Маэстро - Волкодав Юлия

Удивление Марата так явно отпечаталось на его лице, что Ренат Ахмедович засмеялся.

– Что? С тех пор как меня на эту должность перевели, беда какая-то. Одного худрука на другого меняем, всё без толку. Там и музыканты все давно сменились. И, знаешь, не тот уже «Уруз». Все надо переделывать, репертуар надо переделывать, аранжировки осовременивать. Ты же видишь, что на большой эстраде творится? ВИА всякие появились, теперь они у публики в моде. Но наш-то «Уруз» – это же легенда!

Марат согласно кивнул, вспоминая, как мог бы еще совсем ребенком попасть в прославленный коллектив, гордость Республики. И вот теперь ему предлагают стать его художественным руководителем! Почетно, приятно, но…

– Да все я понимаю, – вздохнул Ренат Ахмедович. – Ты же у нас солист. Привык быть сам по себе, стадионы тебе подавай. Марик, ты сейчас возьми «Уруз» на время. Поезди с ними как худрук. И работа творческая, и оплата соответствующая. А там, глядишь, и опала закончится. Времена-то меняются.

Времена действительно менялись, но Марик не сказал бы, что в лучшую сторону: сначала на смену безвременно ушедшему дорогому Леониду Ильичу пришел Андропов, и во многом именно этот факт он связывал с ужесточением контроля за артистами. Теперь Андропова сменил Черненко, и чего ждать от него, никто не знал.

– Так что давай включайся в работу. А то знаю я тебя. Сейчас соберешь друзей и начнутся гулянки.

– Да какие гулянки, дядя Ренат. Я уже взрослый, – застенчиво улыбнулся Марик и подхватил с тарелки кусочек пахлавы.

Идея возглавить «Уруз» и колесить с ним по Республике в качестве всего лишь худрука, стоящего за кулисами, казалась Марату абсурдной. Особенно горько было соглашаться на новую роль после ошеломительного успеха в «Ла Скала», когда казалось, что у твоих ног весь мир. Но чиновники из министерства культуры свое дело знали: на телевидение Марату путь закрыли, все запланированные концерты отменили, на праздники его тоже никто не звал. И Марик решил послушаться старших.

Первая же репетиция с «Урузом» привела его в ужас. Репертуар, казалось, не менялся с тех самых пор, когда маленький мальчик, вдохновленный мечтой о большой сцене, приходил к ним на прослушивание. Помимо советской песенной классики ансамбль пытался играть национальную музыку, но с момента ее написания прошло добрых сто лет, и для уха современного слушателя народная манера звукоизвлечения казалась чьим-то отчаянным стоном, но никак не пением. Единственное, на что можно было опереться, – это Рудик. Марат кинулся к лучшему другу в надежде урвать прямо из-под руки новые песни. В Москве Марат работал с разными авторами: и маститыми, и молодыми, но перспективными, старающимися пристроить свои творения к популярным артистам. Однако костяк его репертуара по-прежнему составляли шлягеры Рудольфа Семипалова. Новую песню Рудик обычно наигрывал Марату по телефону, потом они горячо спорили по поводу аранжировки или какой-нибудь музыкальной фразы, иногда даже ссорились, но быстро мирились. И в итоге Рудольф присылал партитуру по почте, а Марат уже нес ее на студию, репетировал с оркестром, записывал и брал в репертуар. Но в последнее время это происходило все реже и реже.

– А у меня ничего нет, – развел руками друг. – Я теперь для себя пишу.

– В смысле – для себя? – опешил Марат.

В жизни Рудольфа на первый взгляд ничего не поменялось. Он по-прежнему жил в родительском доме с мамой. Отца он похоронил несколько лет назад, Марик приезжал на похороны. Не женился, кучей отпрысков не обзавелся. Разве что в ширину раздался, но Марат и за собой замечал эту печальную тенденцию. Из окон дома Семипаловых по-прежнему просматривался двор Агдавлетовых, где на скамеечке сидела уже совсем слепая бабушка Гульнар. Рядом с ней – Маша, что-то говорит ей, наклонившись к самому уху. Хорошо, что они подружились.

– Вот так, для себя. Я же теперь пою, – гордо сообщил Рудик.

