Иван-чай. Год первого спутника - Анатолий Знаменский

Николай изумленно, не отрываясь, смотрел на Бажукова.

— Если уж я буду сидеть в тылу, так это с моей стороны будет… не знаю, как и назвать! Вы спросите, кто первое место в сороковом году занял на соревнованиях по стрельбе? — как ни в чем не бывало продолжал парень. — А мне какую-то «бронь» дали. Пускай фашисты для себя бронь готовят, а мне тут сидеть больше нечего!

— Решил бесповоротно?

— Я ж говорю!..

Николай собрался уже покруче выпроводить Бажукова, но в это время он встретился глазами с его прямым и ждущим взглядом сквозь длинные девичьи ресницы. И он почувствовал, как внутри что-то сломалось, а накопившаяся ярость разом утонула в горячем сочувствии к этому невзрачному, почти незнакомому парню. Было ясно, что Бажуков готов еще десять раз прийти за разрешением, будет ходить до тех пор, пока не растеряет все свое уважение к начальнику. А потом пойдет дальше и не успокоится, пока не получит в руки заветную снайперскую винтовку.

— А как комсомольская организация на это смотрит? — испытывая себя, спросил Горбачев Катю, которая безмолвно сидела у окна, положив локоть на спинку стула, и не спускала глаз с обоих — просителя и начальника.

Она тревожно вскинула ресницы. Бажуков отнес это на свой счет и поспешил высказаться:

— Если организация настоящая, то ребята возьмутся меня тут заменить! А насчет того, кто за стрельбу премию получил, так есть грамота райкома…

— Он действительно, Николай Алексеевич, куниц и белок только в глаз бьет, — подтвердила Катя. — А ходатайство на фронт.

— Да?

— О ходатайстве надо с Кочергиным посоветоваться. Я не знаю, как он посмотрит!

— Согласен, согласен он! — вскричал Бажуков, видя, что дело пошло по инстанции и теперь не скоро добьешься толку.

Но Горбачев неожиданно шагнул к нему и крепко пожал руку.

— Молодец ты, ей-богу, молодец! — обрадовался он за Бажукова. — Правильно поступаешь, когда душа требует! Не все, я скажу тебе, так умеют, не все!

Потом Николай порывисто сел к столу и вместо скучнейшей реляции начальнику комбината с удовольствием написал отношение в отдел кадров. Он знал, что после этой бумажки ему очень трудно будет просить пополнения рабочих, и в особенности буровиков, и все же он писал ее.

Бажуков вытянул шею, пытаясь прочесть беглые строки. А начальник уже протягивал ему справку.

Бажуков мельком взглянул в нее, прочел два слова: «Руководство… не возражает», счастливо заулыбался, заорал: «Спасибо!» — и выскочил за дверь.

Катя смущенно оглянулась вокруг, взяла свою ушанку с подоконника и, попрощавшись, ушла вслед за Бажуковым.

«Странно: зашла и ничего не сказала…» — посмотрел ей вслед Николай.

«Зачем я заходила к нему? — с невыносимой горечью спрашивала себя Катя на темном крыльце. — Зачем?!»

Зачем идти к человеку, если знаешь, что ни одним движением, ни одним словом не посмеешь высказать сжигающего тебя чувства, когда внутренне замираешь при звуке его голоса, но каждое его слово все больше отдаляет его от тебя?..

И что это такое — любовь? Бывает ли она когда-нибудь счастливой, если все твое существо переполнено только болью, одной болью и безысходностью, а ты все же не хочешь лишиться своего мучительного трепета даже тогда, когда нет ни капли надежды?

Холодная роса копилась на ветках, на крышах, на ресницах Кати. Катя вытерла нахолодавшей ладошкой глаза и губы и почувствовала соленый привкус. Может быть, это была просто вечерняя роса?..

За окном темная яма ночи. За окном, касаясь лапами отпотевших стекол, в мокрой, ветреной тьме шепчутся лохматые ели. Шепчутся с ветром и размытой луной, с притаившимися бараками, а о чем — неизвестно. Между веток, обглоданных недавними морозами, мерцает одинокая звездочка. Ее трепетный свет то прорезает облака, то снова меркнет за их взбаламученной грядой. Ветер гонит облака на север.

Николай долго не мог заснуть. То ли оттого, что Штерн и словом не обмолвился о существе их приезда, то ли мучило последнее письмо Вали. В полночь кто-то забарабанил в дверь громко и требовательно. Николай отпер и, поеживаясь в тамбуре на мокром, стылом полу, пропустил вошедшего. Темная, громадная фигура протопала мимо, а из комнаты зарокотала раскатистая октава Глыбина:

— Ну, товарищ начальник, готово дело! Трубы ваши целы и стоят на буровой.

