Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений - Владимир Маяковский

И второе. К этому меня вынуждает Полонский, как это ни странно. Почему? Потому, что Полонский, пользуясь своей солидной литературной трибуной, старается перенести <вину> на ни в чем не повинных людей… <пропуск в стенограмме>. С чрезвычайной легкостью т. Полонский прикидывается и уходит за спину любого положения, хотя оно к нему не имеет никакого отношения. Вот Бухарин выступил против Есенина. Наибольший любимец <любитель> Есенина в нашей литературе — Полонский. Он сразу стал за Бухарина и говорит: «Я сам все это говорю». И переносит всю тяжесть обвинения на Леф*, придрался к статье Родченко*. Это литературный факт, ведущий к тому, что литераторы, интересующиеся литературой как орудием классовой борьбы, начинают говорить: на кой чорт мы будем этим заниматься, когда легко писать про водку и пиво, как у Полонского в журнале? Зачем мы будем писать против Есенина, когда можно ругать Леф? Это, товарищи, поскольку мы говорили на литературную тему, о влиянии упадочничества на поэтов. Это чрезвычайно важный факт, и товарищам, из которых, несомненно, в будущем выйдет масса блестящих журналистов, над этим фактом задуматься следует. (Аплодисменты.)

На заседании сотрудников журнала «Новый Леф», 5 марта 1927*

Товарищи!

Перейдем к следующему вопросу.

Вы прочли в «Известиях» статьи Ольшевца* — Полонского* о «Лефе».

Сам факт появления этих статей удовлетворителен. Главное, что угрожало нам, это сознательное замалчивание «Лефа». Не выдержали — прорвало.

Мы били, но не думали, что так больно. Крик большой — три статьи длиною с целый «Леф». А если принять в соображение тираж «Известий», то это больше веса годовой продукции лефов.

Статьи Полонского — это статьи не литературного критика, а редактора-скупщика. Полонский ощущает выход «Нового Лефа»* как прорыв какой-то своей несуществующей монополии.

Это — самый вредный тип редакторов.

Страсть к монополии создает у них полное безразличие к художественным и идейным качествам продукции. Им важны отдельные тиражные имена.

Полонскому ненавистна всякая художественная группировка. Отсюда слова: «Порознь вы хороши, а вместе не годитесь». Отсюда испытанные навыки борьбы: обвинения в комплоте, попытки перекупить, сманить отдельные «имена», временно соблазнить сверхтарифной оплатой, подкупить авансами — и в результате отнивелировать всех под свой средненький вкус.

Гаденькая мысль о «кружковщине» «Лефа» и о его желании обособиться могла родиться только в мозгу обозленного монополиста. Полонскому должно быть известно, сколько хлеба всыпали лефовцы в общий элеватор советской литературы. Хорош был бы Полонский со своей монополией без этого хлеба!

Но «Леф» настаивает на своем праве иметь ежемесячно свои три листа, где сотрудники связаны не только общей гонорарной ведомостью, но и общим методом работы и художественными задачами. Это необходимо для улучшения качества того самого хлеба, который «Леф» дает советской культуре.

Прав т. Ханин в № 2 «Молодой гвардии»*: «Ежели бы какой-нибудь коммунистический благодетель попытался собрать всех наших писателей и поэтов в одну комнату, остриг бы их всех под одну гребенку и приказал бы им писать по одним и тем же правилам, которые он, единственный коммунистический благодетель, им укажет, то из этого ничего путного не получилось бы».

Мы должны иметь свою комнату, где могли бы подготовлять наши выступления на общесоветских мирах, новях и нивах. Но Полонский уже толкует о каком-то комплоте. Тут он, действительно, в комплот, как муха в компот.

Нельзя же называть комплотом оркестр, готовящийся к общесоветскому выступлению. А то получается — «больше одного не скопляться, осади на плитуар» «Нового мира».

Полонский не организатор литературы, а перекупщик, это сквозит из каждой строки. Например, из общей массы ругаемых Полонский выделяет уже изруганного другим Ольшевцом Кушнера*. Почему? Потому что обрывки этой же книги приобретены для «Нового мира». Полонский хвалит Пастернака. Почему? Потому что стих Пастернака, напечатанный в «Новом Лефе», целиком перепечатан «Новым миром»*.

Полонский не видит иных целей делания литературных произведений, кроме как зашибание рубля. Так, говоря о моем стихе, называя его рубленой прозой, Полонский врет, утверждая, что рубление делается ради получения двух построчных рублей.

