Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

— Бог явился мне и сказал: «Люди не знают, что они творят. Все это — коммунистические штучки. Будь тверд!»

И вот он нажимает красную кнопку и вместе со своими генералами летит бомбить Москву. Все в этом спектакле выражено в стиле гротеска, и вместо атомного бомбардировщика перед нами — подобие качелей, на которых раскачиваются Мэддокс и его генералы. Генералы сияют от удовольствия: этот президент для них — сущая находка! И они уже называют его «Ваше святейшество».

— До Москвы осталось три часа двадцать две минуты, — объявляет генерал авиации, но тут же осекается: — Что это? Куда залетел самолет? Черт побери, да это же Вашингтон! Вот река Потомак, вот мой Пентагон. Мы сбились с курса…

Но Мэддокса это нисколько не смущает.

— Ну а что из этого? — невозмутимо заявляет оп. — Вашингтон кишит коммунистами, там полно хиппи. Сейчас я их…

И Мэддокс нажимает кнопку. Гремит взрыв. Все погибают — и па земле и в воздухе. Убиты даже генералы. Уцелел один Мэддокс. Он раскачивается на своих качелях, веселый и радостный: покончил со всеми непослушными американцами.

— Видит бог, я сделал это ради вас, — обращается он к мертвым соотечественникам. И тут же, осененный повой мыслью, обращается к господу: «Эй, бог! Где ты, бог?..»

Бог не отвечает. Мэддокс хохочет тонким заливистым детским смехом:

— Значит, и бога больше нет? Остался только я один… Значит, теперь я бог? Хороший бог — Лестер! Ура! Да будет свет! Да будет тьма! Да будет музыка! Да будет смех!..

Тишина в зале становится еще более гнетущей и давящей. Зрителям пе до смеха. Представление окончено, но они медлят расходиться — эта сатира навела их на многие серьезные мысли…

Появление такого спектакля на сцене американского театра представляет собой знаменательное явление, далеко выходящее за рамки проблем искусства. По сути дела речь идет о прямом вторжении политики в театр, причем значение этого явления увеличивается тем, что пьесы подобного рода пишутся и ставятся в США все чаще, — об этом я уже рассказывал читателям, когда писал о премьерах американского театра 1967 года.

Читатель, который изо дня в день читает сообщения о крутых полицейских правах США и о всевластии американских монополий, контролирующих общественную жизнь в своей стране, быть может, удивится такому развитию событий: как стало возможным возникновение и развитие подобной бунтарской тенденции в американском искусстве? Но то, что происходит сейчас в определенных кругах театрального мира США, лишь отражает в какой‑то мере своеобразие нынешней политической обстановки в этой стране в целом.

Американские власти терпят подобные спектакли вовсе не потому, что они боятся нарушить демократические принципы; поглядели бы вы, как зверски лупцует дубинками, травит газами и кормит пулями американская полиция рабочих, студентов, преподавателей, представителей национальных меньшинств, главным образом негров, выступающих в защиту своих прав. Если они не решаются наложить запрет на выступления политического театра (даже в «столице» расистов Атланте, где родился спектакль о Мэддоксе), то происходит это прежде всего потому, что перед лицом растущей и крепнущей волны народного движения против сил реакции, за восстановление и развитие демократических свобод эти власти вынуждены маневрировать.

— Смотрите, — говорят они, — мы позволяем смеяться над губернатором и даже над самим президентом. Разве это не демократия?..

Однако подобные доводы никого не убеждают — кровь демонстрантов, пролитая летом 1968 года в Чикаго, пожары в гетто Вашингтона, Лос — Анджелеса, Детройта и многих других городов, все учащающиеся столкновения в студенческих городах убедительно подтверждают, что накал социальной борьбы в США усиливается. Чем дальше, тем больше в нее втягивается интеллигенция, в том числе и работники искусства. И вот, используя возможности, которые предоставляет им общая политическая конъюнктура в стране, они вносят свой вклад в общедемократическую борьбу такими пьесами, как «Красное, белое и Мэддокс».

Политическая заостренность подобных выступлений особенно усилилась в последние годы, еще пять — десять лет тому назад такая заостренность была бы немыслимой. Этот новый тон прогрессивному американскому театру, пожалуй, задали весной 1967 года смелые люди из крохотного театрика в Гринвич — вилледж «Кружок на площади», когда они решились поставить написанную двадцатипятилетней американкой Барбарой Гарсон пьесу «Макбёрд», в которой подвергался резкой, почти незавуалированной критике тогдашний президент Линдон Джонсон и ставился вопрос о том, кто же убил его предшественника Джона Кеннеди.

