Повесть о бедных влюбленных - Васко Пратолини

— Что же теперь делать?

Джезуина взбивала подушку, оправляла постель.

— Скоро придет Синьора, переменит повязку,-ответила она. — Ужин готов. Когда будете есть — до или после перевязки?

Уго вновь был во власти кошмара. С приходом полиции опасность усилилась: ведь это его ищут! А когда он узнал, что в гостинице сторожит сержант, его подозрения превратились в уверенность. Он не верил в правосудие, потому что знал фашистов, знал и то, что полиция им потворствует. Опять его рассудок поддался наваждению. Выслушав краткий рассказ Джезуины о событиях дня, он решил, что полиция разыскивает не убийц Мачисте, а ищет его, Уго, единственного свидетеля убийства, чтобы упрятать его в тюрьму, помешать говорить, а может быть, и вовсе от него отделаться.

Но когда в непроглядном мраке ночи разразится гроза и молния вдруг озарит все вокруг, словно днем, ее сверкание хоть и страшит, но вместе с тем успокаивает; так и в мозгу Уго, где кипело столько мыслей и догадок, вдруг блеснул свет. Ведь если полиция охотится за ним, это доказывает, что он не предал Мачисте! Значит, он невиновен, он чист в глазах товарищей. Может быть, они беспокоятся о нем, может быть, пытаются с риском для себя разыскать его, хотят ему помочь. Он спасен! С того мгновения, как явилась эта. мысль и возникла надежда, что товарищи не подозревают его, Уго совладал со своими нервами, обрел спокойствие и выдержку, необходимые для борьбы с опасностями. К нему вернулся здравый смысл, он снова стал самим собой, со всеми своими достоинствами и недостатками, великодушием, лукавством и бурными порывами; человеком, прожившим на свете двадцать восемь лет, полных борьбы за жизнь и любви к жизни.

Теперь у него была ясная цель — поскорее подать о себе весть товарищам. «Как же это сделать?» — думал он. И, размышляя, смотрел на Джезуину, которая убрала, со столика вазу, постелила скатерть, все приготовляя для ужина. «Можно попросить ее», — решил Уго. Но тут же вспомнил, что это дом Синьоры. А Синьоре он не доверял. Он видел, что Синьора приняла его нехотя. Ока совершенно откровенно сказала, что не выгоняет его потому только, чтоб самой не оказаться замешанном в опасную историю. Но если прямо попросить у нее помощи, она, разумеется, откажет. А если он будет настаивать, то из боязни неприятностей Синьора выставит его, а может быть, просто-напросто выдаст полиции.

Можно было бы подняться на четвертый этаж к Марии Каррези; Уго был уверен, что она выполнит его просьбу. Но ведь, кроме нее, есть еще Беппино, а по поводу его отношения к себе Уго не строил иллюзий. Не спуститься ли на второй этаж к Бруно? Но тогда придется столкнуться и с его матерью и с маленькой Пиккардой, а они обе простушки — каждая в своем роде, разболтают тайну корнокейцам, и тогда все узнают, что он скрывается в доме Синьоры.

Значит, остается одна Джезуина. Но ведь она не своим умом живет, а как прикажет Синьора. Теперь Уго посмотрел на нее другими глазами.

Девушка была еще молода, но как будто хотела скрыть свою молодость, туго стягивала узлом волосы на затылке, не пудрила бледного лица, не подкрашивала губ. Однако глаза ее искрились живым блеском; только что она ответила на грубость Уго оскорбленным взглядом, в ней чувствовался характер. А сейчас в ее фигурке, утонувшей в просторном халате, была и чисто девичья угловатость и грация цветущей молодости. «Она живет в доме Синьоры с детских лет, — подумал Уго, — так редко выходит, жертвует собой для старухи — ни дать, ни взять послушница». «Небось на наследство метит», — говорил Нанни. Уго вспомнил еще, как однажды Стадерини сказал: «Синьора сейчас у нее за мать-настоятельницу, но стоит девочке однажды почуять мужчину — увидите, вся покорность улетучится и она заживет своим умом». «Или его умом», — добавил Нанни.

Джезуина позвала Уго к столу.

— Синьора придет попозже, — сказала она. — Лилиане не спится, а Синьора ни за что не хочет, чтобы Лилиана узнала.

Уго встал, накинул на плечи пиджак и присел к столу.

— Я вас обидел? — спросил он. — Вы уж извините меня, понервничал. Я ведь знаю, что вы неглупая девушка.

Джезуина подавала на стол, сохраняя прежнее холодное выражение лица. Уго прикинулся послушным мальчиком и с невинным видом стал поглядывать на нее снизу вверх, по-детски оттопырив губы.

— Вы все еще на меня гневаетесь? — жалобно спросил он.

Джезуина не могла удержаться от улыбки.

— Еще шутить вздумали! — воскликнула она. — Значит, сразу весь страх прошел? Вы что — безумный или чудак?

