Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

— Куда он ведет?

Варнава уже был готов действовать, волевым усилием переходя от глубокого стресса к активности.

— В одну из Ветвей, которую Дый построил, чтобы выманить тебя. Они похожи на твою, но цепочки событий разнятся. И все — «Ветви смерти». Но сейчас должны быть свободны — тебя ловят в Шамбале. Во всяком случае, девочки перешли оттуда благополучно.

Аслан кивнул на Оуян и Пу, которые в скорбном молчании сидели на корточках перед телом Суня. Варнава подался туда, но Аслан удержал.

— У нас нет времени. Пойдем. Ты еще встретишься с ним.

Варнава внимательно посмотрел на этого странного Продленного. Медленно произнес:

— Возможно, — и, не говоря больше ни слова, направился к хижине.

Однако Аслан не двинулся с места.

— Дыый! — вдруг закричал он так, что Варнава чуть не оглох, эхо пошло гулять по засыпающему озеру, а плавно дрейфующие на воздусех тела эйнхериев на мгновение замерли. — Когда увидишь Шамбалу, окруженную войском, знай, что пришел день отмщения!

Варнава недоуменно посмотрел на него:

— Зачем тебе это?

— Чтобы знал, — непонятно ответил Аслан и шагнул ко входу.

Монах пожал плечами и последовал его примеру. Они вошли внутрь, и в Шамбале их не стало.

Суню было очень холодно. Холод распирал нутро, колючим языком лизал тело. Это было невыносимо, но обезьян не решался открыть глаза и узнать, что с ним происходит. Он понимал, что умер, а по его представлениям в загробной жизни ничего хорошего не было. «Царь смерти со своими судьями так долго ждал меня, что может подождать еще немного», — решил он и продолжал покоиться.

Однако вскоре понял, что кроме холода, его больше ничто не беспокоит. Жуткие раны по всему телу, свинцовая усталость от битвы, гложущий страх — все это оставило. Внутри поселилась невесомая радость. Ему хотелось вскочить, прыгать по деревьям, даже спеть что-нибудь. Он чувствовал себя как в юности, на Горе Цветов и плодов, где так счастливо и весело жил со своими подданными.

Осознав это, Сунь широко открыл глаза. Над ним серебром поблескивало далекое небо. Вечерело, падали редкие снежинки, одна застряла на реснице, темным пятном покрыв половину мира.

Обезьян резко вскочил на лапы и сразу понял причину холода — он лежал в снегу, прямо в небольшом сугробе. Снег был вокруг, припорошил валуны, тяжело воссел на ветви сосен, согнул кустарник, лишь гладкие стебли бамбука были свободны от него. Оглядевшись, Сунь с удивлением понял, что находится в родных местах, неподалеку от пещеры, в которой отшельничал в последние времена. Зашевелилась надежда, что на самом деле он жив, без сознания перенесен сюда кем-нибудь, наверное, Мао.

Но взгляд на собственное тело убил надежду. Оно было юным, свободным от примет старости и многочисленных шрамов. Не было и отметин от последних ран, а с лап не свисали обрывки цепей. «Все-таки, мертв», — со вздохом заключил обезьян. Однако это почему-то не очень его огорчило — прекрасное настроение, легкость, желание скакать и петь сохранялись. Он вдосталь почесался, потом подпрыгнул и уцепился за ветку сосны, вызвав при этом на свою голову целую снежную лавину. Весело разворчался, хотел забраться дальше, но тут его настиг ЗВУК.

Звонкий и вязкий, пронзивший все окружающее пространство, невыносимо болезненно завибрировавший в голове. Сунь сжался, свалился с ветки, усевшись обратно в сугроб, откуда только что вскочил. ЗВУК был зовом, Сунь сразу понял это. Но не хотел идти на этот зов, не желал и точка. Упрямо нахохлившись, сидел в сугробе, хотя все существо его требовало скачками бежать в сторону повелительного ЗВУКА.

Он повторился вновь, и был еще более настоятелен. И пришел еще раз, и еще. Наконец, обезьян не выдержал, вскочил и понесся туда, куда его звали. Он бежал так быстро, как мог, чтобы скорее прекратить переполнившую его боль. Огромными скачками несся по склону горы, понимая, что спешит туда, где некогда стояла харчевня госпожи Оуян.

Но харчевни там теперь не было, а было низкое полукруглое строение, окруженное невысокой стеной, и стела на нем, стела с надписью окончательной и обжалованию не подлежащей: «Гробница просветленного Суня, Великого мудреца, равного Небу».

Притулившись у корней огромной куннингамии, Сунь с небольшой высоты глядел на свой мавзолей, на толпу скорбных обезьян и иных существ, узнавая друзей и подданных. «Откуда они пришли?», — мелькнула мысль. Да, все они были здесь и оплакивали своего государя. И Сунь со своей стороны бытия понимал, что плач этот искренен. Благодарность затопила его, в порыве чувств он сам захотел расплакаться. Но тут вновь раздался ЗВУК. Теперь Сунь видел, откуда тот шел: в стороне от толпы бледная Пу размеренно ударяла в бронзовую тарелку большого гонга. Тут же была госпожа Оуян, в белых одеждах, с изможденным лицом и вся седая. Так, по крайней мере, решил Сунь, которому возможность обесцвечивания волос не могла прийти в голову. Женщина держала в руках деревянную дощечку с золотым текстом, перед ней на низком столике стояла тряпичная кукла, к которой она и обращалась между ударами:

— Осиротевшая служанка Оуян осмеливается воззвать к господину своему Суню, Прекрасному Царю обезьян, следующими словами: тело твое предано погребению, но да возвратится дух твой в домашний храм, табличка для духа приготовлена. Да оставит почтенная душа твоя старое обиталище, и да последует в новое, и да пребудет в нем неотлучно.

После каждого призыва она, Пу и все остальные совершали четырехкратные поклоны.

Невероятная сила тащила Суня и дергала, давила с невероятной силой, понуждая последовать этим слишком настоятельным просьбам. Но он не хотел, и это изумляло его. Для него не было ничего непристойного или опасного в необходимости поместить часть своей души внутри поминальной таблички, перед которой его родные и близкие станут возжигать курения и класть жертвенную пищу. Напротив, это обязано было случиться.

Но он не хотел туда!

ЗВУК.

Нет!

— О, дух Великого мудреца, равного Небу, войди в эту табличку и пребывай в ней вечно!

Чтобы не поддаться зову, Сунь ухватился за ближайший куст. Но дощечка манила его, как ничто не манило в оставленной жизни. Он уже не видел гробницу и скорбную толпу провожающих — лишь табличка разрасталась перед глазами его до размеров мира. И в ней потрясенный Сунь узрел Тьму — непроглядную, настоящую, ту, которая охватывала его при переходах с Ветви на Ветвь, и которую каждый Продленный старался миновать как можно скорее. Теперь она звала его к себе навсегда. Он вдруг понял, что не будет перерождений, не будет суда у князя Янь-вана, что это и есть конец для всех богов и Продленных — растворение в том, чего нет, но для них существует как единственная реальность. Ужас затопил его существо.