Было слышно, как под ним жалобно заскрипела табуретка. Пока Николай одевался, Глыбин свернул здоровенную козью ножку, высек огонь и жадно, со свистом затянулся:

— Вот первая цигарка с вечера. Без перекура двинули! Молодец этот ваш парнишка, что из буровиков. А я-то думал, он так, бурилка — и все… Здорово вышло. Ребята просят завтра дать полдня отдыха: до утра сушиться придется.

— Ребят мы сейчас высушим…

Николай вырвал из блокнота листок и быстро черкнул записку. Глыбин прочитал ее и, удовлетворенно кашлянув, сунул в карман: это было распоряжение завхозу выдать по двести граммов спирта на брата.

— Ко времени, спасибо! Сейчас пойду получу, — с готовностью поднялся Глыбин.

— Ухова придется будить?

— Я шел — у Кости свет горит. Наверняка выпивон! У меня с ним счет открытый, а по записке и подавно вырву!

Они вышли на крыльцо. Теплый туман кутал землю. За углом красновато, мглисто светилось окошко склада. Николай и Глыбин не успели обогнуть контору, как внезапно резкий звон полоснул слух, тренькнуло, посыпалось стекло. Хлопнула дверь склада, а от окна метнулась приземистая тень за углом. Кто-то выбил окно в каморе Ухова. Из дверей, словно разъяренный бык, выскочил хозяин, ринулся навстречу Николаю и, не разбирая ничего во тьме, замахнулся. Но Глыбин с удивительной сноровкой заступил ему дорогу, и Ухов с отчаянным ревом волчком отлетел к порогу.

— Тише ходи, гнида! — зарычал Глыбин. Сграбастал Костю за шиворот и начал возить, точно тряпичное чучело.

— Окно… — бормотал Костя, пытаясь освободиться.

— Окно Алешка выбил, лови его! — махнул свободной рукой Глыбин во тьму и затолкал Костю в тамбур.

С грохотом отворилась дверь. Николай шагнул следом.

Острый запах спирта ударил в ноздри. На столе объедки, пустые стеклянные банки от недавней попойки. В окно хлещет ветер, болтая желтой шторой вокруг лампочки.

На табуретке, в самом углу, оцепенела полногрудая, розовая девка с гитарой. В другом углу испуганно вдавился в стену Яшка Самара. Его не столько страшит гнев начальника, сколько огромные кулачищи Глыбина, у которого ко всем снабженцам «открытый счет»…

Степан сажает Костю на скамью, тот упирается, обиженно несет околесицу.

— Это что за корчма? — возмущенно спрашивает Николай. — Глыбин, оставь! Я спрашиваю, что вы тут устраиваете, Ухов?!

Костя, облегченно вздохнув, размашисто вытирает губы рукавом.

— Ничего особого… С тоски люди собрались время провести.

— Завтра выходите в бригаду Глыбина, на лопату!

Выразительно плюнув, Николай выходит на воздух. Стоит несколько мгновений на пороге, дожидаясь, пока глаза будут различать во тьме дорогу. Жадно вдыхает свежесть ночи.

…На месте аварии затухал брошенный костер. Синие гребешки огня от порывов ветра проскальзывали сквозь блеклую пленку углей и пепла, освещали мокрые стесы бревен, массивные козлы эстакады, настил над зыбучей ямой. В черной воде трепетала все та же одинокая острая звездочка…

Николай двинулся по следу трактора, к буровой.

Рано утром он вызвал к себе Кравченко. Федор Иванович давно уже стал заправским механиком бурения, но свои профсоюзные обязанности (его избрали на последнем собрании взамен Опарина) исполнял кое-как, не хотел уделять внимания общественной работе в ущерб старой свой профессии. Поэтому Николай собирался убить сразу двух зайцев, назначить его на другую работу.

— Как люди? Не жалуются, товарищ лидер? — с усмешкой спросил он Кравченко, уважительно усадив его за стол, на собственное место.

— На что им жаловаться-то? Медведя съели, зато картошка без нормы, — не понял вопроса Федор Иванович.

Николай пригасил усмешку.

— Как на что? На бытовые нужды! Ведь плохо еще живем, чего скрывать? На этакой работе свинину бы нужно жевать вволю, а не картошку…

— Это, конечно, резонные слова. В зубах поковырять хрустящей горбушкой никогда не вред, но ведь — война! Каждый понимает. Истощения нет — и то ладно. А?

— То-то и главное, что неладно, Федор Иванович! — с негодованием возразил Николай. — В том-то и дело, что не одна война виновата кругом, больно много мы на нее списываем по всякому поводу и без повода. Воруют, черти, у нас под носом, вот беда! Может, и не так много, но воруют запросто!

— Это завхоз? — без всякого удивления спросил Кравченко. — То-то открытие! Да какой же завхоз не тянет? Давно известно — все клянут дьявола. Но непойманный не вор.