По форме это была как бы пародия на шекспировского «Макбета», но на ее представлении, как и на показе пьесы «Красное, белое и Мэддокс», людям было не до смеха. Чтобы понять смысл слова «Макбёрд», надо вспомнить, что жену Джонсона фамильярно звали «леди Бёрд», что значит в переводе на русский язык «леди Птичка». В пьесе Барбары Гарсон рядом с лордом и леди Макбёрд фигурируют король Джон Кен О’Дунк (у Шекспира — король Дункан, убитый Макбетом) и его два брата — Роберт и Эдуард.

Пьеса эта вначале была поставлена в одном самодеятельном студенческом театрике, потом ее вынес на сцену театр «Кружок на площади». Барбара Гарсон на свои деньги напечатала текст пьесы в виде брошюры. В атмосфере растущего недовольства войной во Вьетнаме, неутихающей тревоги, вызванной расправой с Кеннеди, организаторы которой остались неразоблаченными, и опасений за будущее Америки эта брошюра разошлась молниеносным тиражом в сто двадцать тысяч экземпляров. Вскоре, увидев, что запахло барышами, рискнуло войти в игру издательство «Гров — пресс»; оно отпечатало пьесу дополнительным тиражом в двести пятьдесят тысяч экземпляров, и они также молниеносно разошлись.

Все ждали, что будет дальше: запретят пьесу «Макбёрд» как «оскорбляющую президента» или не запретят. Но было уже поздно — слишком утвердился ее успех; пьеса была переиздана в ряде стран, ее поставили в Лондоне. Все обошлось. Так был создан прецедент для дальнейшего развития политического театра. И вот в нынешнем сезоне я видел уже целый ряд пьес, написанных в том же ключе, что и «Макбёрд» или «Красное, белое и Мэддокс».

Не буду утомлять читателя пересказом их сюжетов, коснусь лишь одноактной пьесы Террепса Мэкнелла «Свидетель», которую автор назвал современной трагедией, хотя черты трагедии переплетаются в ней с элементами комедии и даже фарса. Я видел «Свидетеля» в небольшом театре «Грэмерси артс», где эта пьеса идет вместе с пьесой того же Мэкнелла «Сладкий эрос», которая используется как приманка для зрителя: там на протяжении сорока пяти минут героиня пребывает на сцене в голом виде. (Кстати, сейчас это очень модно; критикой придумано даже специальное словечко «дозволенность», оправдывающее «философию наготы» на сцене, но об этом я расскажу ниже.)

Так вот, о «Свидетеле». В этой пьесе снова речь идет о покушении на президента, но постановка вопроса в ней совсем иная, чем в «Макбёрде». Автор пьесы имеет в виду уже не Кеннеди, он задался целью доказать, что всенародное недовольство политикой его преемника было столь велико, что еще немного — и со всех сторон загремели бы выстрелы. К тому же здесь вся история с выстрелами носит чисто символический характер: имеется в виду не акт физической расправы с президентом, а стихийный взрыв борьбы против социального строя, представителем которого он является. Символика в пьесе тесно переплетена с нарочитой приземленностью, с уходом в банальный американский быт.

Спектакль начинается так: на сцене трепыхается связанный человек — хозяин квартиры, в которой хозяйничает юноша с винтовкой, — пленник необходим ему как свидетель, который подтвердит, что именно он устранил президента и что у него были достаточные причины для того, чтобы сделать это.

Юноша пишет письмо: «Дорогой президент! Вам, наверное, было бы интересно узнать, почему я убил вас. Конечно, от убийства людей никогда ничто не меняется, но я вас ненавижу. Я не коммунист и не хиппи…» Далее выясняется, что этот парень служил в армии «в Восточной Азии» и там «соскочил с винта», как он выражается.

В окно вдруг влезает мойщик стекол — ему понадобилось зайти в уборную. Он не обращает ни малейшего внимания на связапного человека: то ли еще он видел, промывая окна домов!

— Когда‑нибудь я напишу об этом книгу — «Вещи, которые я вижу в окнах», — говорит он. — До чего дошла страна… Философия!.. Обязательно напишу книгу…

Он не спешит вернуться к своему делу. Устраивается У телевизора и вместе с парнем, готовящимся застрелить президента, глядит, попивая виски связанного хозяина,

передаваемую с аэродрома церемонию встречи «высокого гостя». Звучит записанная на пленку речь Джонсона.