Все вы знаете, что единственная редакция на территории Советского Союза, в которой платят два рубля за строку, — это «Новый мир».

В «Лефе» всем, и мне в том числе, платят 27 к<опеек> за строку, причем вы отлично знаете, что весь свой гонорар мне приходится отдавать «Лефу» на не оплачиваемые Госиздатом канцелярские расходы.

Это мелочь, но об этом надо орать, чтобы перекрыть инсинуаторов, видящих в «Лефе» устройство чьих-то материальных дел. Тем более что материальная обеспеченность других журналов, например «Нового мира», списывающего убытки на «Известия»*, — один из легких способов борьбы с «Лефом». «Леф»-де не оправдывается материально.

Подход торгаша кладет отпечаток и на все понимание литературы Полонским. Но неприятнейшей для «Лефа» частью являются заключительные слова, где Полонский выхваливает «своих» сотрудников — Асеева, Маяковского, Пастернака, Кушнера и т. д., — стараясь отбить их для себя от «Лефа».

Полонский мечтает даже о монополии на лозунги, он обвиняет «Леф» в том, что «Леф» «узурпирует свои лозунги у коммунистической партии»*. Чудовищна самая мысль о введении права собственности на лозунги и превращении отдельных отрядов советской культуры в Добчинских и Бобчинских, дерущихся из-за того, кто первый сказал «э»!

Такая пошлость могла прийти в голову только человеку, не переварившему еще богемского старья, где вопрос — «кто первый сказал» — был основным.

Вот где «методы, уместные в богемской среде, живущей нездоровой конкуренцией групп, группочек, направленьиц и отдельных непризнанных гениев, шумихой пытающихся создавать бум вокруг своего имени». Вот кто прививает «методы буржуазной богемы» нашей молодежи.

Вот почему надо поговорить о статьях Полонского-Ольшевца. (Голос с места: «Говорите одним словом — Пошлевца».)

<После прений>

Ввиду полного единодушия в оценке Ольшевца-Полонского прения прекращаю. Ставлю на голосование вопрос: отвечать ли им на страницах «Нового Лефа»? Кто против — подымите руки. Подавляющее большинство против.

На диспуте «Леф или блеф?», 23 марта 1927*

Товарищи, литературные споры имеют часто тенденцию переходить на личную почву. Тема сегодняшнего дня есть острая литературная тема. Поэтому я заранее хочу оберечь себя и всех остальных от излишнего на эту тему зубоскальства. Лефам это особенно легко сделать, потому что они знают, что шуточками им ограничиваться не придется и что вообще лефы правы по существу.

За последнее время мы неоднократно слышали выступления т. Полонского. На последнем диспуте он, как докладчик, имел последнее, заключительное слово*, и ввиду общей плавности его речи и некоторого остроумия казалось, что литературная правда за имевшим последнее слово. Сегодня последнее слово буду иметь я, но злоупотреблять этим не буду. Я буду говорить по существу и переходить на резкости только там, где это абсолютно нужно, и не по личным, а по литературным соображениям.

Тема сегодняшнего дня — «Леф или блеф?» Прежде всего нужно выяснить, что такое слова «Леф» и «блеф», ибо оба слова в обиходе не встречаются.

«Леф» — это слово на 100% советское, то есть оно не могло быть составлено иначе, как только после Октябрьской революции, когда было узаконено слово «Леф» <«левый»?>, когда после войны и революции вступило в свои права слово «фронт» и когда получило узаконение составление слов посредством складывания первых букв нескольких входящих в него слов. «Леф» — это левый фронт искусств, — слово советское. В противовес ему слово «блеф» — типично карточное. Думаю, что многие из присутствующих не знают это слово. Оно встречается часто и в полемической литературе. «Блеф» — это слово английских покеристов, которое показывает, что человек, не имеющий карты, запугивает, блефирует своего противника, своего партнера. «Блеф» предполагает полную пустоту за этим словом. Эти два понятия выдвинуты в жизнь т. Полонским в его статье «Леф или блеф?», напечатанной в «Известиях». Третье слагаемое данного диспута — Полонский. Перейдем к нему.

Кто такой Полонский и почему он пишет о Лефе? Вы знаете, что сейчас у нас имеется резолюция ЦК партии по вопросам литературы*, резолюция, которая примирила и дала возможность взаимного сотрудничества или федерации многим группировкам, до этого только задиравшимся. До этой резолюции на территории Советского Союза происходила бешеная литературная борьба. Какие литературные группировки принимали в ней участие?