— Я — раненый, нахожусь под присмотром сестры милосердия!

— Прекрасно! Сестра велит вам поесть и ложиться в постель.

Так между ними в этой сближавшей их драматической обстановке началась ребяческая пантомима сообщничества. Джезуина несколько раз выходила из комнаты, убрала со стола, поставила на место вазу. Уго нашел в кармане брюк окурок сигареты и курил, лежа на боку. Но плечо снова начало болеть, и рана у него пульсировала, как сердце. Джезуина сказала, что Лилиана все еще не спит и что Синьора велела ей самой сделать перевязку. Это тоже сближало их; Джезуина шла по этому пути смущенно и весело, по мере того как росло в ней доверие, а Уго — обдуманно и даже с некоторой гордостью, чувствуя, что девушка постепенно становится сердечной и искренней. «Я ее на свою сторону перетяну», — думал Уго.

Он еще не знал, какое значение в его жизни будет иметь этот замысел.

Потом наступила ночь. В ночной тишине гулко раздавались шаги патрулей, стороживших оба конца улицы.

— Мы прожили целые годы на одной лестнице, а так мало виделись! — — сказал он. — -Вы во Флоренции родились?

— Почти, — ответила Джезуина.

Она сидела на стуле у изголовья кровати, кутаясь в свой розовый халат. Ей уже не было так холодно, как в прошлую ночь. И она считала, что не мерзнет потому, что на ней зимний халат, а на коленях лежит грелка с горячей водой.

— Я из Скандиччи.

Уго лежал на боку, лицом к ней.

— Значит, из окрестностей. До Скандиччи рукой подать. Полчаса езды на трамвае.

— Даже меньше — двадцать минут.

— У меня есть приятель в Скандиччи. Некий Бальдотти, не знаете его?

— Я оттуда уехала тринадцати лет. Я знала одного Бальдотти, он был возчиком.

— Так это он! Высокий такой, волосы черные!

— Нет, тот уже и тогда был лысый… Но постойте: может, вы говорите про сына? Ведь и он на двенадцать лет Старше стал. Его зовут Ромео?

Уго решил соврать:

— Да, да, Ромео! — И снова выдумал: — Отец у него умер. Теперь у Ромео своя лошадь с повозкой, и он неплохо зарабатывает.

— Ромео! — задумчиво улыбаясь, повторила Джезуина. И во взгляде и в улыбке была грусть и нежное воспоминание. — Он женат? — вырвался у нее невольный вопрос.

— Да, женат. У него двое ребят — кажется, близнецы, — продолжал лгать Уго. — Может, вам неприятно это слышать? — добавил он. Но Джезуина покачала головой:

— Не давайте воли фантазии. Просто мы росли вместе. Потом у меня отец и мать умерли, оба за один месяц; родных у меня не было, и меня отдали в приют. Я уехала из Скандиччи, когда мне было тринадцать лет, и с тех пор уж туда не возвращалась.

Тут Джезуина вспомнила про свои обязанности сестры милосердия и про наставления Синьоры.

— Теперь спите, — сказала она. — Потушить лампу или прикрыть газетой? Я остаюсь здесь, может, вам что будет нужно.

— А когда же вы спать будете?

— Синьора мне велела подежурить около вас, — сказала Джезуина шутливо. — Но если вы уснете, то вполне возможно, что и я глаза закрою!

— Идите ложитесь, — заявил Уго. — Но прежде чем заснуть, обещайте исполнить то, что я завтра вас попрошу.

— Это я могу и сейчас обещать, — ответила Джезуина. И, не подумав, добавила: — Да и где мне спать, когда вы мою постель заняли!

Уго смутился, но она успокоила его, сказав:

— Так решила Синьора. Если вы и завтра останетесь, мы принесем с чердака раскладную кровать.

Теперь Уго попытался прощупать почву.

— Синьора решила? — переспросил он. — А разве у вас своего мнения нет?

Но девушка ответила ему очень просто:

— Конечно, есть, но мое мнение совпадает с мнением Синьоры.

— И всегда ваши мнения совпадают? — допрашивал Уго.

Хитрость удалась. Джезуина с прежней дружеской непосредственностью сказала:

— За последнее время не так часто, как раньше.

— Почему? — И тут Уго нечаянно попал в точку. — Может быть, вы не разделяете симпатии Синьоры к Лилиане? — спросил он.

Джезуина внезапно побагровела, словно ее поймали с поличным. Но она овладела собой и сухим, резким тоном, какой-то неестественной скороговоркой ответила:

— Ну, будет вам разговаривать, пора спать. — Она встала и, потушив свет, добавила: — Лилиана очень несчастная, сами знаете, и, конечно, надо ее пожалеть. А Синьора святая женщина.

Уго понял, что тактика у него правильная, хотя есть еще вопросы, которых пока не стоит касаться.