Мексиканская невеста - Луи Буссенар

— Сеньорита, вы не отвечаете, — продолжил метис, — должен ли я понимать ваше молчание как…

Она резко оборвала его, воскликнув:

— У вас нет ни души, ни совести, ни великодушия! Вы всего лишь бандит с руками по локоть в крови, в котором никогда не было ничего человеческого!

— Вот здесь вы не правы! Меня пожирает любовь! Медленно убивает безумная страсть… как других голод и жажда… Эта искупительная любовь может сделать из разбойника героя! Если б я вас не так страстно любил… сеньорита, сегодня вы были бы мертвы. Только любовь смогла победить ненависть, оскорбление и презрение, остановить месть на пороге смерти. Но сегодня я хочу вас! И если я использую самые жестокие средства… позже вы простите все это тому, кто сделает вас еще более богатой, более великой и более любимой, чем сама королева!

Хуана с ужасом посмотрела на Андреса. Затем перевела глаза с этого человека, говорившего о любви в такой момент, на умирающих родителей.

О!.. Спасти их!.. Спасти любой ценой, но не изменой Железному Жану, бесстрашному и самоотверженному герою, который был так нужен сейчас!

Но времени на размышление не оставалось. Необходимо было действовать быстро. Обморок дона Бласа может оказаться смертельным.

Девушка решительно тряхнула головой:

— Воды! Я хочу воды! И без всяких условий!

— Хорошо! И что потом? — неумолимый Андрее.

— Я посмотрю!

— Даете слово?

— Нет! Никаких обещаний! Я сказала: посмотрю! Она подумала:

«Да! Я спасу их. И затем навсегда исчезну… И моя смерть станет платой за их жизнь! Жан оплачет меня и отомстит! Это слово: „Посмотрю!“ —, не означает безусловного отказа. И в то же время я не принимаю на себя каких-либо обязательств».

Но Андрее, со своей стороны, уловил в этом маленькую трещинку в неприступном до сих пор монолите.

И потом, речь идет о стакане воды! Всего лишь стакане воды! Он постарается завтра, в последующие дни постепенно вырвать у Хуаны это заветное слово, которое свяжет ее навсегда.

Андрее склонил голову, вышел и вскоре вернулся, неся на подносе один из пористых сосудов из красной земли, повсеместно используемых в здешних местах. Он поставил его на большой массивный стол и, пятясь, отошел к оставшейся открытой двери.

Двое его людей с револьверами в руках находились тут же.

Хуана схватила вазу, поднесла ее к распухшим губам своего отца и вылила немного воды в раскрытый рот.

Почувствовав благотворную жидкость, дон Блас глубоко и продолжительно вздохнул, глаза его открылись, зубы разжались. Жизнь постепенно возвращалась в истощенный организм. Он пил… О! С такой лихорадочной и болезненной жадностью, красноречивее всяких слов свидетельствующей о перенесенных муках.

Андрее находился тут же, загородив собой дверь. Он холодно взирал на происходящее. Но огонь в глазах выдавал его истинное состояние.

Дон Блас увидел Хуану. Склонившись над ним, она смотрела на него с выражением бесконечной любви и нежно шептала:

— Пейте, папа, пейте и не бойтесь!

В это мгновение плантатор заметил Андреса и судорожно дернулся. Ужасное подозрение пронзило его сердце, страшная мысль о том, что Хуана могла что-либо пообещать палачу, желая получить эти несколько спасительных капелек воды.

Бледный, величественный и грозный, он вырвал из рук дочери сосуд, плюнул в Андреса переполнявшей рот слюной и швырнул в него вазу!

Затем яростно закричал:

— Мерзавец!.. Прокаженный!.. Собачий сын!.. Пусть эта вода будет для меня отравой! Потому что ее дал мне ты! Убирайся, бандит… и дай мне умереть!

Сосуд разбился о косяк двери. Содержимое вместе с осколками брызнуло Андресу в лицо. Метис бешено зарычал. Мокрый, оскорбленный, жалкий и смешной, побагровев от ненависти, он выхватил револьвер и, направив его на дона Бласа, закричал:

— О! Неужели я должен плакать… всегда лить кровавые слезы… Я убью вас!

Хуана пронзительно вскрикнула, бросилась к отцу и закрыла его своим телом.

В обезумевших от ярости глазах Андреса появилась какая-то осмысленность. Он опустил пистолет и выбежал из помещения, рыдая от беспомощности, исступления, заикаясь и отрывисто выговаривая:

— Я бы вырвал свое сердце… всех бы их зарезал… Я больше не могу… не могу! Однако… надо запастись терпением… Я отомщу за все!

Сломленный этим последним усилием, дон Блас впал в мучительное оцепенение. Его жена, вытянувшись на полу и положив голову на колени Хуане, продолжала жалобно стонать.

Несчастные испытывали страшные муки и покорно ждали избавительницы — смерти.

Хуане хотелось кричать, звать на помощь, ради них отдать себя в жертву, заплатить своей жизнью за их спасение.

Дон Блас, страшный в гневе, выкрикнул:

— Дочь моя!.. Если вы станете жалеть этих негодяев, я прокляну вас!

И Хуана смирилась. Она разделит судьбу родителей, облегчит последние страдания и потом умрет вместе с ними.

А что Солнечный Цветок? Индианка вовсе не чувствовала себя обреченной. Непрерывно, словно дикий зверь, двигаясь по хижине, щупая, что-то внимательно осматривая, она пыталась найти лазейку, сквозь которую можно было прошмыгнуть и скрыться.

Ее голову сверлила одна-единственная мысль. Сбежать любой ценой, добраться до Лагуны кайманов, позвать своих братьев и привести их сюда, чтобы освободить несчастных пленников.

Наступила ночь. Снаружи доносились крики старателей. Попойка продолжалась.

Флор не прекращала поисков. Давно ознакомившись со всеми предметами, находившимися в помещении, она ходила взад-вперед, вытянув руки и щупая вслепую. Не найдя ничего, индианка вновь и вновь продолжала без устали искать.

В данный момент Флор исследовала крышу. Для этой непростой в кромешной тьме операции она поставила на большой стол один из тяжелых, массивных стульев. Затем, рискуя сломать себе шею, индианка взобралась на это сооружение и принялась ощупывать бревна, наклонно уложенные на мощные подпорки. Девушка небезосновательно полагала, что хоть один из брусов можно сдвинуть.

Она работала наверняка, без лишних движений, встав на цыпочки и стараясь приподнять один за другим плохо закрепленные бревна.

Однако на этом участке крыши делать нечего! Ничуть не отчаиваясь, Флор продвинула стол подальше, вновь поставила на него табуретку, поднялась наверх и продолжила поиски.

Вдруг странный, по крайней мере в такой час, звук заставил ее вздрогнуть.

Тишину нарушил резкий радостный хохот.

— Ты смотри! — произнесла девушка. — Это крик птицы-пересмешника! О! Неплохое подражание!.. Но пересмешник никогда не поет по ночам… Ах, если б я только знала наверняка! И тем не менее попробуем!

Она ответила пронзительным тявканьем, который затем перешел в протяжный вой, как у собак, лающих на луну. Это был крик шакала.