ему увеличить библиотеку и физический кабинет; вскоре ему удалось даже устроить маленькую обсерваторию, оснащенную прекрасными инструментами. Нужно ли говорить, что он не замедлил удовлетворить врожденную склонность творить добро. Уверяю вас, что я не оставил в Сеуте ни одного человека, который был бы достоин жалости и которому отец мой не постарался всеми способами обеспечить приличный доход. Я мог бы привести вам целый ряд, несомненно, очень интересных подробностей, но ведь я обещал рассказать вам о себе и не должен сбиваться в сторону от намеченной линии.

Насколько помню, первой страстью моей была любознательность. В Сеуте нет ни лошадей, ни телег, ни других таких же опасностей для детей, – поэтому мне позволяли бегать по улицам куда вздумается. Я удовлетворял свою любознательность, по сто раз на день бегал в порт и обратно, входил даже в дома, в лавки, в оружейные склады, в мастерские, присматривался к работающим, путаясь среди носильщиков, расспрашивал прохожих, словом, всюду совал свой нос. Любознательность моя всех забавляла, всюду ее охотно старались удовлетворить – всюду, кроме родного дома.