В первую минуту Марат не поверил. Он прекрасно помнил, каким противным был звук, исторгаемый из глотки лучшего друга. И как тот сам расстроился, впервые услышав себя в записи. И как они вместе решили, что Рудик будет сочинять, а Марик петь.

– Не твой уровень, конечно. Но по Республике уже езжу, – продолжил Рудольф, как бы рассеянно перебирая ноты на пианино. – И знаешь, людям нравится. Сейчас ведем переговоры с «Мелодией» насчет записи пластинки.

– Так, а что же ты молчал? – нашелся Марик. – Я бы помог, поговорил с кем надо. Правда, я сам сейчас…

Рудик пожал плечами.

– Ну ты никогда не был поклонником моего вокала. Но если хочешь…

– Хочу, разумеется!

Рудольф проворно уселся за инструмент.

Концерт произвел на Марата сильное впечатление. Но сложнее всего ему было удержаться от комментариев. Пел Рудик по-прежнему отвратительно. То есть нет, технически он все делал правильно, со вкусом прирожденного музыканта, получившего к тому же лучшее музыкальное образование в стране. Но звук… Марику казалось, что где-то неподалеку мучают кошку. Рудольф старался петь в той самой народной манере, которая звучала, мягко говоря, специфически. Но музыка была по-прежнему талантливой, мелодия ложилась на слух, и Марат просто чувствовал очередной шлягер. Увы, написанный не для него. И даже не для «Уруза», как он надеялся.

– Что скажешь? – Рудик развернулся к нему на все том же круглом металлическом табурете, сидя на котором осваивал первые гаммы страшно подумать сколько лет назад. – Через месяц в Москве пройдет декада мастеров искусств. От всех республик приезжают лучшие коллективы и исполнители. От нашей меня делегируют!

Марик с трудом скрыл изумление. Про декаду мастеров он что-то слышал краем уха еще до «опалы». И практически не сомневался, что его пригласят как самого прославленного уроженца Республики. Но потом все закрутилось-завертелось: Италия, злосчастные концерты, разборки и вот – ссылка. Нет, его никто не заставлял уезжать из Москвы, но что там делать без работы? Так что свое нынешнее пребывание в родном городе он иначе как ссылкой назвать не мог.

Ну хорошо, он отлучен от сцены. Но отправить на декаду Рудика с его козлетоном? Песни хорошие, спору нет. А голос? А манера держаться на публике? У Рудика появилась отвратительная привычка кривляться во время пения. Иначе Марик эту идиотскую, неестественную для друга улыбку и назвать не мог.

Но что Марату оставалось, кроме как пожелать другу удачи? А потом, вернувшись домой, сесть за инструмент, примостив на потертой крышке пианино чистые нотные листы и пару карандашей. Сильно повзрослевший, уже начавший находить у себя седые волосы Марик сидел за пианино, неторопливо подбирая мелодию и глядя в окно, в точности как тот талантливый мальчик, тридцать лет назад глядевший в это же окно на играющих в футбол ребят и мечтающий быстрее выучить урок и умчаться к ним. Теперь Марат никуда не спешил. Из кухни доносилось звяканье посуды, только у плиты возилась не бабушка, а Маша – осваивала секреты национальной кухни под чутким, хотя и незрячим руководством Гульнар-ханум. В большой комнате спорил с телевизором дед. Круг замкнулся. Возможно, поэтому звуки из инструмента Марик извлекал громкие, но невеселые.

– Трагично звучит, – заметила Маша, когда он вышел во двор перекурить. – Торжественно, но трагично. О чем ты пишешь?

Марик пожал плечами. Он никогда не мыслил такими категориями: «песня о дружбе», «песня о любви», «песня о родине». Он просто выражал свое настроение в музыке. А тему пусть потом поэты придумывают вместе со словами.

Но, постояв на крыльце с Машей, докурив сигарету и бросив окурок в железную банку из-под кофе, которая служила пепельницей, по легенде, еще отцу Марика, которого он никогда не видел, Марат вернулся в комнату и над верхней нотной строчкой приписал название будущей песни: «Время».

Со стихами проблем не возникло – в Москве осталось несколько знакомых поэтов, и первый же, кому Марат позвонил и наиграл по телефону новую мелодию, откликнулся с большим воодушевлением. И уже через неделю Марик разучивал с «Урузом» новую песню, которая всем в ансамбле пришлась по душе.