Золотой топор Вритры: (Путешествие по Таиланду) - Кочетов Андрей

Значительное место таиландские средства массовой информации (это относится также к радио и телевидению) отводят освещению деятельности буддийского духовенства, жизни королевской семьи, светской хронике.

Амной наладил нам донки, мелко нарезал и насадил на крючки кальмаров, объяснив, что лучшей наживы быть не может. Лодка, оказалось, принадлежала богатому тайцу, который сдавал ее в аренду, за что Амною приходилось отсчитывать ему почти весь свой заработок.

— У хозяина много таких лодок, — сказал он. — Есть и катера, лошади для пляжных прогулок. Богатый. А я вот Лючая вынужден с собой возить. Ему бы в школу, но нет денег…

Клев действительно удался на славу. Пойманные нами рыбины поражали расцветкой. Казалось, их специально кто-то раскрасил. Бирюзовые и оранжевые, фиолетовые и перламутровые. Чаще всего, правда, попадались черно-белые в мелкую полоску: «морские зебры». И все это время нас не покидало чувство азарта, вызванное опубликованными в газетах сообщениями. Согласно утверждениям прессы, в таиландских водах (правда, пока что только в Чаупхрае) появилась «кровожадная» рыба, нападающая на находящихся в воде буйволов, а также на купающихся людей. Вверх по течению реки, примерно в ста километрах от Бангкока, есть якобы места, где скот приходится чуть ли не силой загонять на водопой, настолько животные запуганы неизвестной хищницей. В руки специалистов таинственная рыба еще не попадалась, но высказываются предположения, что это пиранья — опасная гостья с Амазонки, «добравшаяся» до Таиланда стараниями любителей экзотических рыбок.

С наступлением обеденного часа мы расстелили скатерть на сиденье баркаса, разложили взятую соответственно случаю походную еду: курицу-гриль, помидоры с огурцами, зеленый лук, яйца вкрутую… Было у нас немного отварного риса. Амной притронулся только к нему.

— Не ем еду фарангов, — пояснил он. — Не привык. Рис — другое дело. Рис — это наша пища. — Он ласково взглянул на Лючая, за обе щеки уплетавшего все, что было на «столе». — Пусть поест, ему расти…

Я глядел на Лючая и думал: что ожидает его в будущем? Какая участь выпадет на долю сынишки Амноя, троих ребятишек Лонсакуна, их сверстников — обитателей трущоб типа Клонг Тоя? Неужели все они превратятся в «мертвых душ»? Именно в «мертвых душ», но не по Гоголю, а наоборот. В Таиланде не имеют свидетельств о рождении или каких-либо других документов, удостоверяющих гражданство, а значит, официально «не существуют» более миллиона человек, в том числе все обитатели трущоб.

А может быть, Лючай, ребятишки Понсакуна и тысячи их сверстников станут рабами?

Дети-рабы! Возможно ли такое в наше время? На пороге двадцать первого века? Оказывается, возможно. Хотя и не в традиционном понимании, но рабство детей встречается сегодня в некоторых отраслях хозяйства. Дети-рабы! Подобное словосочетание замелькало в местной прессе с начала восьмидесятых годов. Поводом послужили доклады лондонского и женевского антирабских обществ, в которых говорилось, что в Таиланде работают три с половиной миллиона детей при общей численности рабочей силы в двадцать миллионов человек. По приведенным в докладах данным, в «стране улыбок» существует разветвленная сеть агентств, поставляющих мальчиков и девочек на фабрики и в публичные дома. Один из авторов доклада, англичанин Тимоти Бонд, который в 1980 году в течение пяти месяцев находился в Таиланде, выяснил, что детей здесь продают по цене от ста пятидесяти до тысячи батов. За одну неделю на столичном железнодорожном вокзале Хуалампонг из рук в руки переходит свыше пятисот детишек. Сам Тимоти Бонд приобрел двух мальчиков двенадцати-тринадцати лет за семьсот батов. Эти дети, естественно, были потом возвращены англичанином их родителям. Контракт и расписку в получении денег он среди многих других вещественных доказательств предъявил в ходе разбирательства в находившуюся в Женеве рабочую группу ООН по вопросам рабства. В одном из западных журналов приводилась документальная история «участников» работорговли, подтверждающая доклад Тимоти Бонда. Историю эту, приведенную здесь с некоторыми сокращениями, нельзя читать без волнения.

«…Центральный автовокзал в Бангкоке. Четыре часа утра. На бетонной скамье дремлет калека. Тускло светят грязные лампочки. Оборванный человек сиплым голосом сообщает об отправлении и прибытии автобусов. Мы ожидаем приезда трех купленных нами накануне детей. Согласились мы на эту сделку с целью доказать, что в Таиланде, вопреки утверждениям правительства процветает работорговля. Мангкорн, наш переводчик, замечает их первым. Впереди, в темных очках и шляпе, шагает посредник, доставивший «товар». За ним — маленькая девочка в лохмотьях, с обнаженным животом и узелком за плечами. Потом — коротко остриженный мальчик. Рядом — босоногий мальчуган, чуть поменьше. Все трое садятся на бетонную скамью, перепуганные и растерянные. Тхонг Думу, старшему из мальчиков, двенадцать лет. По мерилам торговцев людьми он достаточно «крепок», и мы уплатили за него сто семьдесят марок. Сто сорок марок стоила одиннадцатилетняя Боунлай. Ее ровесник Мон обошелся нам в сто тридцать марок. Теперь они наша «собственность» и могут считать, что им крупно повезло. Ведь Тхонг Дум вначале был продан на стекольный завод, где должен был таскать тяжести. Боунлай — на прядильную фабрику. Позднее она, очевидно, попала бы в детский публичный дом, называемый в Бангкоке «чайным домиком». Мону предстояло работать в ресторане. Но мы дали за них чуть побольше и теперь сможем вернуть их родителям, продавшим своих детей, потому что им не на что жить.

Еженедельно в Бангкоке владельцам фабрик продается пятьсот ребятишек в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Им приходится обслуживать тяжелые прессы, носить неподъемные мешки. Их заставляют складывать тюки, штамповать жестяные фигурки, завязывать тысячи пакетов — и все это по двенадцать часов в день. За труд им ничего не платят, только кормят. Хозяева избивают беззащитных детей, грозят им страшными карами, если те убегут. Многие ребята вообще не видят дневного света — вся их жизнь проходит в стенах фабрики. Здесь они работают, получают пищу, здесь же спят, иногда на голом каменном полу, — в полном смысле слова рабы своих хозяев.

Двенадцать часов дня. Мы садимся в автобус и отправляемся в деревню Хин Лад, чтобы вернуть детей родителям. Это несколько жалких деревянных хижин на сваях. Боунлай тут же бросается к своей сестренке — обнаженной, покрытой коркой грязи девчушке, играющей среди отбросов. Мон подбегает к старику, дремлющему рядом в тени. Родители детей безучастно выслушивают объяснения переводчика, рассказывающего о тяжелом труде на фабриках и лживых обещаниях «посредников». Мать Боунлай отнюдь нельзя обвинить в бессердечии. Она продала свою дочь, потому что не в силах прокормить пятерых детей. Муж ее умер два года назад. Она никогда не училась в школе, не знает, где находится Бангкок, но слыхала, что там живут богачи. Сто сорок марок, полученных за дочь, для нее целое состояние… Быть может, она уступит уговорам очередного торговца? У нее нет иного выбора, если и на следующий год будет неурожай, если люди в деревне станут голодать…»