Люблю трагический финал - Ирина Арбенина

— Джуля, — напомнила Анна.

— Ах, да… И поесть в этом «Молотке» успеваешь, и дела какие-то попутно решить… Но Джуля отчего-то не пришла. Впрочем, я же говорю, это было уже давно. Извините…

И Дорман, увлеченный прочь каким-то блистательно одетым господином, позабыв о Светловой, исчез в кипении «светской жизни».

Аня ошеломленно смотрела Дорману вслед.

Что это означало?!

Полную непричастность? Взял, да сам все и выложил, рассказал, ничего не скрывая…

Или полную уверенность в своей безнаказанности?

Как он смотрел на Светлову, когда это говорил! «Да, вот тут рядом, в «Молотке». Смотрел прямо в глаза.

Что сие означает? «Ни сном ни духом»? Или: «И что ты теперь со мной сделаешь? Да, мы такие… А вам слабо?»

Ей хотелось догнать его, вернуть… Но Кирилла Бенедиктовича уже отсекла от Ани стайка беседующих меломанов.

— Знаете, там всякие технические хитрости. Они называются «фурберио». Это по-итальянски. Я его спрашиваю, что такое итальянская школа, он смеется: «Мы сами не знаем: есть школа неаполитанская, генуэзская, миланская, болонская. И все поют по-разному…»

— Вы про дуэт Амнерис и Аиды? Да, как Образцова не побоялась… Ведь та молодая… тридцать пять лет… голос из нее так и прет!

Афоня, принимая деньги от Чудика, предусмотрительно списал из паспорта его адрес — место прописки.

Так, очевидно, на всякий случай…

Скатертный переулок.

Престижный Центр.

Два вечера Дубовиков исправно дежурил по означенному адресу. К сожалению, не «от и до». За то время, что капитан «пас», из квартиры выходила только пожилая дама… правда, «не хилая»… Оба раза в разных шубах…

Что это были не кролики, Дуб, слабо разбирающийся в ценных мехах, все же мог поклясться. На третий день, когда Дубовиков порядком продрог и держался на своем посту только благодаря уверенности: хозяева должны вот-вот появиться, — окна ни разу за весь вечер, как стемнело, не зажигались, в пустынном, как и весь «тихий Центр» в это время, переулке появились двое.

Уже знакомая Дубовикову дама и с ней спутник.

Капитан хотел шмыгнуть в тень, но побоялся быть подозрительным и насторожить его.

Подъезды в этой части города были по большей части на замках, к тому же он мог попросту не рассмотреть этого самого спутника.

И Дуб просто сделал вид, что прикуривает. Остановился и тщетно щелкает на ветру зажигалкой…

Наконец пара поравнялась с ним. В это время зажигалка наконец зажглась, и огонь коснулся капитанской сигаретки…

Это было ошибкой капитана.

Ему вообще казалось, что огонь был с ним в дружественных отношениях. Вот и теперь огонь был на его стороне — помог ему, сыграв на руку. И предав его врага.

К тому же… С тех пор, как все это с ним началось, он стал очень внимательным.

И он узнал лицо мужчины, чье лицо осветил огонек зажигалки. На мгновение всего лишь, правда, осветил, но этого оказалось достаточно.

Мужчина и без того казался странным — в это время в их переулке почти не бывало случайных прохожих.

Конечно, можно было подумать: занесло случайного человека. Заблудился — остановился прикурить… Мало ли что еще!

Но он видел этого человека раньше. И видел его вместе с «золотоволосой дочерью Рейна». Видел, правда, всего лишь однажды, но теперь сразу узнал. Может быть, потому, что все, что происходило с Золотоволосой, было теперь для него чрезвычайно важно.

Все они, те, кого он выбирал для своих спектаклей, были для него как родные… Именно так настоящий режиссер, как говорят, должен относиться к своим актерам…

В общем, ему было совершенно понятно, что знакомый Золотоволосой не мог появиться рядом с его домом случайно!

К тому же его давно волновало: не оставил ли охранник из «Алины» каких-то зацепок, следов, ведущих напрямую к нему… Это вполне могло быть именно так.

Он проводил тетушку до дверей и сразу вернулся. «Сцена с Пиковой дамой» сейчас могла подождать.

Он взял у тетушки ключи от ее машины, вышел из подъезда, ведущего во двор, к гаражам.

В общем, он не любил машины… Был очень плохим водителем, рассеянным, нерешительным, неумелым…

Он любил быть погруженным в себя, а автомобиль требовал постоянного внимания, сконцентрированности…

Но сейчас другого выхода не было…

Когда он выехал в переулок, одинокий любитель покурить был еще там… Естественно! Ждал, проверял: останется ли он в доме или выйдет, погаснет ли свет в окнах и когда… Сомнений, что его «пасут», больше не оставалось.

И он нажал на газ.

Мужчина успел оглянуться, но не успел отпрыгнуть… Резкий удар.

Да, да, сильный, резкий удар на большой скорости, удар, после которого не остается надежд и мозги разлетаются по асфальту…

Не притормозив, он скрылся в переулке…

Покрутился по путанице соседних, выехал с противоположной стороны к гаражам… Поставил машину на место.

И спокойно вышел опять, уже пешком, на своих двоих, в переулок.

Там уже царила суматоха… Очевидно, кто-то увидел из окна, что машина сбила прохожего… Или что посреди проезжей части неподвижно лежит человек… К тому же такие вещи не происходят в тишине… Удар, крик, кто-то, конечно, проснулся, выглянул… А может быть, кто-то, припозднившись, возвращался домой и наткнулся на лежащего на снегу мертвого человека.

Он внимательно проследил, стоя в небольшой толпе среди выползших из подъездов зевак, как неподвижное тело «курильщика», приятеля Золотоволосой, загружают в реанимобиль…

Да уж… курить вредно. Это отец твердил ему с самого детства.

Вот уж поистине: не было бы счастья, да несчастье помогло. Одним ударом отшибло, а другим, выходит, вернуло…

Так бывает: одно потрясение память отшибает, а другое возвращает… Лежа на больничной койке, слушая, как шуршит, царапая стекло, ветка липы за окном, и попивая абрикосовый компотик, капитан вдруг совершенно ясно вспомнил свою последнюю встречу с Колей Афониным. И объяснение, как он получил сто долларов, пришло неожиданно, очень ясно и как бы само собой.

Возможно, это произошло вследствие тишины, медитации и пережитого потрясения. Олег Иванович вдруг вспомнил, от кого он получил эту банкноту.

От Коли Афонина!

В их последнюю встречу приятель выглядел замороченным.

— Ну, ты чего? — участливо спросил Дубовиков.

— А-а… — Афоня махнул рукой. — Одни проблемы! Жена скоро родит. И получается, впереди опять одни проблемы — и уже лет на двадцать вперед. А то и на всю оставшуюся жизнь!

— Ну, не грусти… Может, и поскорее разделаешься! Сейчас дети знаешь какие вундеркинды! От горшка два вершка, а уже папе помогает, карманные — на мороженое или на пиво! — выдает.

— Нет, — решительно возразил Афоня, — больше двадцати лет — может быть, а меньше нет.

— Ну-ну… Смотри, как ты все высчитал!

— Высчитал, — вздохнул Афоня.

— Да ты не очень-то себя нагружай тяжелыми мыслями. Всего ведь не предусмотришь.

— Это точно.

— Как твоя работа? — задал вопрос Дубовиков, чтобы отвлечь друга от грустных мыслей. Вообще обычно капитан старательно избегал разговоров о Колиной «работе». Тема была скользкой… Уж лучше вовсе ничего не знать и не спрашивать, во всяком случае, не вникать в подробности. Как это обычно и бывает, когда речь идет о чем-то, на что нельзя повлиять. А то, того гляди… Вдруг узнаешь что-то такое, отчего и здороваться с человеком следует перестать. Время такое: в детали лучше не влезать.

В общем, все это впрямую относилось к нынешнему Колиному занятию.

— А-а, — Афоня опять махнул рукой, — дерьмо полное, но деньги платят нормальные. Больше я нигде не заработаю. А ведь ты понимаешь.

— Ну, да-да…

Дубовиков постарался скорее закруглить разговор на скользкую тему. К тому же продолжение было известно. Сказка про белого бычка: жена должна родить… будут дети, на ближайшие двадцать лет проблемы, и — деньги, деньги, деньги…

— Да, кстати! Помнишь, я у тебя перехватывал? — вдруг хлопнул себя по лбу Афоня.

— Чего это?

— Ну, триста долларов? Пару месяцев назад?

— А, это…

— Так давай верну, пока завелись. Сейчас как раз такой случай.

— Давай, давай. Уж не откажусь, — обрадовался Дубовиков, который вечно раздавал деньги друзьям и редко мог вспомнить, кому, когда и сколько. И очень бывал рад, когда обнаруживал — правда, это случалось нечасто, — что люди этим обстоятельством не пользуются.

Коля достал из портмоне пачку. Отсчитал три бумажки и протянул их Дубовикову.